КГБ в Японии. Шпион, который любил Токио - Константин Преображенский

В глубине души мы не ощущали тревоги. Разве что самую малость, на донышке, ибо чувство тревоги никогда не покидает полностью сотрудника КГБ. Знали ли мы, что в такой вот совершенно случайной, двусмысленной и весьма опасной ситуации мог оказаться не только любой другой гражданин несокрушимой Страны Советов, но даже и мы сами. Знали, конечно, потому и были так обреченно-спокойны. Только этим и отличались мы от большинства советских людей, которые не знали этого или, может быть, не хотели знать…

Ведь Комитету государственной безопасности, как и любому другому советскому учреждению, постоянно требуются какие-нибудь яркие примеры их успешной деятельности для отчета перед вышестоящим начальством, и, добывая их, КГБ не всегда действует честно. Но может, у нас все-таки есть честные учреждения? Может быть, это ЦК, одно постановление которого противоречит другому? Или украшенные знаменами заводы, выпускающие сплошной брак, да так, что все рабочие отлично знают об этом?.. Единственным, что неприятно резануло нас в рассказе Антона, была какая-то чрезмерная, слишком уж безжалостная активность особых отделов, напоминающая о 1937 годе.

«Не дай Бог оказаться в их лапах!» — издыхали мы, передавая друг другу стаканы с чаем…

Отсутствие реальных поводов тля громких шпионских разоблачений — самая большая трудность для особых отделов, настоящий их бич. Поэтому им приходится высасывать их из пальца.

Летом 1988 года начальник инспекторского управления КГБ Толкунов, отдыхая на Кавказе, затребовал себе уголовное дело одного молодого офицера, осужденного за шпионаж. Оно считалось большой удачей особистов Закавказского военного округа, и многие получили за него ордена. Вот и Толкунов собирался использовать материалы дела в качестве положительного примера в одном из своих докладов руководству КГБ. Но, лишь бегло перелистав его, опытный контрразведчик понял, что обвинение является профанацией от начала и до конца. Агент особого отдела, старший офицер, бесстыдно провоцировал своего неопытного младшего коллегу на неосторожные разговоры. Более того, когда его изобретательности оказывалось мало, особисты, словно актеры, сами имитировали беседы молодого офицера с агентом, подражая их голосам и записывая на пленку. Потом ее приобщали к уголовному делу.

— Я ненавижу Советскую власть! Я, пожалуй, соберу секретные материалы в нашем полку и передам их за вознаграждение в посольство одной западной державы! — читал по бумажке особист за лейтенанта, тщательно соблюдая оперативную терминологию, чтобы следователю потом было легче расшифровывать запись. Разумеется, ничего не подозревавшего лейтенанта с помпой осудили за шпионаж и отправили в лагеря.

— И это — образцово-показательное дело! — ужаснулся начальник инспекторского управления. — Что же тогда говорить о других, обычных!..

И распорядился провести массированную проверку особых отделов по всей стране.

Правда оказалась хуже самых неблагоприятных прогнозов. Не только сотни офицеров были необоснованно осуждены за шпионаж, но также простые солдаты, деревенские парни, вряд ли до конца понимавшие, за что их арестовали. К сожалению, фальсификация шпионажа, присущая особым отделам при советской власти, сохранилась и по сей день. Именно особисты сфабриковали обвинения в шпионаже против борца за чистоту окружающей среды капитана первого ранга Никитина в Петербурге и его единомышленника, военного журналиста Пасько во Владивостоке.

Тогда, в 1988 году, благодаря заступничеству Толкунова, некоторых из несчастных лже-шпионов удалось досрочно освободить. Вскоре вынужден был оставить пост начальника Третьего управления КГБ генерал Душин, возглавлявший военную контрразведку, с высокомерной важностью, бывало, расхаживавший по двору Лубянки. Вслед за ним пришлось уйти на пенсию и курировавшему военную контрразведку генералу армии Цинёву, заместителю Председателя КГБ. Злобный напыщенный карлик, в отличие от своих коллег, постоянно носил раззолоченный генеральский мундир, видимо, таким образом, желая преодолеть комплекс неполноценности.

Однако перед особистами в то время стояла борьба не только со шпионажем, но и с антисоветскими проявлениями в армии. А их, в общем, не было: в армию шли служить люди из простых семей, преданные власти за то, что она позволила им избавиться от тяжелого крестьянского труда. А разоблачать их все равно было надо! Поэтому жертвами особистов нередко становились самые благонамеренные лица — политработники. Ведь пропаганда преданности была их работой!

Уж не знаю, какими соображениями руководствовался молодой слушатель Военно-политической академии, когда подал начальству рапорт о чрезмерной прямолинейности партийной пропаганды в армии. Возможно, он просто хотел показаться большим коммунистом, чем его товарищи. Особенно не нравился ему ленинский лозунг «Правильной дорогой идете, товарищи!». Он предлагал придумать взамен что-нибудь позаковыристее. Но политотдел академии обвинил его в очернительстве партийной пропаганды и передал рапорт в особый отдел. А уж особисты не заставили себя долго ждать — они вызвали слушателя в свой тайный кабинет и профилактировали как врага. Так поступал КГБ по отношению к диссидентам вроде Сахарова и Солженицына, которых наш молодой политрук также ненавидел всеми фибрами души. Но сейчас, испытав их судьбу, он обиделся и стал по-настоящему критиковать советские порядки. Тогда его снова вызвали в КГБ и сделали ему официальное предупреждение, выдав соответствующую бумажку.

Перед ним закрылись все жизненные пути, государство в лице Верховного Совета отреклось от него. Разумеется, офицера уволили из армии с позорным клеймом антисоветчика. До конца дней он был обречен находиться под надзором КГБ. Поняв это, он влился в ряды правозащитного движения, стал диссидентом. А может быть, это Господь так наставил его на истинный путь?

Нет, всяких болезненных проблем, серьезно угрожающих боеготовности армии, в ней несть числа, взять хотя бы крупные финансовые злоупотребления генералов или ставшую теперь широко известной дедовщину. Но с ними-то как раз КГБ не борется, потому что они не посягают на руководящую роль коммунистической партии.

Генералы-хапуги все до одного коммунисты, да еще какие! Некоторые назначены на должность решением самого Политбюро! А хотя армия и КГБ принадлежат к разным министерствам, партийное руководство у них единое: отдел административных органов ЦК КПСС. Если обиженные генералы пожалуются в ЦК, особистам несдобровать…

Что же касается дедовщины, то определенный пропагандистский ущерб она все же наносит, вызывая мысль о том, что КПСС руководит своей армией все же не очень искусно. Поэтому задачи особистов применительно к дедовщине состоят только в одном: приглушить всякие разговоры о ней в армии и народе. Агенты-солдаты, возвращаясь домой, уверяли односельчан, что никакой дедовщины нет и в помине. Агенты-военврачи объясняли каждый случай солдатского самоубийства внезапным помешательством или, на худой конец, какой-нибудь посторонней, не имеющей отношения к армии причиной, чаще всего разрывом с любимой девушкой.

И нельзя сказать, чтобы работа по сокрытию дедовщины не достигала цели. Наоборот, она была весьма успешной, поскольку соответствовала умонастроениям народа, проникнутым верой в безграничную справедливость верховной власти и оплот всей страны, армию…

В армии выросло несколько поколении, с младых ногтей впитавших в себя пропагандистский образ армии, внушенный политруками. События и факты реальной жизни, разрушающие этот образ, воспринимались офицерами болезненно.

— А есть ли у нас вообще Советская власть? Как получилось, что пьяница и дебошир стал генералом? — запальчиво спрашивали пожилые полковники у моего отца-генерала, заместителя начальника пограничных войск, повергая его этим вопросом в ужас и заставляя тотчас, словно бы что-то вспомнив, переводить разговор на другую тему.

Приходя домой, он возмущался политической наивностью седовласых младенцев, проживших, как было принято говорить в СССР, большую жизнь.

В этой жизни они по многу раз сталкивались с несправедливостью, всякий раз объясняя ее нерадивостью тех или иных гражданских чинов, но, разумеется, не всего общества. А тут явное злоупотребление шло из ЦК КПСС, лично от Брежнева, и что самое невероятное — от обожаемого ими Андропова, этого образца кристальной честности и строжайшей партийной дисциплины Все это не могло уместиться в головах ветеранов пограничников… Что же так поразило их?..

У Леонида Ильича Брежнева была любимая медсестра Н, а у нее — муж, офицер-пограничник, злостный нарушитель воинской дисциплины. Однажды он, будучи пьяным, потерял в метро пистолет, потом умудрился попасть на городскую гауптвахту для офицеров Окажись на его месте кто-то другой, его давно бы уволили, но ему все сходило с рук благодаря высоким связям его жены.