Мемуары мессира Дартаньяна. Том II - Эдуард Глиссан

Епископ Родеса далеко не Гений.

Аббат де Бомон не был одним из самых великих гениев мира; его счастье и его друзья, скорее, чем его заслуги, вознесли его на тот пост, где он и пребывал; к тому же Кардинал вовсе не желал возвышать Короля, как бы надлежало поступать по отношению к великому Принцу; он был бы счастлив сделать из него короля лентяя, дабы всегда удерживать власть в своих руках, потому он и проявил особую заботу выбрать ему в Наставники полностью зависимого от него самого человека, чем поистине мудрого придворного. Однако, так как самые ничтожные души разводят наибольшие церемонии, дабы в них видели все то, чего в них никогда не было, едва я прибыл к его особе, как он вбил себе в голову рассматривать меня совершенно так же, как будто бы я был его школяром. Он принял со мной педагогический тон и сказал мне, что раз уж Месье Кардинал удостоил меня своей дружбы, то это требовало от меня не только большой признательности, но еще и усердия по праву заслужить его уважение; а наилучшим [177] способом для меня добиться этого — быть не только чрезвычайно скрытным, но еще и не упускать из виду ни единой буквы приказов, какие будут поступать ко мне от него или же от тех, на кого он полагается. Вот так преподав мне этот урок в немногих словах, он добавил, дабы показать мне, как я полагаю, что он недаром потратил время на службе у его прежнего мэтра, что мне не только необходимо идти в Бордо инкогнито, но еще мне потребуется переодеться в отшельника; таким образом, я хорошо сделаю, отрастив себе бороду, потому как надо, чтобы все мое снаряжение соответствовало моему одеянию.

Женщина любопытна и несдержанна.

Я действительно начал отпускать бороду по приказу Его Преосвященства; либо они вместе решили нарядить меня в такие одеяния, либо Министр повелел мне сделать это лишь по совету Аббата. Все это несколько раз вызывало ропот моей любовницы, не любившей столь длинных бород — я даже и не знал, что ей сказать в свое оправдание, так что мы едва не разругались по этому поводу; она меня обвиняла в слишком малой учтивости по отношению к ней, доходило до того, что я частенько уже раскрывал было рот, чтобы сказать ей, если я не подчиняюсь, то исключительно вопреки собственной воле, у меня есть высший приказ делать то, что я делал, и за объяснениями ей следует обратиться к Министру. Однако, так как я уже знал, сколь важно хранить секрет, и даже без преподанного Аббатом дополнительного урока, я просто говорил ей, стараясь согласовать мою любовь с моим долгом, якобы во всем этом существует некая тайна, и однажды я ее перед ней раскрою. Эта женщина походила на большинство созданий ее пола, то есть она была чрезмерно любопытна и не желала предоставлять мне времени, о каком я ее просил — она меня терзала, лишь бы я рассказал ей мой секрет немедленно, и остерегаясь, как бы этого и вправду не сделать, я был вынужден подыскать ей какую-нибудь чепуху, дабы сбить ее с толку; итак, не раскрывая ей истинной причины, почему я отращивал бороду, я уверил [178] ее, будто Месье Кардинал заключил со мной пари на Роту в Гвардейцах, что я не смогу выдержать целый год не побрившись; я не хотел говорить ей этого раньше, потому что пари было заключено лишь между нами двоими, и, может быть, ему станет неудобно, если до него дойдет известие, что я кому-то проболтался; итак, я молил ее ничего не говорить кому бы то ни было, ведь она сама, видимо, рассердится, если я упущу удачу вроде этой, лишь из-за того, что не сумел удержать язык за зубами; она мне накрепко пообещала ничего не говорить, но так как она была женщиной, и чем больше их о чем-нибудь просишь, тем меньше они это исполняют, стоило мне выйти за дверь, как секрет таким тяжелым камнем лег ей на сердце, что она разнесла его по всему Парижу. Вот так он и возвратился ко всему Двору, что борода, какую я увожу с собой, была верным залогом моего продвижения — этому поверили тем более легко, что Кардиналу случалось частенько заключать пари, порождавшие не меньше толков, чем это; правда, случалось это только тогда, когда это сходилось с его расчетами, и он был уверен в этом преуспеть; например, когда кто-то становился в ряды претендентов на какую-нибудь бенефицию, и эта особа имела, чем за нее уплатить, он его спрашивал, не захочет ли тот с ним поспорить, что вскоре тому суждено получить или Епископство, или Аббатство с таким-то доходом; а так как он был мэтром отдать их, когда ему заблагорассудится, всегда получалось так, что он выигрывал наверняка.

Ормисты.

Между тем, так как мне следовало повиноваться всему, что бы мне ни приказывалось от имени Его Преосвященства, едва Аббат де Бомон сказал, что мне надо сделаться отшельником, как я заказал себе соответствующее одеяние. Он сам позаботился снабдить меня тканью, что его брат изготовлял в своем доме; будто он боялся, если я возьму ее в другом месте, то как бы наш секрет не был раскрыт. Я распорядился уложить это одеяние в чемодан, нанял почтовый экипаж до армии Герцога де Кандаля, [179] расположившейся вокруг Бордо, а Аббат отправил мне его в город, куда он и прибыл много раньше, чем я сам. Я приехал туда в другом экипаже, и так, если бы я был простым отставным солдатом, удалившимся в эту страну. Город был разделен на несколько групп заговорщиков, главными из которых были так называемые Ормисты. Это было сборище всех, сколько их там только имелось, мерзавцев, вроде тех, что восстали когда-то против Короля Испании в Неаполитанском Королевстве, и кто, однако, чуть было не обеспечили ему потерю этого прекрасного Государства. Это название произошло от того факта, что бунтовщики собирали их первые ассамблеи под вязом (Orme— (фр) — Вяз); число их поначалу было очень невелико, как это обычно и бывает при начале мятежа; но с тех пор их ряды настолько пополнились, что тогда их уже было где-то около сорока тысяч человек. Сначала они равно не нравились всем на свете, потому что их тянуло исключительно на жестокости да на грабеж. Они держались их количеством и той ловкостью, с какой их вожди умели внушить народу, что они никогда не сложат оружия, пока не будут отменены все поборы; они даже претендовали, во всяком случае они так говорили, изменить форму Правления и учредить Республику в их провинции по примеру той, что установилась в Англии — они даже послали кого-то к Кромвелю просить его покровительства в таком великом предприятии, либо действительно они замышляли нечто подобное, или же они были бы только очень рады уверить в этом народ, потому что здесь шла речь об их интересах. Но этот человек, кто был тонким политиком, не пожелал обременять себя ни их делами, ни даже делами Месье Принца. Так получилось вовсе не из-за того, якобы этот Принц сам не упрашивал его точно так же, как и они, просто Кромвель рассчитал, что какие бы распрекрасные предложения не были ему сделаны как с одной, так и с другой стороны, слишком опасно было бы для него на них полагаться. Он знал, что у него уже вполне достаточно врагов [180] в Англии без того, чтобы наживать себе еще новых во Франции, где население вскоре вернется к повиновению. Он знал о привязанности народа к Его Величеству и понимал, какая существует разница между нашей Нацией и его собственной, не придававшей большего значения ее Королям, чем ничтожнейшим частным лицам.

Призвание отшельника.

Как бы то ни было, Ормисты, потерпев неудачу с этой стороны, старались продержаться своими силами. Они образовали войско, отдельное от тех, что придерживались партии Месье Принца в городе, поскольку рассудили, если они попадут под его подчинение, им не быть больше мэтрами, как им бы хотелось, и право на воровство, быть может, у них будет отнято. Тем временем, условившись обо всем с Месье де Кандалем, кто вел переговоры в городе в пользу Короля и был посвящен в секрет Месье Кардинала, предпочтительно перед Герцогом де Вандомом, командовавшим морской армией в устье Гаронны, я отправился из его лагеря переодетый, как я и говорил. Я нашел в ста шагах от города корпус этих Ормистов, состоявший, по меньшей мере, из четырех или пяти тысяч человек. Герцог де Кандаль раздобыл для меня паспорт, подписанный неким л'Ортестом, кто был их Генералом, таким же, как Генералы других групп мятежников; итак, нисколько не боясь их грубости, я отдал им отчет, откуда я явился и куда иду, так как они захотели узнать это из моих собственных уст, хотя уже все прочитали в моем паспорте. Один из их Капитанов, по имени Лас-Флоридес, к кому меня привели, тут же начал называть меня своим товарищем и сказал, что мне надо принять его сторону; я ему показался бравым малым, и он мне обеспечит гораздо больше выгод от службы в его Роте, чем я когда-либо находил в войсках Короля; он хотел, однако, чтобы я сбрил мою бороду, потому как в таком виде совершенно не чувствовалось солдата. Я ему ответил, пока я был солдатом, я и выглядел, как солдат, но теперь, когда я подумал принять другое существование, у меня [182] и вид соответствовал моим помыслам. Он спросил меня тотчас же, уж не хочу ли я стать Капуцином, потому что только Капуцины носят длинные бороды. Я ему ответил, что даже очень бы этого хотел, поскольку нет ничего лучшего, как посвятить себя Богу, но так как требовалась ученость, чтобы быть принятым среди них, а я не знал, так сказать, ни А, ни Б, так я и удовольствуюсь жизнью отшельника; я захотел сказать ему это, дабы если случайно он увидит меня в том одеянии, что ожидало меня в городе, я нисколько не показался бы ему подозрительным.