Черные алмазы - Мор Йокаи

Дело, которым занимался господин Феликс, не требовало писанины: это была только умственная работа. Он трудился день и ночь, быть может, даже во сне, но следов на бумаге работа его не оставляла.

Когда думали, что он развлекается, танцует, кутит, ездит верхом, путешествует, ухаживает за женщинами, он и тогда работал, перед ним всегда стояла цель. С этой целью он развлекался, ради нее кутил, ухаживал, танцевал, ездил верхом, путешествовал и никогда не упуская ее из виду.

Он двигал не пером, а людьми.

Спустя несколько дней после того как в бондаварском замке произошло знаменательное событие, в результате которого он был покинут, мы видим господина Феликса в его кабинете откинувшимся на одну из подушек низенькой кушетки; на второй подушке — аббат Шамуэль. Оба господина ведут доверительную беседу, которая, видимо, началась еще до нашего прихода.

Перед ними в роскошных севрских фарфоровых чашках дымится кофе-мокко, аромат которого мешается с запахом дорогого табака; господин аббат попыхивает трубкой, инкрустированной бирюзой, а господин Феликс — сигаретой толщиной с карандаш.

— Ну, твой договор с графиней заключен, как ты и хотел, на тридцать два года. Вот, держи, подписан по всем правилам. Но теперь я хотел бы знать, какое все это имеет значение для тебя и твоего консорциума? Подписи графини недостаточно, если договор не подпишет князь. Ведь графиня распоряжается бондаварским имением только пожизненно, и, когда она умрет, имение перейдет во владение князя или его внучки, а тогда твоему договору грош цена.

— Знаю, — произнес Феликс, сбивая пепел с сигареты. — Но мы позаботимся, чтобы графиня пожила подольше, чтобы ей захотелось долго жить. О, поверь мне, если уж старая дева захочет пожить подольше и у нее найдутся для этого средства, она сумеет этого добиться. Но все же я предусмотрительнее, чем ты думаешь. Мне известно о завещательном письме покойного князя, в нем есть условие, по которому брат графини Теуделинды или его потомки, когда она переселится в лучший мир, обязаны будут вернуть полную стоимость строительства, произведенного ею на территории бондаварского поместья, возможным легатариям,[66] арендаторам или кредиторам усопшей. Добрый князь предполагал, что его дочь в порыве благочестия может вдруг дать обет и построить в именье церковь или монастырь, так пусть наследники их выкупят, пусть никому не будут ничего должны! Но князь не думал, что кто-то на основе этой оговорки вдруг возведет в бондаварском dominio[67] шахту, фабрику или сахарный завод. А уж если я вложу в поместье свои два миллиона, то бондаварские наследники никогда от меня не смогут откупиться.

— Если только им на помощь не придет другой консорциум.

— Не так-то все просто. Сделать это сможет лишь такой консорциум, который возьмется привести в порядок все материальные дела семьи Бондавари, а тут потребуется многое. Много ума, много денег и много смелости, чтоб рисковать и тем и другим. Впрочем, я смотрю дальше, я еще не кончил. Свои деньги я поставил не на одну «даму».

— Совершенно верно! Ну, а что ты сделал с той дикой кошкой, которую похитил с бондаварской угольной кучи?

— Пока я отдал ее на воспитание в институт мадам Рисан, пусть просвещается, способности у нее большие, но она абсолютно неотесана. Голос великолепный, а петь не умеет, лицо страстное, но без всякой живости; сплошь одни чувства, языков никаких не знает, кроме того, которому научилась от матери.

— Ты хочешь сделать из нее актрису?

— Сначала актрису.

— А потом?

— Жениться на ней.

Священник громко расхохотался.

— Не смейся, я говорю серьезно.

— Хорошо! Поговорим серьезно. Прежде всего, я не понимаю, зачем тебе нужно жениться. И если бы даже понял, то не мог бы постигнуть, зачем отдавать ту, на которой ты хочешь жениться, в институт мадам Рисан, где воспитывают отличных актрис для провинциальных театров, но отнюдь не скромных домохозяек для ревнивых мужей, желающих, чтобы лбы их сохранили свою гладкость.

Это уж моя забота! — отрывисто и гордо произнес Феликс. — Тебе не понять. Эта sublimior mathesis не для священников. Мне нужна законная, обвенчанная со мной жена, которая получила бы воспитание именно в заведении госпожи Рисан. Что будет с моим лбом, касается лишь моей шляпы. А теперь я хочу спросить тебя о том, в чем ты действительно разбираешься лучше меня, поскольку это дело священника. Я хочу жениться на девушке, хочу, чтобы она стала моей законной супругой и я мог бы ею повелевать. Но в то же время мне хочется устроить дело так, чтобы я сохранил свободу, чтобы она не могла повелевать мною. Словом, пока я хочу — жена, когда не захочу — не жена. Дай мне совет. Ты знаешь всякие уловки, с помощью которых браки, длившиеся долгие годы, вдруг расторгались. Я имею в виду не развод, он сопровождается множеством убытков, жертв и, наконец, если одна сторона заупрямится, захочет быть mabtiosus,[68] развод всегда может не состояться. Мне нужен какой-то другой путь или способ — быстрый, верный, надежный.

— О да, я знаю такой способ, но только один-единственный, — сказал Шамуэль. — Ты венчаешься с кем хочешь здесь, в Вене, по обычному религиозному обряду. Когда ты потом пожелаешь, чтобы твой брак стал недействительным, ты бросаешь венский банкирский дом, снимаешь вывеску и переселяешься в Париж. Фирма ведь существует и там, твой отец был французским подданным, ты тоже подданный Франции. Если ты сочтешь целесообразным избавиться от своей супруги, то просто можешь ознакомить ее с тем обстоятельством, что по французским законам ваш брак не действителен, так как он не регистрирован гражданскими властями. На днях как раз закончился процесс одной французской графской семьи, где сыновей, происходящих от церковного брака, заключенного в Испании, лишили отцовского наследства, ибо их отец сделал упущение — не заключил со своей женой гражданский брак во Франции. Французские законы торжественно объявят твою жену девицей, тебя холостяком, и можете отправляться ты — направо, она — налево. Феликс поднялся с места и нежно поцеловал господина аббата в лоб.

— Спасибо.

Конечно, за такой добрый совет можно и поцеловать.

— Я действительно очень обязан тебе. Если бы воспоминания детства не внушали мне, что я должен отблагодарить тебя любовью, я считал бы себя в неоплатном долгу.

— О, я тоже не забываю, чем обязан дому твоего отца. Я был бедным словацким студентом в пору, когда меня поддержал твой отец. Я стал твоим репетитором и смог продолжить ученье. Этого я не забыл. Значит, нечего больше говорить о долгах прошлого.

— Да, мы с тобой и в будущем всегда будем вместе. А теперь будь любезен, как доверенное лицо графини, прими необходимые бумаги. Вот договор. А это гарантии в государственных бумагах. Вот ордер на получение первой полугодовой арендной платы. А вот второй ордер моему кассиру на сорок тысяч форинтов.

— А это кому?

Феликс, добродушно подмигивая, вложил в ладонь аббата ордер, ласково шепнув:

— Удачливому посреднику.

Священник удивленно покачал головой.

— Ты хочешь одарить меня?

— Не пойми меня превратно. Деньги не мои. Такие расходы предусмотрены уставом консорциума, они есть у каждого предприятия и заносятся в рубрику «учредительные расходы», — сказал Феликс, сунув в рот новую сигарету, и хитро и самоуверенно поглядел на друга сквозь пламя спички.

Аббат Шамуэль, скривив рот в полуулыбке сожаления, осторожно разорвал на четыре части сорокатысячный ордер, а потом со спокойным превосходством потрепал банкира по плечу.

— Дорогой друг! У меня в руках было все бондаварское поместье, и, если б я захотел, сейчас оно принадлежало бы мне. Я сделал с ним то же, что сейчас с ордером! — аббат бросил обрывки бумаги. — Пойми меня, наконец! Я не нищенствующий монах, у меня высокая цель. Я хлопочу не о dominium, a об империи.

От этих слов банкир так растерялся, что вынул изо рта сигарету, которую только что позволил себе закурить. Да, смело сказано!

— А теперь сядь и выслушай, какое у меня к тебе дело, — сказал священник и, заложив руки за спину, принялся прохаживаться взад и вперед по комнате, изредка останавливаясь перед не спускавшим с него глаз Феликсом.

— Весь мир сейчас корчится в родовых муках, но рожает одних мышей, ибо львы не решаются появиться на свет. Повсюду царит хаос: в области финансов, в области дипломатии, в делах церкви. И хаос в этих трех областях еще больше усиливает неразбериху в каждой из них. Человек, который ясно все видит, мог бы стать властелином этого бедлама. Мог бы это использовать! Ведь миром правят просто клоуны в расшитых мундирах. Перед нами страна, правители которой не знают, что с ней делать. Куда они ее зовут, она не идет, вынудили бы, да не смеют, притесняют ее и боятся, не зная, что она сделает завтра. Сдастся ли? Пойдет ли на компромисс? Будет платить или возьмется за оружие? С каким противником вступит в союз и против какого врага? Выжидает ли? Или сдает свои позиции? Готова разразиться смехом или проклятьями? В стране есть только один элемент, стоящий между двумя борющимися сторонами, — духовенство. И церковь владеет крупным богатством.