Под маской - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

похоронно-бледного оттенка нос и подбородок. Волосы у нее были черные и блестящие, лицо приятное, один глаз из-за болезни всегда был полуприкрыт, что придавало лицу забавное лукавое выражение.

Я уезжала в понедельник, а в субботу вечером вся наша компания перед танцами, как обычно, ужинала в загородном клубе. Там был Джо Кейбл, сын губернатора в отставке — красивый, любитель покутить, но при этом все-таки очаровательный молодой человек; Кэтрин Джонс, симпатичная девушка с проницательным взглядом, изящной фигурой и с таким слоем румян, что под ним ей могло оказаться и всего восемнадцать, и целых двадцать пять; была Мэри Бэннерман, Чарли Кинкейд, я и еще двое-трое.

На таких вечеринках мне нравилось прислушиваться к добродушному журчанию причудливых местных историй. Например, в тот день одну из девушек вместе со всей родней выселили из дома за просрочку арендной платы. Она рассказывала об этом без всякой неловкости, как о чем-то неприятном, но забавном. И мне нравился общий добродушно-насмешливый тон беседы, подразумевавший, что каждая присутствовавшая здесь девушка бесконечно прекрасна и очаровательна, а каждый мужчина тайно и безнадежно влюблен в каждую из девушек, причем с самого рождения.

«…мы чуть не умерли от смеха…», «…сказал, что готов был его пристрелить, если он только приблизится…». Девушки «взывали к небесам», юноши «готовы были поклясться» по самому ничтожному поводу. «Как так вышло, что ты едва не забыл за мной заехать…», и бесконечные «милый мой», «сладкий мой», «радость моя», «душа моя» — пока все эти слова не превращались в одну сплошную густую волну, перекатывавшуюся, казалось, прямо от сердца к сердцу.

На улице стояла жаркая майская ночь — безмолвная, мягкая, словно крадущаяся, густо усеянная звездами… Она уверенно и нежно вплывала снаружи в большой зал, где мы сейчас сидели, а позже будем танцевать; тишину нарушал лишь доносившийся время от времени хруст гравия под колесами подъезжавших по дороге машин. В тот момент мне как никогда и нигде была ненавистна мысль о том, что я должна покинуть Дэвис — мне казалось, что я хотела бы прожить в этом городке всю свою жизнь, вечно плывя по течению и танцуя напролет все эти долгие, жаркие, романтические ночи.

Но ужас уже витал над этой маленькой компанией; он напряженно поджидал своего часа где-то между нами, как незваный гость, и считал часы, оставшиеся до момента, когда сможет показать всем свой проклятый обескровленный лик. Среди болтовни и смеха что-то такое подспудно назревало, нечто потаенное и мрачное, что-то неизвестное…

Вскоре прибыл оркестр чернокожих, за которым в зал пробилась первая струйка пришедших потанцевать. Прежде чем подняться на второй этаж, в раздевалку тяжелой походкой вошел и остановился на мгновение у нашего стола огромный краснолицый человек в грязных, до колен сапогах и с револьвером на поясе. Это был шериф Билл Аберкромби, сын конгрессмена Аберкромби. Кто-то из ребят полушепотом его о чем-то спросил, и он ответил, стараясь говорить потише:

— Да… Точно на болоте… Его видел один фермер, у лавки на перекрестке… Хочу сам его пристрелить!

Я спросила у сидевшего рядом парня, о чем речь.

— Негритянские проделки, — ответил он. — В Киско, за пару миль отсюда. Спрятался на болоте, но они его завтра выследят.

— И что с ним будет?

— Скорее всего, повесят.

Мысль о жалком чернокожем, уныло сжавшемся на земле среди безлюдной трясины в ожидании рассвета и смерти, расстроила меня на мгновение. Затем подавленное настроение улетучилось и забылось.

После ужина мы с Чарли Кинкейдом вышли на веранду — он только что узнал, что я уезжаю. Я держалась как можно ближе ко всем остальным, отвечая лишь на его слова, но не взгляды — что-то внутри меня было категорически против того, чтобы так просто с ним расстаться. У меня возникло сильное искушение оставить между нами напоследок некую искру. Я хотела, чтобы он поцеловал меня, а сердце обещало, что, если он поцелует меня лишь раз, то оно хладнокровно смирится с мыслью о том, что я больше никогда его не увижу — но разум понимал, что это неправда.

Остальные девушки стали неторопливо уходить внутрь, поднимаясь наверх, в гардеробную, чтобы привести себя в порядок, и я — Чарли был все еще рядом — тоже пошла. В тот миг мне хотелось разрыдаться — возможно, у меня в глазах уже стояли слезы, или я так торопилась, чтобы их никто не заметил, но по ошибке я влетела в маленький салон для игры в карты, и из-за этой ошибки машина трагедии данной ночи пришла в действие. В салоне, не далее пяти футов от нас с Чарли, стояла Мэри Бэннерман, его невеста, а рядом с ней — Джо Кейбл. Поглощенные друг другом, они обнялись в страстном поцелуе, забыв обо всем на свете.

Я быстро прикрыла дверь и, даже не взглянув на Чарли, открыла нужную мне дверь и убежала наверх.

II

Через несколько минут в битком набитую гардеробную вошла Мэри Бэннерман. Увидела меня, улыбнулась и подошла, словно бы в насмешливом отчаянии — но дыхание у нее при этом участилось, а улыбка на губах слегка подрагивала.

— Милая моя, ты ведь никому ни слова, верно? — шепнула она.

— Конечно, нет!

Я подумала о том, какая разница, раз уж Чарли Кинкейд сам все видел?

— А кто еще нас заметил?

— Только Чарли Кинкейд и я.

— Ох. — Она была слегка озадачена, а затем добавила: — И даже не подождал, чтобы что-нибудь мне сказать, милая моя! Когда мы вышли, он как раз отправился на улицу… Я думаю, он выждет и потом попробует проучить Джо.

— А как насчет того, что он попробует проучить тебя? — не смогла сдержаться я.

— Ну конечно, он так и сделает. — Она рассмеялась, скривив губы. — Но, милая моя, я с ним умею обращаться. Боюсь его лишь в первый миг, когда он теряет голову, он ведь ужасно раздражительный. — И она присвистнула, словно вспомнив что-то из прошлого. — Это я уже знаю, такое уже бывало.

Мне захотелось дать ей пощечину. Отвернувшись, я отошла от нее — под предлогом, что нужно взять булавку у Кэти, горничной-негритянки. Внимания последней требовала и Кэтрин Джонс, чей короткий полосатый наряд из плотной материи нуждался в починке.

— Что это? — спросила я.

— Платье, — кратко ответила она, удерживая во рту кучу булавок.

Вытащив их изо рта, она добавила:

— Разошлось по швам — слишком часто его ношу.

— Будешь сегодня здесь танцевать?

— Да, попробую.

Мне кто-то говорил, что она хотела стать танцовщицей и брала уроки в Нью-Йорке.

— Давай я тебе чем-нибудь помогу?

— Нет,