Кэш (ЛП) - Гаджиала Джессика

— В чем дело, Дамиан? Ты боишься, что я могу причинить тебе боль, пока ты ведешь машину?

— Заткнись нахрен, или я вырублю твою задницу, Уиллс, — сказал он, закрывая второй браслет и захлопывая дверь.

Все, о чем я могла думать, пока мы ехали, было — что он должен был быть моим. Город, который я называла своим домом с тех пор, как сбежала от Дамиана тринадцать лет назад, должен был стать моим. Он не должен был быть осквернен им. Но с учетом того, как ловко и комфортно он ездил по улицам, и того факта, что он, очевидно, был знаком с домом, из которого он забрал меня. Как долго он наблюдал за мной? Недели? Месяцы? Боже... годы? Эта мысль вызвала тошнотворное чувство во рту, когда я смотрела, как он выпрыгивает из машины перед зданием, мимо которого я проезжала почти каждый день с тех пор, как переехала — старым, как мне казалось, заброшенным магазином ковров.

Может быть, мне следовало быть осторожнее.

Окна были целы; небольшой участок газона перед зданием был подстрижен; на стоянке не валялось ни битых бутылок, ни использованных презервативов. Просто раньше у меня не было причин замечать такие вещи.

Тринадцать лет без известий, что ж, это даст любому ложное чувство безопасности.

— Тебе действительно понравится то, над чем я работал здесь, — сказал Дамиан с ухмылкой на лице, и я вдруг удивилась, как я никогда не замечала зла, когда мы были молоды. Хотя, может быть, тогда его там и не было. Возможно, он был таким же милым и ласковым, каким я его помнила. Может быть, дерьмо, через которое он прошел за границей, могло что-то с ним сделать, изуродовало его. Я видела бесчисленное количество таких случаев с мужчинами и женщинами, которые появлялись в Хейлшторме на протяжении многих лет, готовые предложить свои навыки только для того, чтобы их пришлось выгнать из-за неконтролируемых вспышек гнева или чисто садистского характера.

Я принимала множество людей с их собственными проблемами — кошмары ПТСР (прим. редактора — посттравматическое стрессовое расстройство), неспособность общаться с «нормальными» людьми, мужчины, слишком напуганные, чтобы вернуться домой и запятнать свои семьи своими темными душами.

Я это видела.

Но Дэмиан… он был худшим из худших.

Я не представляла, как правительство выпускало таких мужчин и женщин к остальным людям. Никогда не поверю, что он прошел углубленную психиатрическую экспертизу.

Черт, я всегда заботилась о том, чтобы люди, которых я выпинывала, были спрятаны и получили уход. Я думаю, что я блядь заботилась о них больше, чем правительство.

— Я уверена, что я буду довольна, — сказала я, закатывая глаза, которые были безошибочно опухшими снова, когда он освободил одно из моих запястий и снял ремень безопасности. Наручник остался висеть на моей левой руке, и он использовал его, чтобы протащить меня вокруг задней части здания, где он остановился у двери, чтобы ввести код доступа.

Внутри был просто заброшенный магазин. Там был рабочий стол и стеллажи, на которых стояли ковры по бокам комнаты. Пол был пыльным и грязным. А также несколько целых окон, покрытые многолетней грязью.

Дамиан потянул за наручник и повел меня в подсобку, потом к двери и вниз. Конечно... подвал. Какое стереотипное клише. Температура упала на добрых десять градусов, как только мы достигли низа, который все еще был окутан темнотой. Он хотел иметь возможность наблюдать за моей реакцией. Боже, он был таким больным ублюдком. Я почувствовала, как мой наручник ослабел на секунду, прежде чем он обернул его вокруг перил, и я услышала, как он шаркает прочь от меня в темноту.

Я была полна решимости не показывать ничего — ни шока, ни страха, ничего.

Зажегся свет, и я ощутила неподдельный, неописуемый ужас. Потому что это была не та камера пыток, которую я ожидала увидеть с цепями на стенах и выставленным на всеобщее обозрение оружием на столе, или что там еще мог придумать этот чертов больной ублюдок со съехавшей крышей, чтобы причинить боль.

Нет, это была совсем другая камера пыток.

Это была точная гребаная копия нашего старого дома. Он сделал все вплоть до тех же самых кафельных плиток на задней стене в кухне. На кровати лежало то же самое гребаное одеяло, только без пятен крови, которые я видела в последний раз. Там была даже ванна, в которой я сидела и собиралась покончить с собой.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Иисус Христос.

— Добро пожаловать домой, Уиллоу, — сказал он, одарив меня белозубой улыбкой, которую я хотела стереть с его лица.

— Ты еще более ненормальный, чем я думала, — сказала я, качая головой при виде множества флаконов духов на туалетном столике рядом с кроватью. Прошло тринадцать лет, но я знала, что каждый из них был точно там, где я их оставила.

— Этот тон должен исчезнуть, — небрежно сказал он, направляясь к центру комнаты. — Женщины не должны так разговаривать.

— Не нравится слушать мою речь, тогда, возможно, тебе не стоило меня похищать.

— Ты моя жена, — сказал он, закатывая глаза и протягивая руку к чему-то в центре пола, что-то, что я пропустила раньше, буквально единственное во всем пространстве, что было неуместно: подковообразный металлический крюк, прикрепленный к цементному полу с очень длинной, очень тяжелой на вид цепью с манжетой для лодыжки.

Ох, мать твою.

— Я развелась с тобой десять лет назад, Дамиан, — напомнила я ему. Это был день, который я отмечала в одиночестве каждый год, съедая тонну мороженого с печеньем и отправляясь на стрельбище, как и в тот день, когда я наконец освободилась от него.

— Я никогда не соглашусь с этим.

Это было правдой. Он никогда не делал этого. Но, с другой стороны, это действительно не имело значения. Оспариваемые разводы разрешались постоянно. Независимо от того, чего хочет ваш супруг, Вы имеете право пристрелить его жалкую задницу. — И тем не менее, я по-прежнему не принадлежу тебе.

Его взгляд опустился, он ненавидел быть неправым, ненавидел, когда трогали его собственность. — Ты принадлежала мне с той самой секунды, как я впервые вошел в твою киску, — прорычал он, подходя ко мне и отталкивая меня назад, так что я упала на ступеньки, проклиная, когда край одной из них попал мне в поясницу, и заставляя наручник впиться в кожу моего запястья, когда он дернул. Он набросился на меня прежде, чем я успела дернуть ногой, схватил за лодыжку и защелкнул манжету. От тяжести моя нога тут же упала на ступеньку. — И у меня есть все время в мире, чтобы напомнить тебе об этом снова, — сказал он, опускаясь на колени рядом со мной, хватая меня за подбородок и заставляя его поднять. — Это не будет приятным процессом для тебя.

— Может быть что-то новенькое? С той секунды, как я взяла твое кольцо, ты не принес мне ничего, кроме гребаных страданий, бесполезный кусок дерьма.

Он цокнул языком, отпуская мой подбородок, но только для того, чтобы поднять руку и ударить меня по лицу. Он встал, освободив мое запястье от наручника, а затем поднялся по ступенькам. — О, и не питай никаких надежд на побег. Эта цепь позволит тебе подняться на треть по лестнице, и ты ни за что не пролезешь в окно, даже с тем весом, который потеряла. Ты пробудешь здесь очень долго, Уиллс.

Дверь на лестничной площадке захлопнулась, и я поднялась, морщась от боли в спине, пытаясь прогнать слезы, которые жгли мне глаза. Я могла делать много чего: визжать, кричать, драться, плеваться огнем. Но я ни при каких обстоятельствах не стану больше тратить на него слезы.

Я огляделась вокруг, делая глубокие вдохи, чтобы успокоить истерическое беспокойство, нарастающее внутри. Потому что, как я заметила, оглядываясь вокруг, он был прав — бежать было некуда. У меня не было никакой возможности уйти. Моя единственная надежда была на спасение, и учитывая, что я не смогла выяснить, что магазин принадлежит Дамиану, никто другой тоже не сможет.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Внезапно я вспомнила, как однажды днем, когда Дамиан был на работе, отец зашел ко мне домой. Прошла неделя с тех пор, как он бил меня в последний раз, но эмоциональное воздействие этого удара длилось дольше, чем синяки, и вид моего отца, человека, который держал меня в своей собственной тюрьме всю мою жизнь, почему-то казался шансом на спасение.