После капитализма. Будущее западной цивилизации - Константин Фрумкин

Обратной стороной этого требующего виртуозности и реактивности умения является неспособность погружаться в длительную линейную последовательность однородной и одностильной информации, например книжного текста.

Навык сосредоточения внимания на одном предмете — навык, который еще индийские йоги пытались развивать в процессе медитации, — несомненно, весьма важен, но умение быстро переключаться на новую задачу, быстро входить незнакомую ситуацию тоже весьма важно. Парадокс в том, что, хотя эти навыки одинаково необходимы человеку, они во много антагонистичны, и часто реактивность можно развивать в себе только за счет сосредоточенности, и наоборот. Но никто не знает, какой же должна быть идеальная пропорция между этими двумя навыками.

Стенания педагогов о необходимости борьбы с клиповым мышлением свидетельствуют, что характерное для молодежи соотношение «концентрации» и «переключаемости» не соответствует их собственным представлениям об идеале этой пропорции, но еще надо доказать, что их идеал действительно достоин сохранения. Тем более что всегда возникает прагматический вопрос: если именно данное соотношение «умения углубляться» и «умения переключиться» является оптимальным, то оптимальным для каких целей, для чего? Очевидно, что «клиповое мышление» — то есть усиленное развитие навыка быстрого переключения за счет умений длительного сосредоточения — более соответствует той информационной среде, в которой обитает подросток. Развитие цивилизации явно предполагает необратимое «сдвигание» данной пропорции — умение переключаться растет за счет умения концентрироваться.

Бороться с клиповым мышлением— значит приспосабливать учеников не к реальности, а к системе образования, закрепляя разрыв учащихся, и школы от господствующего образа жизни. Школа должна готовить учащихся к реальной действительности, но, когда сама школа начинает не соответствовать ей, она предпочитает не изменяться, а вооружать учеников против действительности, то есть едва ли не калечить их. Другое дело, что, может быть, нам не нравится вектор развития цивилизации, но кто может его изменить? Школа, как мы видим, сделать это не может, она может лишь слегка тормозить глобальные изменения в человеческом мышлении.

Объективный взгляд на людей нового когнитивного стиля показывает, что они вовсе не являются интеллектуально неполноценными, наоборот, они обладают многими совершенными навыками, необходимыми в грядущей эпохе. Однако они являются выпавшими из культуры, ориентированными на длинный линейный текст. Рассказывает сотрудник Фонда «Общественное мнение» Георгий Любарский: «Я вспомнил, как при мне играли ребята в компьютерные игры. Там между эпизодами были по два-три экрана текста, затейливо выписанные разборки какого-то героя с местными королями, что у кого отнял, как обидел, а они собрали войско, пошли в поход, по пути пересекли пустыню и… Я не успевал дочитать, как ребята вертели страницу. Они прочитывали три страницы махом, я едва первые строки успевал собрать в голове. Они искали ключ. Им не было нужды читать эту детскую сказочку: они были знакомы с этим типом игр и знали, что из всего этого текста следует извлечь указание, что должен добыть герой на следующем этапе игры. Отбить пленных на маленьком островке в центре карты. Добыть кольцо с изумрудом. Пробиться в Цитадель Зла. Все, ясно. Поехали дальше— играть. Текст, в том числе сюжетный, стал излишним. Текст является набором спрятанных ключей, нужных для понимания ситуации. Если угодно, текст стал инструкцией: из нее вытаскивают нужное для решения конкретного вопроса, но странно читать подряд инструкцию, любуясь стилем. А пересказать инструкцию? А это вообще осмысленное дело — пересказывать то, что едва замечаешь в поисках нужного? Ты роешься в огромном сундуке рухляди, торопливо выбрасываешь на пол старые тряпки, газеты, какие-то валенки, мать их… наконец находишь то, что долго искал, и тут тебе задание: опишите то, что вы нашли в сундуке. Да и не глядел вовсе…».

У «людей будущего» нет поклонения перед текстами и нет навыков работы с текстами, кроме конвертации текстов в практические инструкции (но не обратно). Педагогика, которая льет слезы над этим новым человеческим типом — наследница средневековой педагогики, базировавшейся на заучивании текстов. Нет сомнений, что как бы этого ни хотели люди предыдущих поколений, такая педагогика в новую эпоху выжить не может.

Поэтому куда более здравыми являются призывы не бороться с клиповым сознанием, приспосабливая его под уже умирающую культуру, а использовать его особенности для учебного процесса. Примером этого может служить статья, написанная учителем русского языка и литературы одной из московских гимназий, под характерным заголовком «Клиповое сознание работает на литературное образование» (Учительская газета, 2003 г., № 51). Автор, Татьяна Мусатова, пишет: «Каждый учитель-практик прекрасно знает, что современные школьники по преимуществу визуальщики и кинестетики. Им необходимо посмотреть и потрогать. Раскрасить и подрисовать… Сейчас модно ругать «клиповое сознание» подростка, но можно принять это явление как объективный факт и заставить работать это «клиповое сознание» на развитие ученика… Как ни парадоксально, но такой внешне несерьезный прием, как «раскрашивание» маркерами текста, весьма продуктивен для такой серьезной деятельности, как анализ поэтического произведения».

Жалобы педагогов на учеников свидетельствуют о фундаментальном цивилизационном сдвиге. Сегодня на наших глазах начинает постепенно исполняться пророчество канадского философа Маршалла Маклюэна о том, что развитие электронных средств коммуникации приведет к возвращению человеческого мышления к дотекстовой эпохе, и таким образом линейная последовательность знаков перестанет быть базовой структурой нашей культуры. Самое интересное, что Маклюэн писал свои книги в 60-х годах, он знал лишь телевидение, а телевидение по нынешним временам достаточно архаично, ибо все-таки предполагает линейную последовательность повествования — фильм, передача. Чтобы придать телевидению современную форму, современный человек вынужден взять пульт и начать переключать каналы, вот тогда, нарезав изображение на отдельные, не связанные между собой фрагменты, он приводит телевещание в соответствие с современным менталитетом.

Для стоящего на пороге мира клипового сознания даже комикс архаичен, ибо представляет собой логичную линейную последовательность. Поэтому опасность для книги заключается не в электронном методе подачи информации, а в том, что теряется понимание, зачем, собственно говоря, нужна длительная последовательность в изложении мыслей, когда что-то полезное можно уложить в не связанные между собой линейно кластеры. Словарь с короткими, ссылающимися друг на друга статьями — вот бумажная книга будущего. Текст будущего — короткий и рубленый, вроде реплик в ЖЖ или Твиттере.

Однако, вопреки Маклюэну, «дотекстовое», а вернее «посттекстовое», мышление наступает вовсе не только благодаря прогрессу электронных коммуникаций. Дело в самой потребности быстрого потребления информации на разнообразные темы.

Первый шаг «мышление постиндустриальной эпохи» сделало тогда, когда появились газеты — форматы подачи информации, состоящие из большого количества коротких и не связанных между собою текстов. Уже в XIX веке все многие выдающиеся деятели традиционной европейской культуры поняли, что газета — это страшная антикультурная сила, которая переделывает мышление и воспитывает особый тип участника культурного процесса, поверхностного, разбросанного, способного видеть мир только через призму газетной статьи и не способного потреблять более сложную интеллектуальную продукцию. Европейские интеллектуалы начинают писать гневные обвинения в адрес газет. Критик Александр Скабичевский предостерегает Чехова от работы в газетах и говорит, что газетное царство грозит ему участью клоуна, шута и в итоге— выжатого лимона. Цветаева пишет ужасное стихотворение «Читатели газет»:

Глотатели пустот,Читатели газет!Газет— читай: клевет.Газет— читай: растрат.Что ни столбец — навет.Что ни абзац — отврат.

Гессе в своем романе «Игра в бисер» обличил попытку газет заигрывать с интеллектуальными темами и создал известное понятие «фельетонной эпохи». Фельетонам в «Игре» посвящено несколько страниц: «Похоже, что они, как особо любимая часть материалов периодической печати, производились миллионами штук, составляли главную пищу любознательных читателей, сообщали или, вернее, «болтали» о тысячах разных предметов… Излюбленным содержанием таких сочинений были анекдоты из жизни знаменитых мужчин и женщин и их переписка, озаглавлены они бывали, например, «Фридрих Ницше и дамская мода шестидесятых-семидесятых годов XIX века», или «Любимые блюда композитора Россини», или «Роль болонки в жизни великих куртизанок» и тому подобным образом. Популярны были также исторические экскурсы на темы, злободневные для разговоров людей состоятельных, например: «Мечта об искусственном золоте в ходе веков» или «Попытки химико-физического воздействия на метеорологические условия» и сотни подобных вещей… Меняла ли знаменитая картина владельца, продавалась ли с молотка ценная рукопись, сгорал ли старинный замок, оказывался ли отпрыск древнего рода замешанным в каком-нибудь скандале — из тысяч фельетонов читатели не только узнавали об этих фактах, но в тот же или на следующий день получали и уйму анекдотического, исторического, психологического, эротического и всякого прочего материала по данному поводу; над любым происшествием разливалось море писанины, и доставка, сортировка и изложение всех этих сведений непременно носили печать наспех и безответственно изготовленного товара широкого потребления».