Хендерсон — король дождя - Сол Беллоу

Тринадцатилетним подростком Дафу послали в Ламу, а потом в Малинди.

— На протяжении нескольких поколений будущих королей племени посылали учиться и повидать свет. Их всегда сопровождали дядья. После учения они возвращались домой.

— Вы, значит, ездили с Хорко?

— Да, с ним. В Ламу он был при мне десять лет. Ученики в школе были испорченными. Красились, как женщины, вели пустые разговоры. Мне это не нравилось.

— Да, вы серьезный человек. Я это сразу понял.

— После Малинди был Занзибар. Там мы с Айтело нанялись на корабль. Плавали в Индию и на Яву. И по Красному морю ходили. Потом пять лет учились в Сирии, в арабской школе. Преподавали там отлично, особенно научные дисциплины. Я уже писал диссертацию и стал бы доктором медицины, если бы не смерть отца.

— Чертовски интересно то, что вы рассказали. Но как это вяжется с черепами, деревянными богами, с амазонками и всем прочим? Налицо явное противоречие.

— Мир вообще полон противоречий, мистер Хендерсон.

— Может быть, вам не особенно хотелось возвращаться в эту глушь?

Как я уже упомянул, черная кожа короля делала его похожим на какое-то сказочное существо. Как у многих людей, наделенных жаждой жизни, его фигура отбрасывала две тени. Одна — обычный двойник человека, другая — сверкающая, словно драгоценный камень, дающая дополнительный заряд энергии. Эту вторую, загадочную тень я видел у Лили. Она бросилась мне в глаза в тот день, когда над Данбери разразилась гроза и она послала меня к заполненному водой карьеру, а сама прямо из постели позвонила матери. Когда я поцеловал живот Виллателе и поднял голову, мне показалось, что у меня самого две тени. Однако королю дикого племени пристало иметь две тени.

Отвечая на мой вопрос, Дафу сказал:

— Мне бы хотелось, чтобы отец пожил подольше. По многим причинам хотелось.

Я сообразил, что его старого отца, должно быть, задушили.

Вероятно, Дафу заметил, что мне стало совестно за то, что напомнил ему о печальной судьбе его несчастного родителя, потому что он рассмеялся и сказал:

— Не беспокойтесь, мистер Хендерсон. Впрочем, я должен звать вас Санчо. Повторяю, не беспокойтесь. Вы ни в чем не виноваты. Эта тема должна была возникнуть. Отец умер, так как пришло время. Королем, естественно, стал я. И мне выпало выходить львенка.

— Львенка?

— Я ведь рассказывал вам вчера. Вы, видимо, просто забыли. Тело короля, черви, что разводятся на нем, душа короля, львенок… — Я припомнил, что он и впрямь говорил мне об этом. — Так вот, этого львенка Бунам выпустил на свободу, а преемник старого короля, новый король должен поймать его через год или полтора, когда тот станет взрослым львом.

— Как, вы должны охотиться на него?

— Охотиться? — улыбнулся Дафу. — У меня другие обязанности. Льва поймают живым, и я буду держать его при себе.

Значит, я не ослышался — откуда-то снизу доносился львиный рев.

— Слышать-то вы слышали, но это другой лев. Гмило еще не пойман. Соответственно и я еще не настоящий король, а всего лишь наполовину. Если использовать ваше рассуждение, я должен завершить становление и стать королем.

Несмотря на вчерашние неприятные события, я начал понимать, почему почувствовал себя спокойным, как только увидел короля. Просто быть рядом с ним и то давало покой. Дафу сидел, вытянув ноги и скрестив руки на груди с задумчивым выражением на лице. Временами он глубоко вздыхал, и тогда из груди вырывались звуки, напоминавшие низкое немолчное гудение, какое слышишь, проходя тихим вечером мимо электробудки. Вероятно, на меня чаще, чем на кого бы то ни было, находит наваждение. Я вообще легче других поддаюсь мистическим настроениям. «Поосторожнее, Хендерсон, — не раз и не два говорил я себе. — Фантазии как лютня, sitôt qu’on le touche il гésоппе»[11].

«Вот они какие, настоящие дикари! Играют черепами собственных отцов, вешают соплеменников вверх ногами, держат под рукой львов. А их правитель — почти дипломированный доктор. Безумие какое-то!» Так текли мои мысли. Ноя не мог не считаться с собственным внутренним голосом, что неустанно твердил: «Хочу, хочу!» Голос был настойчивым, он создавал мешанину в голове, толкал меня бог весть на что, и вечно недовольный, сердитый, требовательный. Договор с жизнью. Фига с маслом. Я вынужден принимать ее такой, какая она есть. Неуступчивая, не идущая на послабления. Временами мне казалось, что мой жар и подступающая лихорадка есть истинная причина того, что произошло после того, как я оторвался от Чарли и его невесты и пошел своим путем навстречу арневи, лягушкам, Мталбе, трупу, избиению богов, безумному бегу наравне со здоровенными амазонками… И теперь этот черный властитель, который утешает меня. Можно ли ему доверять? Не знаю. На всякий случай надо держать ухо востро. Как гнется человек, когда реальность не дает ему надежного убежища! Как он гнется и ломается!

Мы сидели с королем в его личных покоях, меж четырех стен, украшенных ветками с багряными листьями. Кругом стояли большие, из белого камня вазы с цветами. У дверей маячили амазонки. В углу, надвинув на глаза старинную военную фуражку, дремала широконосая свирепая Тату. Я чувствовал, что мы оба — неординарные, многогранные люди с широким кругозором. Что до доверия, то это особая статья.

В ходе беседы сама собой возникла тема, которая не могла бы стать предметом обсуждения ни в одном другом месте. Я подтянул свои зеленые штаны. Голова кружилась, но я заставил себя быть стойким.

— Ваше величество, я не собираюсь отказываться от пари. Я человек принципов. Но никак не возьму в толк, с какой стати я должен носить эти нелепые штаны.

— Это не просто штаны. Это неотъемлемая принадлежность человека вашего высокого звания. Вы не стали бы Санчо, если бы не справились с Муммахой.

— Ладно, так и быть. Но все остальное? Жестокое обращение с богами. Оно неприятно поразило меня. Не могу похвастать, что я сам вел праведную жизнь, это видно по мне… — Король кивнул. — За мной числится немало дурных поступков, которые я совершил и как солдат, и как штатский человек. Скажу прямо: я не заслуживаю того, чтобы рассказ о моих подвигах был запечатлен даже на туалетной бумаге. И тем не менее… когда стали избивать богов, я бросился на землю, чтобы не быть свидетелем этого кощунства. Уже стемнело, и я не знаю, видели ли вы, как я упал.

— Видел, видел… Но могли бы мы поговорить откровенно, как мужчина с мужчиной?

— Окажите мне честь, ваше величество. Я хочу услышать всю правду. Все остальное гроша ломаного не стоит.

— Как я могу отказать вам? — улыбнулся король. — Со своей стороны тоже обращаюсь к вам с просьбой. Вы даже не представляете, в какой необычной форме я ее выскажу.

— По рукам, ваше величество. Пакт о взаимной откровенности заключен. Вы не представляете, какую честь вы мне оказываете. Когда я оставил арневи, где выставил себя тупицей и неумехой — быть может, вы об этом слышали, — то подумал, что упустил свой последний шанс. Мне обещали раскрыть тайну гран-ту-молани, но вдруг случилась ужасная вещь, в которой виноват я один. Я унизил себя, покрыл несмываемым позором… Ваше величество, меня мучает мысль о том, что моя душа спит. И я понятия не имею, когда она проснется. И вдруг вчера меня назвали Повелителем дождя. Такое не часто бывает. Как мне сообщить Лили о таком знаменательном событии?

— Я ценю ваше признание, мистер Хендерсон-Санчо. Я сознательно делал все, чтобы вы погостили у меня подольше. Я не напрасно надеялся, что мы обменяемся интереснейшими мыслями. Перед собственным народом мне трудно раскрыть свою душу. Один Хорко повидал белый свет, но и с ним я не могу быть откровенным до конца. Увы, здесь все против меня…

Король сказал это негромко, словно поделился секретом, и умолк. В комнате воцарилась тишина. Амазонки лежали с полузакрытыми глазами, зорко следя за происходящим. За дверью слышались голоса жен Дафу.

— Вы справедливо заметили, ваше величество. Правда — это еще не все. Не менее насущна проблема одиночества. Иногда кажется, что человек сам роет себе могилу. Вставая из гроба, он не различает, где добро и где зло. Не могу отвязаться от мысли, что существует определенная связь между правдой и ударами судьбы.

— Вы опять про удары?

— Прошлой зимой я колол дома дрова, и отлетевший чурбачок перебил мне нос. И тут же в голове мелькнула мысль: «Вот она, правда!»

Негромко, доверительно заговорил король о том, чего я не слышал прежде. От изумления я вытаращил глаза.

— Может показаться, что существующий порядок вещей имеет прямое отношение к тому, что произошло с вами. Но я лично думаю, что это не так. По-моему, один из законов человеческой природы прямо связан с проблемой силы и насилия. Человек такое существо, которое не может безропотно сносить удары, будь то удар, нанесенный человеком, или удар судьбы. Возьмите лошадь или быка — домашнее животное не отвечает на удары. Но человек непременно мстит обидчику. Если ему угрожает наказание, он постарается уйти от него. Если не удается уйти, он падает духом. Такое случается, не правда ли, мистер Хендерсон-Санчо? Брат поднимает руку на брата, сын поднимает руку на отца — о том и подумать страшно, — а отец на сына. История повторяется снова и снова, из века в век. Если отец не ударит сына, они будут не похожи друг на друга, будут как чужие. Нет, человек не может безропотно сносить удары. Если же он вынужден какое-то время терпеть насилие, то он не успокоится, пока не придумает способа отомстить. Каждый из нас по сей день собственной шкурой чувствует удары доисторических людей. Принято считать, что первым человеком, поднявшим руку на подобного себе, был Каин. Но давайте вникнем. Еще до Каина, в начале всех времен на человека поднялась рука. Люди и сейчас страшатся Божьей кары. И чтобы обезопасить себя от чужаков, первыми наносят им удар. Таков закон земли. Что касается присловия «В силе правда», то это особая тема.