Большое сердце - Нина Аркадьевна Попова

В кабинете за столом сидел пожилой человек в генеральской форме. Адъютант что-то прошептал, указывая на Костю. Генерал кивнул головой и пристально посмотрел на мальчика.

— Вот ты какой, Костя Ковальчук, — ласково сказал он, — ну, докладывай, что у тебя за тайна?

Но Костя вместо ответа спросил его:

— Товарищ начальник, скажите, — это очень плохо, если наше полковое знамя к фашистам попадет?

— Да ты и впрямь смелый парень, — засмеялся генерал, — не я ему, а он мне вопросы задает. Очень плохо, мальчик, — серьезно заговорил генерал. — Если наш советский полк потерял свое знамя, это для него большой позор.

— Вот, вот, — перебил его Костя. — Тот командир мне то же самое говорил.

— Какой командир?

— А тот, который у нас на огороде себя и фашистов взорвал.

— Взорвал? — переспросил генерал. — Вот что, мальчик, рассказывай все по порядку.

…Когда Костя кончил рассказ, генерал обнял отважного паренька и крепко поцеловал.

— Спасибо тебе, дорогой товарищ Ковальчук! Да понимаешь ли ты, какой подвиг совершил? Ты поступил, как советский человек, как настоящий пионер-ленинец! — Он обернулся к адъютанту. — Машину! Быстро! Едем за знаменем. Ну и молодец!

* * *

Вот и окончен, дорогой читатель, мой рассказ. Осталось только досказать очень немногое.

Полк, чье знамя спас отважный киевский пионер, был снова сформирован под прежним названием. Косте была оказана высокая честь — лично вручить полку его боевое знамя.

Полк этот затем славно сражался с врагами и с боями дошел до самого гитлеровского логова — до Берлина. Все в полку считали Костю своим однополчанином, ему часто писали письма о боевых делах полка.

Счастливым праздником в жизни Кости был день 23 февраля 1944 года, когда Родина отмечала 26-ю годовщину Советской Армии. В этот день ему вручили орден Боевого Красного Знамени, которым наградил его Верховный Совет СССР за подвиг.

По ходатайству генерала — военного коменданта Киева — Костю Ковальчука приняли в Суворовское училище. Отвез его туда и сдал с рук на руки начальнику старый Остап Охрименко.

— Ну, Костенька, — сказал он на прощанье, — служи Родине так же, как служил ты ей до сих пор.

— Служу Советскому Союзу! — ответил маленький герой, салютуя по-пионерски.

Е. Хоринская

ПАРТИЗАН

Стихи

На рассвете партизана по родным полям вели.

Пахло клевером и мятой от тоскующей земли,

Пахло гречею и медом, земляникой луговой,

И листвой шумело лето над поникшей головой.

Низко кланялись березы на высоком берегу

И девичьими руками вслед махали пареньку.

Вспомнил парень, как с тальянкой уходил он в тальники,

Как в «Чапаева» играли на откосе у реки…

Далеко те дни умчались… Парню смерть глядит в глаза…

Но с высокого откоса в воду прыгнул партизан.

Над волнами хлещут пули — недолет и перелет,

И другой уже Чапаев по другой реке плывет.

На волнах его уносит вдаль родимая река,

Не скосила на рассвете вражья пуля паренька:

Выплыл, выбрался на берег, скрылся в зелени ракит…

Ведь недаром ходит слава, что Чапаев не убит!

Ол. Коряков

ВРЕДНАЯ СТАРУХА

Рассказ

Капитан шел впереди батальона. Поднявшись на гору, он за широким желтеющим полем увидел деревушку. Нестройная толпа светлых хаток, разукрашенная веселой зеленью тополей, раскинулась на берегу реки.

— Вот, — кивнул капитан своему ординарцу Алеше Веткину. — Ты как мыслишь, товарищ начальник, для привала гоже?

— Вполне, товарищ комбат, — подтянувшись и стараясь не хромать, солидно ответил Веткин. — Это вы точное решение приняли.

— Тогда сыпь вперед. — И покосился на его ногу. — Сможешь?

— Что значит: сможешь? Есть сделать разведочку.

Сзади, услышав слова капитана, оживились. Вторые сутки, не останавливаясь, шел батальон на восток. Вечерние зори не угасали на ночь: сзади багровели зарева пожарищ.

Вместе с батальоном шли запоздавшие беженцы. Взбитая сотнями ног и повозок серая мягкая пыль кутала дорогу и людей. И от пыли, от безмерной ли усталости, или от горя все люди были одинаковыми — серые, худые, изможденные.

С боем вырвавшись из окружения, батальон получил приказ двигаться к городу Н. Арьергардные части с трудом сдерживали натиск врага. Нужно было спешить. Но дать людям отдых также было необходимо.

Веткин встретил батальон у въезда в деревню.

— Пусто, товарищ капитан, — доложил он командиру.

— Никого?

— Кроме куриц, все население выбыло.

— Хм. — Капитан задумался. — Ну что ж, это правильно… Колодцы-то целы?

— Есть и целые.

— Ладно. Командиров рот — ко мне. И сообрази насчет закусить.

Через час Веткин нашел капитана в школе, где был на скорую руку организован пункт санитарной помощи.

— Товарищ капитан, насчет закусить готово.

Они вышли из школы.

— Вот сюда, направо… Что же вы, товарищ капитан, повязку на голове не сменили? Ведь вся уже порыжела. Вот всегда так… Есть помалкивать по данному вопросу… А я, знаете, жительницу отыскал. Смотрю — вроде дымок над хатой. Раз и два, сунулся туда — действительно, живая душа. Только неславная старуха, вредная какая-то.

— Почему вредная?

— Злая очень, такая, знаете, нахохленная.

— Она почему не эвакуировалась?

— Виноват, товарищ капитан, осталось невыясненным.

Они подошли к дому на окраине деревушки. «Живая душа» встретила капитана хмуро. Пробурчав в ответ на приветствие что-то невнятное, она сурово оглядела его, повернулась и отошла в угол, занявшись чем-то по хозяйству.

«Не обращайте внимания», — прожестикулировал Веткин с таким видом, словно эту старуху с ее злонравным характером он знал всю жизнь, и пригласил:

— Садитесь, товарищ командир батальона, к столу. Прошу. Картошка в сале. Разрешите присесть?

Смакуя жареный картофель, капитан разглядывал хозяйку. Трудно было определить ее годы. В скупых неторопливых движениях старухи чувствовалась скрытая сила. Когда она поворачивала свое лицо в профиль, оно поражало строгой красотой несколько грубоватых, но совершенно правильных, четких линий. Однако старость уже исказила ее лицо. Темно-желтая, с пепельным налетом кожа была изрезана морщинами и свисала дряблыми складками у подтянутого, плотно сжатого рта. В частой сетке морщин, как в паутине, сидели глаза — карие, еще не обесцвеченные годами, но уже помутневшие и вялые. Из-под черной бумажной шали выполз клок седых волос. Худое тело ее было одето в коричневую кофту и длинную, почти до пола, юбку.

— Сколько годиков тебе, хозяйка? — поинтересовался капитан.

Старуха взглянула на него и, не сказав ни слова, вышла за дверь.

Вернувшись через минуту, она поставила на стол