Из жизни людей. Полуфантастические рассказы и не только… - Александр Евгеньевич Тулупов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот, к примеру — хирурги…
Хирург, который каждый день по локоть в крови… Он режет, колет, вскрывает, отрезает, зашивает, у него болит спина и ноги. Что с ним со временем происходит? Тут я о настоящих хирургах: о тех, что в госпиталях и больницах, а не в поликлиниках. Становятся ли они от рутины и усталости откровенными циниками, как и многие врачи, либо обретают что‑то иное — доброе и вечное?
Занесло меня в молодые годы поступить в медучилище. Нужен был диплом. Я там правда не доучился, пробыл пару месяцев и ушел, нужда в дипломе отпала. Но не обо мне речь. Предмет хирургия у нас вел дядечка лет пятидесяти. С умным усталым и мужественным лицом. Вёл и вёл, как и другие вели все остальные предметы.
И вот однажды входит он в аудиторию изрядно пьяненький, извиняется и плачет… Начинает говорить и плачет. Никак не может себя взять в руки. Но потом собрался и объяснил в чём причина. Оказалось, что был он на похоронах своего сокурсника по институту:
— Если бы вы знали, какой это был хирург! — воскликнул он. — Не люблю я это выражение, но тут такой случай — «от Бога»! В Склифе работал. По косточкам всех собирал! А сам попал в аварию… и его не спасли…
Наш преподаватель проглотил спазм и продолжил:
— В институте мы его с практических занятий за дверь на руках утаскивали: как девочка, в обморок каждый раз падал… Такой чувствительный был… Потом к старшим курсам попривык, но всё равно переживал… Переживал чужую боль, как свою. Вот так — себя преодолел и стал уникальным операционным хирургом! Некого с ним рядом даже близко поставить… Мы все равнодушные прагматичные бездари быстро выгорели, и всё…!
Так с восторженной горечью говорил он, всхлипывая о своем товарище, и не было в нем ни капли зависти к более способному или даже талантливому ровеснику-хирургу.
Совсем не помню, как звали нашего подвыпившего педагога, и тем более имени того удивительного погибшего хирурга. Я почти ничего из тех двух месяцев не помню: ни сокурсников, ни других преподавателей, ни какое другое событие. Меня тогда ничто не коснулось, только этот совсем короткий его рассказ. Он так и врезался в память, значит, в нём была истина или очень много правды…
Наверно, каким быть или стать зависит от воли человека и самой его природы. Да, в силу различных причин можно сделаться грубым, циничным и даже жестоким, но только в том случае, если всегда имел к тому внутреннюю склонность.
У чуткого сердцем душевная глухота не образуется. И если такой человек оказывается в жёстких обстоятельствах, то он перемалывает их, а не они его. А уж коли совсем невмоготу — просто уйдёт из этой профессии, но внутренне меняться и черстветь не станет.
Выходит так, что в трудных условиях циничным и грубым до жестокости становится слабый, а вот сильный — всегда эмоционально сострадающий. Он будет только ярче и увереннее как профессионал и светлее, добрее и мягче как человек.
Чёрт окаянный!
Когда мне исполнилось лет десять, я страстно полюбил пугать всех своих домашних родственников. Благо, квартиры в «сталинках» строили с разнообразными закоулками, нишами, загогулинами, встроенными шкафчиками. Было где спрятаться, а потом с замиранием сердца ждать, когда кто‑то из близких пойдет мимо или полезет в шкаф… И вот, кто‑то идёт… и тут ты — бабах из пистолетика с пистончиками!.. Искры, крики, погоня за тобой по всей квартире и мольбы о пощаде, и обещания, что это было в последний раааааззз!
Но последний раз никак не наступал. Появлялись всё новые способы испугать, находились иные места схронов своего тела и я периодически из засады то стрелял, то гавкал, то хрюкал.
У бабушки к тому времени уже был инфаркт, но мне это было неважно. Именно бабушка была главной целью и жертвой моих нападений. Её бедненькую я пугал и стращал самыми изысканными приёмами.
Санузел у нас был раздельный и очень большой. Туалет, где стоял унитаз, занимал квадратных метров пять, и от двери до сиденья, наверно, можно было разместить небольшой диванчик. Его, конечно, там никто не размещал, и к унитазу подходили, делая два-три обычных шага просто и без препятствий. Потолок выше трёх метров, на полу обычная светло-коричневая кафельная плитка. Если сидеть на унитазе, то справа от него и до стены всегда стояло металлическое ведро, перевернутое вверх дном. Тогда ещё пластиковых вёдер не было и воду для мытья полов наливали в обычное железное ведро, которое, если его пустое случайно задеть ногой, гулко гремело на весь туалет.
Вот это самое ведро возле унитаза и привлекло однажды моё внимание.
Как‑то, как обычно пройдя в туалет, я не стал совершать там всё, что принято там совершать, а привязал заранее намотанную на руку тонкую рыболовную леску к ручке — обручу пустого ведра, которое мирно покоилось, как я уже написал выше, кверху дном справа от унитаза. Леску я аккуратно проложил по плинтусу и вывел её совершенно неприметно к двери и ещё чуть дальше за дверь.
С нетерпением и предвкушением я ждал бабушкиного похода в туалет и проигрывал в воображении, как потяну за невидимую глазу леску именно в тот момент, когда бабушка зажурчит, а ведро с грохотом, медленно и как бы само собой поползёт из-за унитаза мимо бабушкиной ноги к двери; как бабушка, испугавшись заорёт, вспрыгнет со стульчака́ (сиденье унитаза) и в панике, даже не надев трусы, выбежит в коридор, будет тяжело дышать, страдая одышкой, креститься и причитать…
Туалет располагался в коридорчике возле кухни. Бабушка, увлеченная приготовлением обеда или ужина (точно не помню), тихонечко мурлыкая какую‑то песенку, что‑то резала, солила, варила, отбивала кусочки мяса, бесконечно то открывая, то закрывая холодильник, и никак не хотела отправляться в соседнее помещение, чтобы попасться в расставленную мною ловушку.
Я же всё время крутился рядом, иногда заходя на кухню, иногда выходя в ближайшую комнату, а то и маскируясь в ванной. Ведь нельзя было просто так взять и пропустить момент…
Наконец‑то бабушка вошла, я стремительно подбежал к туалетной двери и схватил леску. Да, всё происходило по плану: было понятно, что бабушка присела и вот… вот… пора тянуть за леску… Ну!!!
Я потянул. Ведро загремело, как и ожидалось по кафелю… Сердце вырывалось из груди, потянул ещё и ещё. Грохот что надо! Но от бабушки ни звука… Потянул
