Карточный домик - Майкл Доббс

— А сейчас, — объявил ведущий, — небольшая рекламная пауза.

Понедельник, 18 октября — пятница, 22 октября

Когда в Токио утром открылась биржа, в Лондоне, где было уже около полуночи, начал резко падать обменный курс фунта стерлингов. Наутро все газеты как главную новость дня подали сообщение об открытом вызове руководству Коллинриджа, и уже к девяти часам индекс акций опустился на 63 пункта. А к часу дня, когда стало ясно, что Бирстед не намерен отказываться от своего решения, еще на 44 пункта. Финансисты не любят сюрпризов.

Премьер-министр не спал и почти ни с кем не разговаривал с самого субботнего вечера. Супруга уговорила его не ехать на Даунинг-стрит, а остаться в Чекерзе и вызвала врача. Многоопытный терапевт и давний друг Коллинриджа доктор Уинн-Джоунс обнаружил у него признаки стрессового состояния и назначил лекарство и покой. Лекарство помогло сразу же — впервые за всю неделю премьер-министр заснул долгим и глубоким сном, хотя внимательные глаза супруги подметили некоторые признаки напряженности, проявлявшейся в подергивании век и в том, что пальцы его так и не разжались.

Во второй половине дня в понедельник, когда действие лекарства кончилось и он проснулся, Коллинридж позвонил на Даунинг-стрит в осажденный журналистами пресс-офис: несомненно, он примет участие в предстоящих состязательных выборах лидера партии и уверен в своей победе. В настоящий момент он слишком занят неотложными государственными делами и не имеет возможности встретиться с прессой, но обязательно выскажется по интересующим его вопросам чуть позже, на этой же неделе. Этим заявлением ему удалось продемонстрировать премьер-министерское достоинство и способность твердо контролировать положение. К сожалению, до сих пор не удалось добиться никакого толка от Чарльза, и Коллинриджу нечего сказать по поводу обвинений в незаконных махинациях с акциями.

В то время как на Даунинг-стрит пытались делать вид, что, собственно говоря, не произошло ничего особенного и все идет как всегда, в штаб-квартире партии лорд Уильямс распорядился срочно провести дополнительный опрос — он хотел знать, что на самом деле думают люди.

Остальная часть партийного аппарата реагировала не столь оперативно. В течение последующих 48 часов она как бы потеряла дар речи, оглушенная столь внезапным поворотом в развитии событий. В штаб-квартире партии и в редакциях органов массовой информации стряхнули пыль с инструкции о порядке проведения состязательных выборов лидера партии. Многие с удивлением обнаружили забытый пункт: если дату выборов назначает лидер партии, то сами они должны проходить под непосредственным контролем председателя комитета заднескамеечников парламентской партии сэра Хамфри Ньюландса. Это положение инструкции в данном случае оказалось как нельзя кстати, поскольку сэр Хамфри, проявив чрезвычайно слабое понятие о своевременности, на предыдущей неделе отбыл в десятидневный отпуск на какой-то частный островок в Вест-Индии и связаться с ним было чрезвычайно трудно. Кое-кто высказывал предположение, что он попросту спрятался, чтобы дать время мощным, но невидимым силам партийной иерархии поработать с Бирстедом и уговорить его отказаться от заявления. В самом ближайшем времени, утверждали они, Бирстеда назначат членом совета директоров какой-нибудь компании или заставят замолчать каким-то иным заманчивым предложением.

Однако уже в среду корреспондент газеты «Сан» обнаружил сэра Хамфри на серебристой полоске пляжа недалеко от острова Сент-Люсия в компании нескольких друзей и трех полуодетых девиц, явно на полвека моложе него. Было сразу же объявлено, что он немедленно вылетает в Лондон для консультаций с премьер-министром по вопросам, связанным с предстоящими выборами. Остановка только за авиацией.

Коллинридж вернулся на Даунинг-стрит, но пребывал в подавленном состоянии. Каждый день газеты пестрели кричащими заголовками статей о передрягах в партии, освещая их с новых углов. Начали поговаривать об усиливающемся похолодании в отношениях между Даунинг-стрит и штаб-квартирой партии, и Коллинридж вскоре почувствовал себя оторванным от информации и советов умудренного опытом и хитрого председателя партии.

Конечно, у него не было особых причин не доверять Уильямсу, но постоянные разговоры о расширяющейся между ними пропасти превращали в психологическую реальность то, что до этого было лишь безответственной болтовней. Недоверие — продукт умонастроения, а не трезвого анализа фактов. Восприятие их прессой оказалось достаточно заразительным. В их свете стареющий и гордый председатель партии вполне естественно подумал, что, пожалуй, не следует лезть со своими советами, когда их не спрашивают, а Коллинридж воспринял его сдержанность как возможное подтверждение нелояльности председателя. Ведь штаб-квартира партии, рассудил Коллинридж, не воспрепятствовала его столь низкому падению, а кто еще несет ответственность за это?

Супруга премьер-министра после свидания с Чарльзом вернулась поздно и в расстроенных чувствах. Только когда они уже легли спать, смогла она рассказать о своих впечатлениях.

— Он выглядит ужасно, Генри. Я даже не представляла, что можно так губить свое здоровье! Похоже, в эти несколько дней выявилось все, что копилось годами. Врачи никак не могут вывести из него алкоголь. Они говорят: еще немного, и он бы убил себя. — И она зарылась головой в его руках.

— Я тоже виноват. Мог бы остановить его, если бы только не был все время так занят… Он сказал что-нибудь об акциях?

— Он еще мало что соображает и не очень связно говорит. Он просто все время спрашивал: «50 000 фунтов? Какие 50 000 фунтов?» Он поклялся, что никогда даже близко не подходил к Турецкому банку.

Выпрямившись, она села в кровати и посмотрела мужу прямо в глаза.

— Он виновен?

— Я этого просто не знаю, дорогая. Но разве у меня есть какой-нибудь выбор? Он должен быть невиновен. Если он действительно купил эти акции, кто же тогда поверит, что это не я дал ему идею покупки? Если Чарльз окажется виновным, то и меня осудят вместе с ним как виновного.

Она в тревоге схватила его за руну. Коллинридж ободряюще улыбнулся ей.

— Не беспокойся, дорогая, я уверен, что до этого никогда не дойдет. — Но голос у него был усталым, неубедительным.

— А ты не мог бы им сказать, что Чарльз был болен и не знал, что делал? Что ему совершенно случайно попалась эта информация… и ты ничего не знал об этом… — Голос ее затих. Она сама понимала, сколь призрачны такие надежды.

Он ласково обнял ее, мягко обхватив руками, как бы закрывая от тревог и невзгод завесой своего сердечного тепла. Поцеловал ее в лоб и почувствовал, как упала ему на грудь слеза. Он и сам мог заплакать, но стыдно ему не было.

— Нет, я не собираюсь добивать Чарли. Бог свидетель, он сам усердствовал, чтобы дойти до этого, но я все еще его брат. Мы или выплывем, или утонем, но как одна семья. Вместе.

Первоначально Матти намеревалась взять целую неделю отпуска за свой счет, чтобы опомниться после шестинедельных разъездов и пребывания в различных, не самых лучших в стране барах и пансионатах, где проходили ежегодные конференции разных политических партий. Работа так ее измотала, что она твердо решила весь предстоящий уик-энд посвятить дегустированию экзотических чилийских вин и отмоканию в ванне. Но расслабиться не смогла. Глубокое возмущение тем, как Престон не только растоптал ее статью, но и оскорбил журналистское достоинство, так овладело ее чувствами, что вина показались ей кислыми, а вода в ванне холодной.

Она попыталась использовать для забвения тяжелый физический труд, но после трех дней уборки своей старомодной викторианской квартиры, возни с абразивной бумагой и краской поняла, что терпеть раздражение ей не под силу. В 9.30 утра понедельника она плотно уселась в кожаное кресло перед столом редактора, исполненная решимости не двинуться с места, пока не переговорит с Престоном. На этот раз ему не удастся бросить трубку, не закончив разговора.

Она пробыла там почти час, когда его секретарша сконфуженно заглянула в дверь кабинета.

— Извините, Матти! Он только что позвонил, чтобы сообщить: он будет в офисе только после обеда, где-то в городе у него деловая встреча.

Матти почувствовала, что против нее ополчился весь мир. Хотелось кричать, или что-нибудь разбить, или пристроить прожеванную жвачку к его расческе — словом, как-то разрядиться. Джон Краевский выбрал не самое удачное время, когда в этот момент заглянул в кабинет, чтобы узнать, не пришел ли редактор. Вместо него он обнаружил там Матти, разозленную так, что, казалось, от нее, как от раскаленной стальной болванки, вот-вот посыпятся искры.

— Я не знал, что ты здесь!

— А меня здесь и нет, — сказала она сквозь стиснутые зубы. — По крайней мере, я здесь не задержусь. — Матти встала, собираясь уйти.