Ошибка грифона - Дмитрий Емец

– Да нет проблем! – сказал он. У него никогда не было проблем, зато потом они всегда возникали у окружающих.

– Все же я хотела бы понять, зачем мы сюда забрались! – сказала Дафна.

– А что, разве плохо? – удивился Варсус. – Тепло. Дождь не капает. Датчики везде. Климат-контроли. А виды какие! Лучше, чем в любом отеле.

– Все равно как-то неудобно!

– Чего неудобного-то? Мы не пачкаем. Газетку постелили. Культурно сидим и режем себе колбаску, – продолжал бубнить Варсус. – А если тебе категорически не нравится Третьяковская галерея, тогда пошли в Исторический музей!

– Нет уж! Раз пришли в Третьяковку, будем сидеть в Третьяковке! – заупрямился Буслаев.

У него с двенадцати лет была жуткая аллергия на музеи, театры, выставки и любые организованные зрелища. Единственное, что могло его развлечь, – это перспектива поудирать от охраны и подурачить камеры. Дафна улыбнулась.

– Ладно, мальчики! – сказала она. – Вы тут сидите режьте колбаску, а я скоро.

– Куда ты?

– Секрет!

Она как шарфик перекинула через плечо кота (Варсус поежился, вспомнив, чем это закончилось для него), поднесла флейту к губам, не то выдохнула, не то вышептала маголодию – и исчезла.

– Красивая! Она даже в темноте красивая! – вздохнул Варсус. – Эй! Ты что, перегрелся? Не вытирай об меня пальцы! Они же в колбасе!

– Прости, я задумался! – извинился Мефодий.

– Почему-то ты всякий раз задумываешься, когда я называю Дафну красивой! Давай я буду называть ее страшной, если тебе так легче!

– Давай, – согласился Меф. – Заметь, ты сам предложил!

Варсус сердито засопел. Он сидел в музейной полутьме, в синеве ночных ламп, освещавших картины, и производил совершенно ежиные звуки.

– Ладно! – проворчал он. – Замяли! В конце концов, нам вместе в Тартар лезть, а мы каждую секунду ругаемся…

– …из-за страшной Дафны, – напомнил Меф.

Варсус еще немного посопел.

– Она не страшная, – выдавил он.

– А мораль? – спросил Меф.

– Чего «мораль»?

– Какая из этого следует мораль? Что надо всякий раз к ней бросаться, когда она несет пакет с одним яблоком? Или уступать ей в метро место, когда свободен весь состав?

– Девушкам надо помогать! – с негодованием воскликнул Варсус.

Мефодий усмехнулся:

– Да кто ж спорит? Да только знаю я таких помогальщиков! Некрасивая девушка может в одиночку вагоны разгружать, максимум ей дадут тачку побольше и заботливо попросят не надрываться. Зато к красивой, которая в одиночку несет хомяка, будут подваливать целые толпы!

Варсус с осуждением посмотрел на Буслаева.

– Дафна – мой друг детства! – строго сказал он.

– Надо же! А я в детстве дружил с плюшевым медведем! – сказал Мефодий.

Эдемский пастушок сдул со лба волосы.

– Не задирайся! – сказал он. – Вы с Дафной соединены навечно. Ваша связь нерасторжима. Если кто-нибудь из троих – ты, Дафна или я – хотя бы на миг перестанет это понимать, это сразу обрушит его в Тартар, но уже не на правах разведчика, а на правах постояльца!

В тихом голосе Варсуса была даже не убежденность, а абсолютное знание, что все так и будет. Он говорил, а на них пристально смотрели картины. Иван Грозный на соседней стене убивал своего сына. Царь слушал, и умирающий сын слушал.

Мефодию стало жутко.

Через какое-то время по залу прошел охранник. Он едва не наступил на расстеленную газетку, которая, как и Буслаев с Варсусом, находилась под мороком невидимости, и удалился.

– Свинство! Чуть колбасу нашу не раздавил! Вот из-за таких вот оболтусов люди перестают ходить в музеи! – пожаловался Буслаев. – Кефир будешь?

– Нет, – отказался Варсус.

– Это правильно, что завязал пить на работе. В кефире алкоголь.

– Опять задираешься? Я же тебе сказал: если захочешь «на шесть и по хлопку» – я всегда к твоим услугам…

– Чуть позже! – сказал Мефодий. – Сейчас я ем. После еды сорок минут нельзя.

– Это правильно! – одобрил Варсус. – Хороший культурист, если хочет набрать массу, должен иметь те же жизненные идеалы, что и послушная свинка. Десять часов в сутки спать, шесть раз в сутки есть, не переутомляться, не бегать, не терять массу и вести напряженную желудочную работу.

– Я не культурист! – нахмурился Меф. – Я никогда в жизни не качался. Отжимания, брусья, турник и беговые кроссы. А теперь мне и не надо… И вообще я бессмертен! Тысяча лет у меня как один год!

– Ну это если не пропустишь саблей по шее, – резонно заметил Варсус.

Мефодий лег на ближайшую банкетку, закинул под голову руки и закрыл глаза. Варсус бродил по галерее, останавливаясь у картин. Изредка, становясь двухмерным и плоским, он запрыгивал в картину, и тогда то рядом с вернувшимся ссыльным на картине «Не ждали», то на коленях у портрета Льва Толстого возникал худенький, с острыми плечами паренек в свитере просторной вязки, похожем на кольчугу. Кстати, не исключено, что это и была кольчуга, замаскированная под свитер. Эта мысль уже несколько раз приходила Мефодию в голову.

Наконец Варсусу надоело бродить по картинам. Он выпрыгнул из очередной и, оставляя на полу мокрые следы, отправился к Мефу. С его свитера стекала вода.

– Чуть в море не утонул! – пожаловался он, дожевывая яблоко, похищенное с одного из натюрмортов. – Айвазовский опасен! На его картинах выживают только водолазы.

– Вакидзаси! – перебил его Меф.

Эту игру они начали еще вчера в Эдеме. Суть ее была проста: по очереди называть мечи, пытаясь выискать такой, который другому окажется неизвестен.

– Поясной японский! – сразу откликнулся Варсус. – Носится в паре с катаной. Длину клинка называть?

– Да ну ее. Твой ход!

– Анелас, – сказал Варсус.

– Европейский, четырнадцатый век. Клинок сужается к острию… Русский меч!

– Как скандинавский, только более легкий и длинный… Дзюттэ!

– Или дзитте. Тоже японская игрушка.

– Да, – согласился Варсус. – У меня был такой перед рапирой. Удобное оружие противника ловить. Ловишь, отводишь – и сразу штопорную маголодию.

Мефодий поморщился:

– Не люблю сложное оружие. У всякой сложной железки всегда один неожиданный плюс и целая куча вполне ожидаемых минусов. Арей говорил, что если уж давать кому-то по голове, то чем-то предельно простым. У простоты намного больше граней, чем у сложности.

Варсус доел яблоко и, подув на огрызок, вернул его в соседний зал на натюморт, спрятав под изображенную на картине дичь.

– Опять! – сказал он.

– Что «опять»?

– Ты постоянно говоришь «Арей». Раз в десять минут. Даже чаще!

– Серьезно? – озадачился Меф.

– Да. У тебя из десяти цитат восемь из Арея и только две из прочих классиков. Ты просто как зомбированный!

Буслаев сердито вскочил. Он чувствовал, что Варсус прав, и это было обидно вдвойне. Неужели он так зависим от Арея, что это бросается в глаза?

– Пошли! – потребовал он.

– Куда?

– Все равно куда. На крышу или во двор. Топай давай!

– Созрел для драки? Неужто? А как же твое пищеварение? – насмешливо спросил Варсус.

– Идем, пока Дафна не вернулась!

– Погоди, только газетку уберу! Надо оставить все культурно! – По тому, как нарочито медленно Варсус сворачивал газету, Мефодий угадывал, что ему хочется драться ничуть не меньше. Только он это скрывает.

Они телепортировали во двор Третьяковки и придирчиво оглядели его. Что ж, места хватит.

– Начинаем? – предложил Мефодий.

– Минуту! Надо подстраховаться, а то еще увлечемся! Морок может соскочить.

Материализовав крылья, Варсус неторопливо облетел двор, аккуратно залепляя кружочками колбасы все выходящие сюда камеры. Мефодий следил за ним снизу. Варсус напоминал студента-второкурсника художественного или архитектурного вуза, у которого после мучительной чесотки в лопатках вдруг прорезались крылья. Худенький, пшеничные волосы давно свалились бы на глаза, если бы их не удерживал обруч. Закончив украшать камеры колбасой, Варсус выбросил газетку в урну и тщательно вытер руки влажной салфеткой.

– Вот я и готов! – сообщил он, и в его вытянутой руке вспыхнула рапира.

Отпрыгнув, Мефодий извлек спату и, не теряя ни секунды, атаковал. Он не любил давать противнику время изучать себя и свое оружие. Зачем? Арей – опять Арей! – утверждал, что противник в бою не должен иметь времени думать. Он должен видеть твой сверкающий клинок, жалящий его со всех сторон, и больше, по сути, ничего. В этой ситуации он не сможет ничего планировать, вспоминать удачные связки, комбинации. Одна мысль должна биться в его сознании – бежать, спастись любой ценой.

Меф был уверен в своей атаке. Колющий, рубящий (разумеется, в меру осторожно, чтобы не нанести Варсусу раны) – и сразу же на возврате меча удар навершием в челюсть. И хватит со светлого. От колющего Варсус ушел, красиво отклонив корпус. На рубящий Мефодию не хватило половины шага, потому что Варсус искусно сместился в неудобную для Буслаева сторону. Удар же навершием вообще не состоялся, потому что яростная сила толкнула Мефодия в грудь. Выбила дыхание и впечатала спиной в постамент бюста Третьякова.