Непобежденные - Владислав Бахревский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рождество пришло. Рождественскую службу отец Викторин совершил днем. Ночью нельзя: комендантский час.
Мартыновы были в храме всем семейством: Анастасия Петровна, Маша, Лена, Аня, Нина, Люся, Лидочка. Одна Ольга домоседничала. Листовки переписывала. Жили опять в закутке, но солдаты после боев даже днем отсыпались.
Анастасия Петровна вернулась со службы радостная:
– Оленька! Жалко, что ты не была с нами. Батюшка сказал нынче самую лучшую проповедь. Поздравил с праздником, вздохнул хорошо, так вздохнул и говорит: «Совсем чуточку осталось подождать».
Порадовалась матушка на своих девочек:
– Господи! Живы, здоровы. Бог милостив.
И верно! В четыре утра загрохотали сапоги. Анастасия Петровна лежала на печи, затаившись. Девочки спали. Раздались команды, загудели моторы – и всё. Тишина разразилась такая, будто война дверь за собой захлопнула.
– Ольга! – позвала Анастасия Петровна.
– Сейчас встану, погляжу, – пообещала старшая дочь. – Ты слышишь? Ночью земля дрожала. Танки шли. На фронт погнали. Ой! Плитка шоколада на столе.
– Хельмут оставил. Он и дрова рубил, и воду носил.
– Лучше бы у себя дома сидел, если такой хороший.
– Он бы сидел… – вздохнула Анастасия Петровна. – Ты, как хочешь, а я помолюсь.
Спела «Рождество Твое, Христе Боже наш», «Дева днесь Пресущественнаго раждает». Лампаду зажгла.
Прошли с Ольгой по дому. Только дух солдатский, тяжелый, остался от немцев. Ничего не брошено, ничего не взято.
– Аккуратный народ! – сказала Анастасия Петровна.
– Брать у нас нечего, мама! – Ольга принесла шубу, постелила на кровать. – Посплю на просторе.
Анастасия Петровна затопила печь, намыла картошек и – на противень:
– Испечь ради праздника. – Порадоваться успела. – Так бы и жить всегда!
И – ба-бах! Дверь – наотмашь.
В дверном проеме Двоенко:
– Где твоя партизанка, баба?!
Прошел через дом, заглянул в спальню.
– Почиваешь?
Ольга опустила ноги с кровати.
– Одевайся! – показал тетрадный листок. – Узнаёшь? Не отрекайся от своего геройства. Я твой почерк знаю. Три года в моих ученицах была.
Анастасия Петровна, окруженная малыми девочками, спросила из своего закутка:
– Александр Петрович, куда вы Олю забираете?
– На тот свет. Сама небось девок не воспитывала, советской власти доверилась. А советская власть из твоей красавицы бандитку воспитала. Так что прощайся!
– Александр Петрович! Пожалей! Молодая. У нее и жизни-то еще не было.
– Молись! Может, чего и вымолишь! – схватил Ольгу за косы, потащил.
На Ольге сорочка. Перед Рождеством на снегу выбеливала. Успела босые ноги в валенки сунуть.
– Пальто! Платок! – Анастасия Петровна кинулась к вешалке, всё в охапку, выскочила на улицу, а грузовик взревел мотором и помчался рывком с места.
Оделась, собрала вещи Олины, побежала в полицейское управление. Ничего не приняли.
Один из полицейских, совсем молоденький, помог Анастасии Петровне с крыльца сойти: в глазах темно было. Проводил через центр. Расставаясь, сказал:
– Немедленно сообщите партизанам!
Каким партизанам? Где их взять? Анастасия Петровна знала: Ольга с Ящерицыным в Заболотье встречалась, с комсомольским начальником. Но до Заболотья далеко, а Ящерицын в лесах прячется.
Куда идти? Кому кинуться в ноги?
Собралась Анастасия Петровна – к батюшке. Больше некуда.
И тут в дверь постучались. Женщина. Как зовут – не вспомнила, но людиновская.
– Я в Вербежичи к своим ходила. На Вербицкой станции Ольга твоя лежит. Убитая.
Не закричала Анастасия Петровна, слез не пролила. Сказала Маше:
– Отведи девок к соседям. Не дай Бог, нагрянут.
Сама – к людям на соседней улице. У них лошадь. Мужчина не испугался. Запряг коняшку в сани, сена побольше положили, Анастасия Петровна две простыни взяла. До Вербицкой не больно далеко…
Оля в отбеленной на рождественском морозе сорочке, босая, с непокрытой головой, лежала на снегу, на пустыре. Одиноко, но будто посреди белого света.
Белизна сорочки в черных пятнах крови, но где осталось белое, до того бело – глаза обжигает. Лицо безмятежное, волосы с позолотой. Русское золото, соломенное, хлебное.
– Деточка-а-а-а!
Подняли, положили в сани на простыню, другой простыней накрыли, сверху притрусили сеном.
Ехали по улице Ленина, бывшей Старовербицкой. Вдруг навстречу полицаи на лошадях:
– Что везете?
Не поленились, с лошадей сошли.
– Партизанку? Хотите жить, езжайте туда, где подобрали. Положите на то же самое место. Проверим.
Покорились.
Положили, на простыне, простыней прикрыли. Анастасия Петровна поцеловала свою девочку.
– Оля! Господь все видит!
На другой день, 9 января подразделения 323-й, 330-й стрелковых дивизий, партизаны «Мити» и отряда Золотухина выбили немцев из Людинова.
Советская жизнь
В сизых клубах вонючего дыма солярки огромные тягачи крушили, давили надгробные кресты и плиты на могилах немецких офицеров.
Партизаны и сами горожане ловили полицаев. Человек сорок загнали в камеру № 1, самую просторную камеру № 2 набивали немецкими пособниками.
Военкомат работал допоздна: мужское население становилось на военный учет.
Митька Иванов явился записаться в Красную армию 10 января. Записали. А 12-го в дом на улице Плеханова явились партизаны. Арестовали Дмитрия, с ним Ивана. Забрали все ценное, что было в доме.
– Куда Ваню берете? Парню нет четырнадцати! – закричала на мужиков с автоматами Наталья Васильевна.
– Разберемся.
С Иваном и вправду разобрались. Спросили о братьях. Говорил, как есть: Виктор и Василий на фронте. Сестра Раиса тоже на фронте, брат Алексей пошел в лес и пропал. Брат Дмитрий служил у немцев на бирже труда. В полицаи не пошел, хотя ему за это грозили. Сам Двоенко грозил. Брехня, но на пользу Митьке. Иван даже пожаловался начальнику, пришедшему на допрос: «Партизаны у нас стельную корову из хлева увели – нам есть нечего».
– Карточки получите! И ты, и мама твоя, и сестра. Старшие твои братья и старшая сестра бьются с врагом, не щадя жизней.
Ивана отпустили домой, а Дмитрий стал сидельцем камеры заключения № 3.
10 января торжественно хоронили партизанку-героиню Ольгу Мартынову.
Хотеевы ходили на похороны. Тоня и Оля были подругами.
Братья Апатьевы стояли в толпе.
А Шумавцов смотрел на похороны издали. Подпольщики оставались людьми секретными. У Золотухина руки не доходили назначить встречу Орлу. Разгребать после немцев было чего. Поработали с населением.
Военный оркестр играл траурный марш, боевые марши. Взвод красноармейцев дал три залпа из винтовок. Воинские почести сельской учительнице.
Подпольщики поминали Ольгу у Хотеевых. По-русски. Кутья, щи, картошка. Рюмка разведенного спирта.
Коля Евтеев взялся сказать об Оле, но получилось коротко:
– Ведь это непоправимо. Даже если мы все станем Героями Советского Союза, – Оли не будет с нами.
Шура Хотеева, раскрасневшаяся, обводила сидящих за столом удивительными своими глазами:
– Ребята! Мы выпили за память! Ребята! Оля стала – прошлым.
– Оля с нами, пока мы живы! – вскипел Алеша. – Оля будет всегда с нами! И со всей страной, потому что Ольга Мартынова – частица Победы.
– Двоенко, гад, как в воду канул! – Толя Апатьев ударил кулаком о кулак.
– Оля – воинская слава города Людинова. На все времена! – Мария Михайловна Саутина-Лясоцкая смотрела на ребят, как старшая на младших, на хороших своих. – А знаете, почему слезы из глаз моих сами собой капают? Оля – красавица! Если бы у нее был сын, дочь… Она и сегодня жила бы жизнью! А теперь только слава. Я понимаю, доля завидная, Оля погибла за Родину. Но, ребята, как же это горько!
– А мы будем живы за Родину! – вскочил на ноги Саша Лясоцкий. – Мы еще и на войне будем. Наш год тоже будет призывным. 42-й перетерпим, а в 43-м – на фронт! Добивать бенкендорфов!
Алеша поднял руку:
– Товарищи! О наших делах никому не рассказывать. Будет команда, сообщу.
– Так мы теперь – наши! – удивился Толя Апатьев. – Мы – СССР.
– Фронт близко! – глянула на героя Мария Михайловна. – Прифронтовой город – родная стихия разведки.
– Просто надо потерпеть, поберечься! – сказал Алеша. – Мы не знаем, кого немцы завербовали.
– Может, нас в немецкие тылы забросят? – спросил молчавший Витя Апатьев.
– Не исключено, – согласился Алеша.
Расходились, как при немцах, по одному. Просматривали улицу.
Шумавцов от Хотеевых шел по Людинову, как никогда не ходил.
На горсовете – красный флаг. Всего один, не как у немцев. Огонек!
У немцев – полотнища с крыши до земли. Тоже красные. Красное, да не наше. На полотнищах у них черная свастика. Свастика казалась Алеше ножом от мясорубки.
