Псевдоним «Эльза» - Виктория Борисовна Дьякова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гранитный финский берег окончательно растаял в тумане. Стало очень холодно, сыро. Подняв пышный воротник пальто, Екатерина Алексеевна спустилась в каюту, она ощущала покалывание в висках, оно становилось сильнее с каждым мгновением. Снова начинался приступ болезни – это означало, надо срочно пить лекарство, благо Лаврентий щедро снабдил её в дорогу, понимая, что с больной головой она не принесёт никакой пользы, только провалит всё дело. Нежные звуки «Осеннего вальса» звучали в её памяти. Княжна Маша Шаховская играла на рояле в гостиной дома князей Белозёрских на Невском. «Позвольте пригласить вас, Катрин», – Гриц щелкнул перед ней каблуками, звякнули шпоры. Смутившись, она присела в реверансе и робко положила руку ему на плечо.
* * *
Ворох кремовых кружев под рукой, унизанной перстнями, мягкий соболиный мех на плечах. Легко подхватив её на руки, Гриц перенес её через затоптанный на тротуаре снег и посадил в сани.
– На Галерную, к цыганам! – приказал ямщику, усевшись рядом.
Щелкнула пробка шампанского.
– И побыстрей, любезный! Плачу серебряный!
– Довезу, барин, не сумлевайтесь!
Сани рванулись по схваченному морозом, искрящемуся снегу. Отпив шампанского из бутылки, Гриц обнял её за плечи, прислонив голову к своему плечу.
– Мы всю ночь будем вместе, Маша! – горячо прошептал на ухо.
– Мы забыли подопечную твоей матушки, – вспомнила она. – Алина Николаевна будет недовольна.
– Ничего, они найдут, чем заняться. Да и к чему? – он пожал плечами, в свете фонаря блеснул золотой погон на шинели.
– Катрин сегодня разучила «Осенний вальс» Шопена, – сказала Маша мягко. – Мне кажется, у неё неплохо получается.
– Обязательно послушаем. Но не сегодня, ладно? – наклонившись, Гриц приник поцелуем к её губам. – Сегодня без неё, ты согласна?
– Конечно…
Ямщик свистнул, подняв облако снежной пыли, сани пронеслись мимо Медного всадника на Сенатской и свернули на Галерную…
– Зина, где моё кремовое кружевное платье, которое нравилось Грицу? – Опершись на руку, Маша села в постели. – Оно должно быть в саквояже. Пожалуйста, достань его, его надо погладить.
– Погладить для чего? – сестра отложила книгу и настороженно взглянула на неё. – Ты собираешься его надеть?
– Да, собираюсь, – ответила Маша решительно.
– Когда?
– Сейчас. Сегодня. Я пойду в нём к Густаву. Он приехал?
– Да, приехал, – Зина пожала плечами. – Он в кабинете. У него какие-то важные финские генералы. Ты же знаешь, большевистские дипломаты покинули Хельсинки, это означает, вот-вот начнется война, ситуация очень тяжелая. Я передала Густаву записку, как ты просила, – сообщила она. – Он всё знает: и что ты не чувствуешь больше боли, и что ты сегодня уже прошла от кровати до окна под присмотром мадам де Кле. Он просил передать тебе, что он счастлив. Но сейчас он очень занят. Ты должна понять.
– Я понимаю, но если он не может прийти, я должна пойти сама, – кивнув, Маша произнесла настойчиво. – Пожалуйста, достань кремовое платье, Зина.
– Его нельзя отвлекать…
– Я не собираюсь его отвлекать.
– Нет, это невозможно, – Зина в отчаянии всплеснула руками. – С тобой невозможно спорить. Как ты себе представляешь? – она подошла к постели сестры. – Мадам де Кле нет, она уехала, чтобы встретиться с какими-то своими немецкими друзьями, как она сказала. Обещала вернуться часа через два, два с половиной. Она запретила тебе вставать с постели без неё. Ещё сутки не прошли после операции, Маша. Это безумие. Я не могу позволить.
– Достань платье, Зина, – теперь голос Маши прозвучал требовательно. – Если ты не сделаешь это, я сделаю сама.
– Ну до чего же ты упрямая!
Понимая, что переубеждать бесполезно, Зина направилась к чемодану, стоявшему на подставке у двери. Опустив на пол, открыла его.
– Ты же сама себе вредишь, – продолжала сокрушаться она, перебирая аккуратно сложенные вещи. – К тому же Сталин…
– Мне всё равно, что Сталин, – Маша нетерпеливо прервала её. – Всё равно, что большевики, что эта самая мадам Опалева, о которой ты сегодня твердишь беспрерывно. Сейчас мне всё равно даже, что вот-вот начнется война. Я была на войне, Зина, я знаю все её ужасы. Я видела красных, я знаю, на что они способны, мне прекрасно известна госпожа Опалева, кем она стала, на чью сторону переметнулась, как изуродовала мою жизнь. Я её простила, Зина. Пусть Бог её судит, мне судить её не дано, я не в праве. Но то, что она оказалась с ними – для неё само по себе наказание, какого и врагу не пожелаешь. Они никогда её не примут, используют и выбросят как тряпку, но это её судьба. Она сама её выбрала. Если бы зависело от меня, то я бы ходатайствовала перед кем угодно, чтобы она заняла достойное место в нашем обществе, я бы всё сделала, чтобы спасти её от этих краснозвездных извергов. Но репутация, Зина, – её уже не исправишь, достойного места среди эмиграции она не займёт, с тобой и со мной не сравняется. А на меньшее она не согласна. Тут уж я ничем помочь не могу.
– Сравняться с тобой?
Зина встряхнула платье, рассматривая его.
– Чего захотела? Сравняться с княжной Шаховской! Она всегда к этому и рвалась. Из грязи в князи, говорят. Вот из самой грязи в княгини и прошла. Хорошо, что ненадолго.
– Осуждая её, ты осуждаешь Грица, – заметила ей Маша серьёзно. – А этого я не могу тебе позволить. Подойди, дай я посмотрю на платье, – попросила она сестру. – Я не доставала его много лет. Зачем? Всё равно надеть не смогу. Только плакать от обиды.
– Вот что значит Франция, сколько ему лет, а как новое, – Зина положила платье перед Машей на постель. – Пошив салона мадам Жоли, Санкт-Петербург. Где теперь эта мадам Жоли, к которой очередь на рождественский туалет надо было занимать ещё летом, столько было у неё заказов? Если успела убежать от большевиков, то наверняка в Париже. А если не успела – увы, – Зина грустно вздохнула. – Совсем даже не помялось. Его и гладить не надо.
– Я берегла его, потому что это было любимое платье Грица, – Маша провела дрожащими от волнения пальцами
