До свидания, Сима - Станислав Буркин

— А что, если я другой мост сфотографирую? — Я уже чуть не плакал по этим десяти тысячам.

— Они же тоже не дураки там. Сразу все поймут и решат, что ты чекист и их специально дезинформируешь.

Я уронил голову на стол.

— Понимаешь, Диман, от меня жена считай ушла, — захныкал я. — Работы нет, хоть на панель иди.

— Ну и что теперь, родину продавать?

— Да при чем тут родина? Кому эти балки нужны под мостом? Мы же ядерная держава. С нами так и так никто воевать не будет. Им нужно пару фоток в архив для отчетности, вот они и разбрасываются баблом. Этот мост никому не нужен. А если бы они меня попросили в горсаду карусели сфотографировать, это что, тоже считается за предательство?

— Да ведь это дело принципов.

— Вот в том-то и дело, Дима, что это дело чьих-то там принципов. Одни зачем-то мост засекретили, а другие теперь за ним шпионят, чтобы только был повод тратить деньги налогоплательщиков. Работать-то всем надо. Ну и будет у них этот мост, ну и что? Я им что, ядерные технологии продаю? Короче, я на сто процентов уверен, что это все для галочки. Никто с нами воевать не собирается.

— Ну хорошо, допустим, ничего в этом нет страшного, — вздохнул он. Между тем принесли пиво, и мы стукнулись кружками. — Мост им нужен для отчетности. Но лично ты-то рискуешь просто залететь на этом как последний шпион, как предатель. И доказывай потом на Кирова, 18, что мост под закрытым городом англичанам нужен только для отчетности.

Нам сказали, что «Крюгер» закрывается, мы запротестовали, но потом пришел дяденька с бэджиком и рацией, я вспомнил «Хачапури» и вытащил товарища на свежий воздух.

— Я думаю, что я все-таки это сделаю, — кладя пружинистые шаги, заявил я.

Мы шли вдоль проспекта в сторону Лагерного сада, скользя и хрустя по замерзшим лужицам.

— А, делай, — запросто махнул он рукой. — Мне-то что. А поехали к Татьяне Регимонтасовне, — предложил он, переведя надоевшую ему тему разговора.

— А кто это? — спросил я.

— Какая тебе разница? Но титьки у нее хорошие. Доички что нужно. Настоящая коровка.

Когда-то на первом курсе мы затеяли с Димкой писать серьезную трилогию «Жизнь и смерть Люсьен Жалюзи», но книга у нас, признаться, не пошла. А начиналась она так: «Юная француженка-секретарша Люсьен бойко настукивала очередной приказ комиссара. Комиссар Жан Генсар по привычке слонялся от стола к окну и то и дело раздвигал жалюзи…» — дальше у нас работа никак не двигалась, и мы решили оставить так, как есть, ибо добавлять-то было и нечего.

Мы перешли через улицу и пошли по Аллее Славы к огромному подсвеченному Вечным огнем монументу в виде матери, дающей сыну винтовку. Мы его называли в шутку «Подержи, мать, винтовку, за пивом сбегаю», но на самом деле, когда поднимаешься по лестнице к Вечному огню и оказываешься под титаническими фигурами, то испытываешь трепетное чувство патриотизма и гордости. Под памятником с двух сторон стелы с именами более семидесяти тысяч горожан, погибших в годы Великой Отечественной.

— Здесь и мои родственники есть! — с гордостью сказал я и нашел на бронзовых плитах четыре свои фамилии.

— А моих здесь штук двадцать, — сказал Диман, и я поверил ему на слово. — Вот видишь, а ты хочешь предать их. Ведь каждый из них мог сказать, что от него одного на фронте все равно ничего не изменится. Но они боролись из…

— Да брось ты козу пороть! — перебил его я и отмахнулся. — Развел пропаганду, тоже мне. Что-то я не припомню, чтобы ты уж очень в армию рвался. Небось тоже билетик прикупил себе.

— Так это, — замялся он, — совсем другое дело. И время другое.

— Вот и у меня тоже другое. Все другое. И вообще, хватит политикам паразитировать на человеческой любви к родине. Между государством и родиной такая же разница, как между Царством Небесным и Московской патриархией. Есть поступки, которые являются страшным грехом, но не являются уголовным преступлением. Например аборты. А есть преступления, которые не являются грехами, например, нелегальное пересечение государственной границы, — что это за грех? — или контрабанда редких попугаев, или фотографирование мостов. Все это — гораздо меньший грех, чем убийство врагов на войне, за которое канонами предусматривается отлучение от церковных таинств. У большинства из тех, чьи имена написаны на этих плитах, просто не было выбора.

— Выбор всегда есть, — серьезно сказал Диман. — Только не всегда хочется поступать правильно, и тогда мы обычно разводим демагогию.

Из бездны, простиравшейся за монументом, дул ледяной ветер, стыли руки, и казалось, что мы летим. Ночная синяя чернота неба в быстро плывущих клочковатых облаках, везде сереньких, а возле плывущего месяца коричневых с желтизной. Посмотришь вверх, а это не облака плывут, а мы летим, словно призраки, вместе с грозной титанической матерью Родиной, которая все поднимается над нами и поднимается. И какое ей до нас дело, до таких крошечных…

Продрогнув до костей, мы вернулись на проспект, быстро схватили такси и поехали за реку в Тимирязево. Там мы парили друг друга вениками до полусмерти, а потом выбегали на улицу и падали в специально собранную кучу снега. Водка лилась рекой, и девочки были расписные!

Кто такая Татьяна Регимонтасовна, я так и не узнал.

Возвращаясь домой на следующий день к обеду, я увидел, что Галька целуется под нашими воротами с каким-то лицеистом-гопником. Заметив меня, она испугалась, прикрыв рот рукой, хихикнула и юркнула за ограду домой. Паренек побледнел, но в грязь лицом не ударил, вытянулся и мрачно сделал шаг назад, пропуская меня.

— Смотри не перни, — сказал я ему и пошел истязать Галину.

Она заперлась в комнате и час не выходила. Когда Лизка пробежалась по дому, созывая всех на обед, Галька выскочила из комнаты и с криком «ай! ай! ай!» ломанулась вниз в столовую, там она прыгала как безумная вокруг стола, пока не вцепилась в маму, держа ее сзади как заложницу.

— Что такое? Что с тобой? — закричала мама.

— Защитите меня, тетя Люда, иначе он убьет меня! — взмолилась она, глядя, как я хищно размешиваю салат двумя большими ложками.

— Кто тебя убьет, Галинька?

— Он! — указала на меня пальцем преступница.

— Никто тебя не убьет, — топнув нагой, пообещала мама. — А ну прекрати! Садись за стол давай. Мало мне было одной Лизки, еще одно испытание бог послал. Галя, а почему у тебя вся тушь размазана?

Заметив, что я не злюсь, она засияла и спрятала лицо в мамином платье.

Мне было так весело с ними, что я ни за что не хотел уезжать. Там на Западе я оставил все проблемы, а здесь, пока у меня еще оставалось что-то от той проклятой тысячи фунтов, я чувствовал себя очень даже уютно.

Мама предложила выселить на время Гальку из моей комнаты, но я ответил, что мне и в Симиной хорошо.

— В Симиной? — удивилась мама, а мне стало неловко. — Ты ее еще помнишь?

— Просто как-то всплыло вдруг, — стал я глупо оправдываться. — Тем более там светлее и лучше читается.

Как-то раз ночью я зажег свет в комнате и задался вопросом, осталось ли в ней хоть что-нибудь ее. Я часа три с бездумным упорством шарился по всем уголкам, даже тем, в которые, кажется, не заглядывал даже в детстве. Я водил руками в паутине под подоконником, медленно, чтобы не шуметь, отодвигал мебель, до конца вытаскивал у стола ящики, пытался посветить спичкой в отдушине. И ничего. Все, связанное с ней, пропало, и даже могилы у нее нет.

Сима, Сима, и почему ты не оставляешь меня?

Я уже начал брать Галю. Еще разок: я уже начал брать Галю на все наши посиделки, и все почти свыклись с мыслью, что она моя девчонка. О жене никто вопросов не задавал, разве что я сам себе.

Только через две недели я получил по электронной почте предупреждение, что у меня осталось три дня для выполнения бристольских договоренностей. Но, честно говоря, мне было на них глубоко все равно. Единственное, о чем я беспокоился, так это о том, чтобы рано или поздно меня не нашли и не прищучили за тысячу фунтов. Хотя, наверное, это не такая большая сумма, чтобы кто-то из-за нее в разведке сильно парился.

Папа все уговаривал делать по утрам зарядку и пить мочу.

— Но это же не доказано! — вопил я, отрицая пользу этаких процедур.

— Вся народная медицина не доказана, — продолжал настаивать папа. — Однако на всем Востоке от Индии до Японии мочу издревле и до сих пор применяют как универсальное средство от гематомы и укусов тропических насекомых.

— Но нас ведь никто, кажется, не кусает, да и зачем же принимать внутрь?

— А ты знаешь, что абсолютно у каждого человека в кишечнике с раннего детства живут паразиты?

— Ну конечно, если их совсем не выводить.

— Вот именно! Большинство людей и не догадываются, что в них живут чужие…

— Боже, какой ужас! Только не чужие!

— Не перебивай. Что в них живут чужие организмы. Продукты жизнедеятельности этих организмов кишечник впитывает вместе с соками, и они попадают в кровь, а далее в мозг. И вот уже часть твоих мыслей твоя да не твоя, — веско вполголоса сообщил отец и погрозил пальцем. — А вот ты возьми и налей на них человеческой, так, чтобы мало не показалось. Я и студентам это советую.