Ипатия - Фриц Маутнер

Наместник внимательно следил за любимым номером. Молодой, стройный нубийский лев – черно-желтое животное с великолепной черной гривой – одним гигантским прыжком вскочил на арену и, громко рыча, остановился в центре. Дрессировщик с кинжалом вместо кнута встал рядом с ним. Лошадь была хорошо выдрессирована и почти не выдавала своего страха. Как стрела, помчалась она по арене, громко ржа и ударяя копытами о барьер.

Дрессировщик дотронулся острием кинжала до льва. Животное сделало три тихих кошачьих шага по арене, смерило взглядом расстояние и внезапно оказалось на широком седле, на спине бешено носившейся по кругу лошади. Ржание испуганного коня и рев седока заглушили даже аплодисменты зрителей.

Еще дважды был повторен этот номер, затем и лев и лошадь исчезли, и представление было окончено.

Здание цирка быстро опустело. Не торопясь покинул наместник с гостями свою ложу. Он пожелал офицерам и чиновникам доброй ночи, не преминул сказать что-нибудь их женам, и, наконец, в сопровождении адъютантов, рядом с Ипатией, стал спускаться по мраморным ступеням. И старик и девушка засмеялись одновременно, когда увидели выстроившуюся внизу лейб-гвардию Ипатии. Во главе ее, конечно, были Вольф, Троил и Александр. Орест, улыбаясь, собирался сказать, что эта молодежь начинает тяготить его своим присутствием. Он не закончил, однако, ради шутки посмотрел внимательно вокруг. Они вышли на улицу, и свет факелов упал на всем известный мундир наместника и не менее известную фигуру Ипатии. Ее голова и плечи были покрыты черным платком. Белое платье ниспадало до пят. Казалось, что сотни людей ожидали этого момента, чтобы смехом и шумом встретить наместника и его молодую подругу. Не замедляя шагов, Орест приказал одному из своих адъютантов прислать отряд охраны. Пока офицер исполнял приказание, Орест спокойно подошел к своим носилкам. Казалось, что он не удостаивает чернь ни единым взглядом. Он хотел только затянуть свое прощание с Ипатией до момента прихода отряда охраны.

Подозвав Вольфа, внушавшего ему наибольшее доверие своей солдатской выправкой, Орест сказал:

– Сейчас появится несколько моих людей, чтобы проводить профессора к дому. Я знаю, вы готовы лично защищать Ипатию от этих крикунов, но я должен сделать что-нибудь со своей стороны. Я сам поеду к месту пожара. За время моей службы строилось столько новых церквей, и я присутствовал на стольких торжественных закладках фундамента, что мне необходимо увидеть исчезновение одного из таких сооружений. С вашей стороны было бы очень любезно сообщить мне о благоприятном возвращении моего друга. Я буду ждать там.

Шутя обернулся наместник к Ипатии, ведь он будет сейчас горевать, как Ахиллес, у которого эллины уводят подругу.

В шумевшей толпе произошло движение. Люди сторонились с криками, некоторые попадали на землю: сквозь толпу в боевом порядке двигалось два десятка пехотинцев в полном вооружении. Орест приказал их офицеру сопровождать Ипатию и встать на страже перед Академией. Потом наместник отправился к Александровской площади.

Чернь вновь подняла крик вслед уходившим солдатам. Однако перед носилками наместника она боязливо расступилась, и Орест удовлетворился тем, что погрозил пальцем.

Ипатия тоже старалась выразить полное равнодушие к угрозам толпы. Легким движением руки она указала Троилу и Александру места рядом с собой. Сзади под предводительством Вольфа шла остальная молодежь, а за ними маленький отряд солдат.

Молодому философу было немного не по себе и она, совсем не потому, что была женщиной, охотно облокотилась бы на чью-нибудь сильную руку. Она оглянулась. Рядом такая рука была у Вольфа, но от христианина она не хотела принимать помощи. Может быть, она была удивлена тем, что отсутствует ее жених. Чтобы справиться с собой, она сказала Троилу:

– Добрый князь слишком осторожен. Что могли бы сделать мне эти люди, если бы я была одна?

– Решительно все, профессор! Например, вас могли бы убить, и было бы жаль всех познаний, которые вы собрали.

Ипатия пожала плечами и еще настойчивее попыталась вести спокойный философский разговор.

Не задумываясь над тем, что она говорит, девушка сказала, как высоко стоит образованный человек над чернью и как спокойствие мудрого не может быть поколеблено никакими угрозами. В этот момент из среды преследователей раздался громкий свист.

– Позвольте сказать мне нечто, профессор! – воскликнул Александр. – На меня вы можете положиться так же, как на самого грязного из солдат, идущего за нами, которому платят за то, что он идет на смерть. Но если бы я сказал, что прогулка по Афинам была бы для меня менее приятна, чем пребывание в этой проклятой Александрии – я согласился бы. Я не Бог весть какой философ, но никогда не лгать – это, на мой взгляд, уже частица мудрости. Сознать человеческий страх – часто начало мудрости.

Молча все шли дальше, и только около стен Академии Ипатия спросила сдавленным голосом:

– А где же?..

– Вы хотите знать, где Синезий? Он воспользовался удобным днем и хорошим ветром, чтобы съездить в Кирены. Он хочет пристроить к своему дому новый флигель маленькую Академию с маленькой библиотекой и колоссальным письменным столом с новым устройством. Чернила будут непрерывно наполнять чернильницу, чтобы не беспокоить мелочами занимающихся. Кажется, он хочет устроить там фабрику папирусов. Комнаты старого дома, которые двадцать лет назад служили ему детской, будут переделаны в колоссальную лабораторию. Одним словом, он думает о будущем, и поэтому сейчас его нет с нами. Недели через две он явится с редкой рукописью, содержащей повествование о подвигах великого Александра.

С коротким «спокойной ночи» Ипатия быстро ушла к себе. Офицер расставил часовых, а Вольф объявил, что остаток ночи он проведет поблизости.

– Все равно я не смогу заснуть. Мне было бы легче, если бы я проломил несколько этих крикливых голов. Доброй ночи, Троил, доброй ночи, сын Иосифа. Сообщите, если хотите, его светлости, что я позабочусь о ночном спокойствии Ипатии. Прощайте!

Мимо кучек черни, уже начавшей расходиться и лишь изредка посылавшей вслед студентам свои грубые угрозы, молодые люди пошли ближайшей дорогой к Александровской площади. Почти у всех студентов были комнаты именно в Латинском квартале Александрии – так что то один, то другой уходили к себе; некоторые заворачивали в уютный кабачок, и, наконец, только Троил и Александр шли далее к наместнику, чтобы передать ему желанное известие.

Когда они достигли площади, пожар еще не окончился. Крыша центральной части уже сгорела, а над почерневшими стенами боковых приделов[17] вспыхивали только кое-где синие огоньки, но над входом и алтарем вздымалось еще могучее пламя. Говорили, что там, в потайных кладовых, были сложены запрещенные и конфискованные писания христианских еретиков и последние книги императора Юлиана. Вздымающееся пламя гудело, как ураган; в промежутках слышались команды греческих пожарных дружин, крики людей, попадавших под дождь летящих углей, раненых и испуганных и, наконец, дикие ругательства арабов-водоносов, не умевших работать без взаимных оскорблений.

Троил и Александр нашли наместника, который с благодарностью выслушал их сообщение. Они остались около него, смотря на увенчанный крестом остаток крыши. Языки пламени взлетали одни за другим; внезапно раздался треск, заглушивший все остальные звуки, и в одно мгновение пылающий костер с громом скрылся за оголенными стенами здания. Колоссальное черное облако поднялось к небу. На площади стало сразу тихо и темно.

– Кончено, – сказал наместник тихо своей свите. – Одной церковью меньше!

В это мгновение из толпы, ограждавшей вход в иудейский квартал, раздался дикий крик о помощи, а затем отдельные слова: «Боже Израиля! Убийцы!»

Наместник торопливо пошел на голос. При его приближении толпа расступилась. На земле лежал, истекая кровью, старый иудей в своем праздничном платье, в котором он только что был в цирке. Александр узнал в нем богатого владельца стекольной фабрики. Он наклонился и приподнял голову раненого. Умирающий открыл глаза, узнал наместника и прошептал:

– Благодарение Богу! Пощады! Несколько тысяч… два часа! Убийство и грабеж! Мой дом… моя дочь, моя Мира! Обесчещена, замучена, убита!

На площади стало тихо. Только внутри церкви огонь завывал, как ветер в колоссальной трубе. Со стороны иудейского квартала несся неясный гул. Теперь становилось ясным, что это был звон скрещивающегося оружия и крики о помощи.

Полк, стоявший на площади, собирался уходить.

Тогда наместник подошел быстрыми шагами к полковнику:

– Оставьте гореть то, что горит! В иудейском квартале погром. Соберите ваших людей, дайте мне лошадь. Надо спасти то, что осталось. Пошлите за подкреплением, за кавалерией. Вперед! Марш!