Флоренция — дочь Дьявола - Иоанна Хмелевская

Кошмарный грохот дверей заглушал дальнейший разговор, потому что таинственным образом он создавал эхо, и атмосфера становилась невыносимой. Один мужик, вообще-то спокойный и тихий, поссорился с паном Вальдемаром насчёт завтрашнего победителя дерби. За перегородкой трое за столиком ругали друг друга на чем свет стоит, причём исключительно сельскохозяйственными ругательствами. В ход шли сплошь бараны, свиньи, ослы и козлы вонючие. Один из них внёс некоторое разнообразие, обозвав оппонента «бородой висельника». Парень Моники пропал из поля зрения, смешавшись с толпой. Моника на бегу шепнула мне, что в паддоке она высмотрела Каллу с Веером. На Калле скакал Сарновский; по рассказам новенького, его в той забегаловке не было. Судя по описаниям свидетеля, там могли сидеть Бялас, Ровкович и Замечек. Однако Сарновского могли подкупить в других обстоятельствах или при посредничестве Бяласа.

Касс было слишком мало; даже если все работали одновременно, к ним стояли очереди. Я бросила на прогуливающегося неподалёку председателя попечительского совета недобрый взгляд, но его рука на перевязи не позволяла мне высказать все, что я о нем думаю. Я подумала, что завтра в кассах будет ещё хуже, придётся приходить пораньше и ставить кучей на целый день…

Мне удалось вернуться к своему креслу перед самым началом второй скачки. Двери выдавали орудийные залпы. Моника уже сидела сзади. Когда я уселась, она наклонилась ко мне и прошептала:

— А знаете, этот Гжесь мне очень нравится.

— И вы ему тоже, — заверила я её. — А откуда вы знаете, что я знаю?..

— А у меня такое впечатление, что вы все знаете…

— Он женат?

— Ну что вы! Какая жена согласилась бы на такое?!

— Это очень хорошо…

— Я все думаю, не поставить ли мне на Деция, — рассеянно сказала пани Ада. — Но что-то меня останавливает..

Я раскрыла программку и посмотрела на третью скачку.

— И правильно вас останавливает. Если бы не Гезик, Деций выиграл бы, — ответила я. — Гезик у него все шансы отбирает.

Гезик был совершенно чудовищным жокеем. Ему почти удалось набрать побед для звания практиканта, но он уже был недалеко от пенсии. Антиталант на уровне покойника Дерчика. Известно было, что лошадь с Гезиком в седле можно выбросить на помойку. Однако каждый год случалась такая скачка, в которой Гезик выигрывал в роли чудовищного фукса. К тому же по неизвестной причине его всегда сажали на хороших лошадей. Эх, кабы не Гезик… Бедный Деций! — Там кто-то с седла слетел! — крикнул Вальдемар. — Который?

Я схватила бинокль.

— Красный — это Глебовский, — сообщила я всем. — А соскочил Машкарский, он на Тарлтоне скачет. Но пока со старта не ушёл.

Машкарский с конмальчиком подгоняли снаряжение. Тарлтон передними ногами стоял спокойно, а задними выделывал кренделя, что весьма затрудняло работу. В конце концов Машкарский снова сел в седло.

— Сделай милость, забери это от меня, — нервно сказала Мария, всовывая мне в руку свои купоны.

— Зачем? Ты, видно, хочешь забыть, на что ставила?

— Да нет, хочу перестать, наконец, их терять. Уже за сегодня три раза потеряла, только что нашла. Спрячь их от меня, потому что не хочу потерять в четвёртый раз. Я помру от инфаркта из-за этих поисков.

Я кивнула и сунула её купоны в футляр от бинокля, чтобы они не смешивались с моими. Если бы кто-нибудь из нас чудом выиграл, неизвестно было бы кто.

— Давай, Весельчак! — подбодрил Метя. Я с большим интересом смотрела на лошадей, которые несли в себе мой выигрыш. Калла с Веером, которых Моника высмотрела в паддоке. Веер шёл вторым, сразу за лидирующим Тарлтоном, Калла держалась на четвёртом месте. Сарновский снова оказался гениальным. Он сперва держался поближе к общей куче, а потом, на финишной прямой, послал свою лошадь вперёд и теперь оглядывался.

— И снова оглядывается, гадюка! — рычала я. — Пусть себе голову на резьбе поставит! Какое ему дело, кто там сзади за ним едет! Пся крев, пусти же кобылу вперёд!! Лихорадка ты жёлтая, черт тебя дери!!

— Давай, Калла! — кричал с надеждой Юрек.

Веер стал обгонять Тарлтона. Калла вела скачку, и конкурентов у неё не было.

— Вы смотрите, что он делает! — орал кто-то рядом. — Что делает, сукин сын! Он же говорил, что не придёт! Где он был до сих пор!

— Не слушайте вы их, — заявила я, счастливая своим фуксовым выигрышем, Каллой с Веером.

— ..этот город так загазован, что в нем жить нельзя, никаких коммуникаций, никаких стоянок! Что делать человеку с машиной, сожрать её или с собой забрать, если он куда-то идёт?! — говорили за спиной пани Ада и пан Собеслав.

Разговор меня живо заинтересовал.

— Точно! Я два месяца жила в Канаде, в Торонто, самый промышленный город, и только раз за все время почувствовала запах выхлопного газа. Один раз! А тут мусоровоз сделал газовую камеру из целого автобуса!

— Как это? — полюбопытствовала пани Ада.

— Да очень просто! Мусоровоз стоял возле остановки, потому что для них нет ничего святого, автобус не мог причалить к краю тротуара и остановился рядом с мусоровозом. Так выхлопная труба этой заразы оказалась аккурат напротив дверей. Конечно, весь перегар летел прямо в салон. Водитель закрыл двери и отъехал, а весь этот ароматизированный воздух, естественно, остался внутри. К счастью, я на следующей остановке выходила, поэтому могла ещё задержать дыхание, но люди, которые ехали дальше, наверное, покинули автобус только в виде трупов. А вы говорите!

— С ума сойти можно! — высказался пан Рысь.

Все согласились. В шестой скачке все уже поняли, что Тадек с сопляком — это Скорек и Зимничек. Взглянув на табло, я увидела, что на них поставил свои деньги весь ипподром. Я посмотрела на это с омерзением и решила поставить на кого-нибудь другого.

Своё отважное намерение я реализовала в последний момент, потому что очередь в кассу вдруг застопорило: там объявилась несчастная жертва судьбы, тип, который все время что-то терял и ронял — то записи, то программку, то купоны, то ручку. Если бы в руках у него была граната без чеки, он и её уронил бы. Потом он вспомнил, что забыл сделать какую-то ещё ставку, вернулся и долго вспоминал, что хотел сказать…

Я это все выдержала только благодаря тому, что задумалась. Вспомнилась мне одна кассирша, которая лет десять назад работала в кассе триплетов, внизу. Она выплачивала выигрыши, и это был внеконкурсный, просто клинический пример человека не на своём месте. Она была довольно-таки пожилая и панически боялась денег, что можно было заметить невооружённым глазом издалека. Штуки эта кассирша выделывала невероятные. Приняв трясущимися руками билет от игрока, она долго смотрела на билет, потом начинала искать нужную копию. Ясное дело, рылась она в копиях не от той скачки, долго перекладывая стопки бумаг. Потом копия обнаруживалась, но зато пропадал сам билет. В конце концов она его находила, но забывала, куда положила копию, и начинала её снова искать. Найдя, наконец, копию во второй раз, она минуты три всматривалась в две бумажки, копию и оригинал. Насмотревшись, заглядывала в ящик с деньгами, потом запирала его и снова всматривалась в билеты. Затем опять отпирала ящик и начинала вынимать деньги. На середине подсчёта её охватывали сомнения в правильности своих действий, она снова запирала ящик и рассматривала билеты. Потом эта убогая пересчитывала деньги раз пятнадцать, но все боялась их отдать и прижимала купюры к груди, не уверенная, что все законно и правильно.

Ещё хуже бывало, когда какой-то беспечный игрок подавал ей не только триплеты, а и остальные билеты. Казалось, ей никогда не выпутаться из этого хаоса. Она начинала складывать суммы на этих билетах, и видно было, что ей это даётся таким же трудом, как горняку добыча угля кайлом. Пот струился у неё со лба, она отирала его платком. Игроки в очереди не скандалили: они стояли в страшном, гробовом молчании. Ибо стоило просто шепнуть: «Проще пани, вот лежат мои билеты», как она пугалась словно громом поражённая, сбивалась и начинала все сначала. Никогда в жизни я не видела такой неподвижности, такого каменного молчания, как в очереди в эту кассу. Счастье, что она работала там только полсезона. Иначе в психушку отправились бы все: и выигравшие счастливчики, и сама кассирша.

Только радость, что её больше нет на ипподроме, и помогла мне выдержать эту очередь. Потом я вернулась на своё место. Шестая скачка обещала быть весьма интересной. Вишняк устроил дело разумно: отстал всего корпусов на шесть. Он начал догонять основную массу лошадей ещё до поворота, потом присоединился к ним, но на внешней дорожке. Дирит стал вдруг ослабевать и отставать, и Гельвеция Вишняка оказалась уже не на последнем месте. Вперёд вышли Борис с Фалангой, то есть, согласно мафиозному уговору, Скорек с Зимничеком, которого окрестили сопляком. Гельвеция вошла в поворот по очень широкой дуге, и Вишняк, спокойный, что теперь уж обязательно проиграет, перестал её придерживать и пустил свободно.