Пресс-центр. Анатомия политического преступления - Юлиан Семенов

Эдвардс улыбнулся своей обычной белозубой улыбкой, пошел навстречу Санчесу, резко тряхнул его руку, предложил сесть, осведомился о профессии гостя, намерениях и цели визита в Штаты; Санчес ответил, что он правовед, мечтает свергнуть диктатора в Гаривасе и хочет просить сенатора оказать ему и его друзьям помощь в этом нелегком деле.

Эдвардс был осторожным прагматиком, и такой предельной открытости ему не приходилось встречать с той поры, как он вышел из колледжа.

— Я уложусь в шесть минут, сенатор, — продолжал между тем Санчес. — Передам вам список всех тех, кто томится в тюрьмах и концлагерях, скорбный лист, куда занесены фамилии расстрелянных без суда и следствия за то лишь, что они имели свою точку зрения на происходящее, я оставлю вам документы об уровне детской смертности, о количестве начальных школ в стране и коек в трех больницах. Вам, видимо, известно, что хранение такого рода данных карается в Гаривасе двадцатипятилетней каторгой; распространение расстрелом, так что просил бы предупредить ваших сотрудников, которые, возможно, решат перепроверить мои материалы, чтобы не ссылались на меня, ибо моя гибель будет означать крах движения в стране….

Они беседовали сорок девять минут; через два месяца после этой встречи Эдвардс выступил в телевизионной передаче компании Си-би-эс и обвинил администрацию в том, что она поддерживает "откровенно фашистский, режим, глава которого называет себя самым близким другом Соединенных Штатов. Назовите мне своих друзей, и я скажу, кто вы, гласит мудрость древних; это позор двадцатого века — кровавая, слепая тирания, боящаяся правды и мысли, провозглашающая себя при этом "самым надежным партнером североатлантического сообщества в борьбе против сил агрессии и зла". То, что мы поддерживаем дипломатические отношения с этим режимом, то, что там есть наши советники, то, что полиция диктатора вооружена нашими автоматами и минометами, а повстанцев расстреливают с "фантомов", отправленных нашими ВВС, недопустимо и безрассудно, бросает пятно позора на демократию".

Эдвардс был первым человеком, который узнал о перевороте в Гаривасе; он сразу же послал поздравительную телеграмму Санчесу, и, хотя ряд его коллег, не говоря уже об аппарате государственного секретаря, выразили глубокое сожаление по поводу столь неосмотрительного жеста сенатора, Эдвардс стоял на своем и поддерживал открытые контакты с посланцами полковника.

…Санчес и Эдвардс обменялись рукопожатием, а потом неожиданно для них самих обнялись, похлопали друг друга по спинам.

— Ну что, — сказал Эдвардс, — сильно пахнет порохом?

— Очень, — ответил Санчес.

— Я знаю… Меня восхищает ваше спокойствие в создавшейся ситуации… Я читал, что вас обвиняют в бесхребетности, в неумении и нежелании стукнуть кулаком по столу, но я считаю вашу линию единственно правильной… Прежде чем задать ряд вопросов, связанных с экономическими проблемами, я хотел бы выяснить главный…

В случае если ваш энергопроект окажется заблокированным финансы, таким образом, полетят к чертовой матери, возникнет кризисная ситуация, — вы намерены пустить сюда кубинцев или русских в обмен на их экономическую поддержку?

— Если мы очутимся в безвыходном положении и все откажут нам в помощи, мы вынуждены будем принять помощь марсиан, не то что кубинцев.

— Полковник, я имею в виду их военное присутствие.

— С правыми ультра, обстреливающими нас из сельвы, мы справимся, народ ненавидит их… Но с американским флотом тягаться нам не под силу.

— Я пока не имею данных о такого рода выходе из кризиса. А вы?

— Мы помним Гватемалу и Санто-Доминго.

— Как это говорил Маркс? — Сенатор нахмурился, память у него была завидная. — История повторяется дважды: один раз в виде трагедии, другой раз в виде фарса.

— Жизнь вносит коррективы, — заметил Санчес. — Сначала была трагедия в Гватемале, потом в Доминиканской Республике; не фарс, еще более страшная резня… А после Чили… А потом Уругвай…

— Как правило, Белый дом оказывался втянутым в ситуацию…

— Кто же говорит в таком случае "а"?

— Те, кто заинтересован в кризисе. Те из наших крупных финансистов, кому вы и Грацио наступили на мозоль… А бедной администрации ничего не остается делать, как покрывать случившееся.

— У нас есть основания предполагать, что Белый дом уже давно готов покрыть то, что готовится в Гаривасе, усмехнулся Санчес.

— Основания? — Эдвардс недовольно поморщился. — Мы люди одной профессии, полковник… Дайте мне факты, и я обещаю вам начать драку, когда вернусь в Вашингтон.

— Хорошо, фактов нет, но я могу заверить вас, что правительство пока что не обсуждало возможность заключения военного союза ни с Гаваной, ни с Москвой. Я готов заверить вас, сенатор, что мы не пойдем на то, чтобы благословить военное присутствие тех, кто гарантирует Гаривас от интервенции с севера, до самого последнего момента. Если же мы получим заверения вашего правительства о том, что нам будет оказана помощь в реализации энергопроекта, то кризис, очевидно, будет погашен.

— Тут дело не в правительстве, полковник… Ваши люди испробовали все возможности на Уолл-Стрите?

— Насколько мне известно, да.

— Не убежден. В конечном счете лишь двадцать процентов наших бизнесменов завязли в военно-промышленном комплексе… Остальные действуют именно в мирных отраслях экономики.

— Сенатор, мы готовы пробовать еще и еще раз, но, согласитесь, терпение — не мое, я умею терпеть, но моих коллег, которые выражают мнение большинства нации — отнюдь не безгранично. Согласитесь и с тем, что вопрос престижа в нашем испано- говорящем мире имеет особый, обескоженный, что ли, характер… У меня создается впечатление, что Вашингтон намеренно подталкивает нас к повороту на восток, чтоб иметь развязанные руки. Не находите?

— С точки зрения формальной логики, не могу не согласиться с вами, но я требую фактов… Я готов оказать вам посильное содействие в контактах с Японией, это был бы оптимальный, полагаю, вариант выхода из сложившейся ситуации…

— А почему не Бонн?

Эдвардс вздохнул.

— Какая разница, Италия или Федеративная Республика? И та и другая в Европе… Я согласен с вами: гибель Грацио была слишком угодна вашим противникам, чтобы считать это самоубийством… У нас довольно сильны сейчас те группы, которые весьма ревниво относятся к "западноевропейской тенденции" экономической модели… Впрочем, политической тоже — в первую голову я имею в виду контакты Европы с Кремлем… Бонн вряд ли займет открытую позицию в нынешних условиях. Они будут ждать. Токио может решиться на то, чтобы сразу же войти в ваш энергопроект…

— Мы были бы глубоко вам признательны, сенатор, если бы вы оказали нам содействие…

— Я приложу все силы. Вы даете мне возможность выступить в Вашингтоне перед прессой и сказать о вашей позиции по поводу вероятного присутствия русских и кубинцев?

— Бесспорно…

— Хорошо… И вот что, полковник… Наши сообщения о разобщенности в вашем правительстве соответствуют действительности?

Санчес достал сигареты, протянул сенатору, закурил сам, ответил нехотя:

— Я бы считал недостойным ни себя, ни вас лгать… Поэтому я отвечу вашим же вопросом: у вас есть факты?

— Нет.

Санчес пригласил сенатора к столу. Ужин был скромным, на американский манер — два куска мяса, много овощей, вино.

Именно здесь, поливая острым соусом салат, огурцы и помидоры, Санчес и спросил:

— А как вам кажется, тем у вас, кому не нравится эксперимент, проводимый в Гаривасе, угоден разброд в правительстве?

— Конечно, — ответил Эдвардс. — Салат чертовски вкусен, назовите мне этот соус, дома будут счастливы, если я смогу привезти две или три банки.

— Считайте, что я подарил вам эти три банки:

— Спасибо, — Эдвардс поднял бокал и сказал: — Я желаю вам успеха в ваших начинаниях, полковник. Я отношусь к вам с откровенной симпатией… Мне импонирует ваша сдержанность, и я буду говорить в Вашингтоне о том, что неразумно провоцировать ситуацию, именно так, провоцировать, обещаю вам это. Но не торопитесь, используйте все, чтобы заручиться поддержкой нашего бизнеса. Если вы повернетесь к Москве, мне станет трудно защищать вас и впредь… Я обещаю вам также использовать свое влияние на администрацию, чтобы удержать наши горячие головы от неразумной активности…

Президент, выслушав сенатора Эдвардса, когда тот назавтра возвратился в Вашингтон, заметил:

— А не кажется ли вам, что все, что происходит в этой несчастной стране, есть следствие интриг противников наших с ними добрых отношений?

— Я допускаю такую вероятность.

— Не мы, не американская пресса, но Кремль нагнетает кризисные настроения…

— Я не располагаю фактами такого рода, господин президент. Я располагаю иными фактами: в целом ряде наших изданий Санчеса прямо обвиняют в антиамериканской активности, тогда как это не соответствует действительности. Он заверил меня, что вопрос о военном присутствии русских и кубинцев не стоит на повестке дня, он сказал, что больше всего надеется на нашу помощь, но все его попытки договориться наталкиваются на сдержанную стену непонимания… Я мягко выразился, господин президент, я отношу себя к числу тех, кто чтит корректность в политике…