Трагедия Цусимы - Владимир Семёнов

— Почему они не стреляли? — недоумевали у нас. — «Диана», «Аскольд» — концевые — на 38 кабельтовых, — прямо соблазн швырнуть несколько «чемоданов».

Около 9 ч. 30 мин. мы присоединились к нашей эскадре, вышедшей тем временем из гавани в полном составе (конечно, кроме поврежденных кораблей). Японцы медленно скрывались за горой Ляо-ти-шана, как будто намереваясь начать из-за него обычную бомбардировку. Адмирал Макаров с своей стороны, видимо, предполагал предпринять обычное крейсерство по дуге от Белого Волка к Крестовой горе и обратно.

Гибель «Страшного», вызванный ею спешный выход отдельных судов, появление главных сил неприятеля, сбор эскадры — все это заслонило события минувшей ночи, казавшиеся такими мелкими. Ни сам адмирал, ни кто-либо из окружающих его не вспомнили о подозрительных силуэтах, смутно виденных сквозь сетку дождя, озаренную лучами прожекторов… А ведь эти силуэты появились именно в вершинах восьмерки, которую мы описывали при нашем крейсерстве, — восточнее Крестовой горы и южнее горы Белого Волка… Потралить, поискать, «не набросали ли какой дряни», — об этом словно забыли…

Комендорам остаться при орудиях! Остальным — вольно! Из своих плутонгов не уходить! — скомандовал я (Во флоте «командует» старший офицер, получая на то приказание от командира, командир же поставлен всем укладом службы так, что ему подобает распоряжаться лично только в самых критических случаях.).

Пошла старая история! Сейчас начнут «бросать издалека тяжелые предметы»… Пойти покурить? — полувопросительно промолвил старший артиллерист, обращаясь ко мне.

Конечно! — ответил я. — Ясно, что ничего путного не выйдет. На сегодня — инцидент исчерпан. Пора приниматься за утреннюю приборку. С этим авралом и палубы еще не скатили…

Мы оба спустились с верхнего мостика. Артиллерист — на полубак, к фитилю, где разрешается курить, а я — на палубу. Здесь, стоя у правой шестидюймовки носового плутонга, я отдавал обычные распоряжения старшему боцману, когда глухой, раскатистый удар заставил вздрогнуть не только меня, но и весь крейсер. Словно где-то близко хватили из двенадцатидюймовки. Я с недоумением оглянулся… Удар повторился еще грознее… Что такое?.. — «Петропавловск!» «Петропавловск!..» — жалобно и беспомощно раздались кругом разрозненные, испуганные восклицания, заставившие меня сразу броситься к борту в предчувствии чего-то ужасного… — Я увидел гигантское облако бурого дыма (пироксилин, минный погреб — мелькнуло в мозгу) и в нем как-то нелепо, наклонно, повисшую в воздухе, не то летящую, не то падающую фок-мачту… Влево от этого облака видна была задняя часть броненосца, совсем такая же, как и всегда, словно там, на носу, ничего не случилось… Третий удар… Клубы белого пара, заслонившие бурый дым… — Котлы!.. — Корма броненосца вдруг стала подниматься так резко и круто, точно он тонул не носом, а переломившись посредине… На мгновение в воздухе мелькнули еще работавшие винты… Были ли новые взрывы? — не знаю… но мне казалось, что эта, единственно видимая за тучей дыма и пара, кормовая часть «Петропавловска» вдруг словно раскрылась, и ураган пламени хлынул из нее, как из кратера вулкана… Мне казалось, что даже несколько мгновений спустя после того, как скрылись под водой остатки броненосца, море еще выбрасывало это пламя…

Никогда после сигнала — «Слушайте все!» — не наступало на крейсере такого глубокого безмолвия, как перед этим зрелищем…

Однако привычка — вторая натура. Как старый штурман, привыкший точно записывать моменты, я, только что увидев взрыв, совершенно машинально вынул часы и отметил в книжке: «9 ч. 43 мин. Взрыв «Петропавловска» — а затем — «9 ч. 44 1/2 мин. — все кончено»…

Не является ли такого рода, почти бессознательная, деятельность спасением для наших нервов, для нашего рассудка в моменты жестоких ударов, жестоких потрясений?.. В данную минуту, набрасывая эти строки, вновь переживая все пережитое, я думаю, что, «записав» часы и минуты катастрофы, я как бы подвел их под общий уровень событий войны, отмеченных в той же книжке, и, работая карандашом, успел освоиться с самим фактом, воспринять его… Не будь этого, как бы я к нему отнесся?.. Я говорю, конечно, о скрытых душевных движениях… Наружно как я, так и все прочие офицеры «Дианы» сохраняли полное спокойствие… Мне кажется, судя по той выдержке, которая была проявлена, каждый инстинктивно чувствовал, что одно неосторожное слово, один неверный жест — могли вызвать панику… Это был один из тех критических моментов, когда от ничтожного внешнего толчка команда может быть с одинаковой вероятностью и охвачена жаждой подвига, и предаться позорной трусости… По-видимому, младший флагман, контр-адмирал кн. Ухтомский, верно оценил положение. В то время, как миноносцы и минные крейсера бросились к месту гибели «Петропавловска» в надежде спасти, кого можно, — он, словно ничего особенного не случилось, сделал сигнал: «Быть в строе кильватера. Следовать за мной», — и, выйдя головным на своем «Пересвете», повел эскадру также, как, бывало, её водил Макаров.

Командующий флотом погиб, в командование вступил следующий по старшинству! Le roi est mort, vive le roi! Это было хорошо сделано и сразу почувствовалось…

Как известно, из всего экипажа «Петропавловска» спаслись только 7 офицеров (в том числе великий князь Кирилл Владимирович) и 73 матроса.

В полном порядке, следуя за своим адмиралом, эскадра совершила обычный рейс под гору Белого Волка и начала последовательный поворот на обратный курс под Крестовую гору.

Суровая тишина царила на крейсере, и в этой тишине чуялись не подавленность, не растерянность, а вскипающий, могучий гнев, всепоглощающая злоба к врагу за его удачу, холодная решимость бороться до последнего. Без команды, без сигнала все были на своих местах, готовые к бою.

В 10 ч. 15 мин. утра «Пересвет» уже повернул на обратный курс, когда снова раздался глухой удар минного взрыва, и шедшая за ним «Победа» начала медленно крениться… «Пересвет» застопорил машины и бросился влево… Строй спутался… Эскадра сбилась в кучу… Внезапно, со всех сторон, загремели выстрелы… Среди беспорядочно столпившихся судов то тут, то там вздымались столбы брызг от падающих снарядов… Снаряды свистели над головой… Осколки шуршали в воздухе и звякали о борт… Наш крейсер тоже открыл какой-то бешеный огонь…

Я стоял на верхнем мостике со старшим артиллеристом.

Ошеломленные неожиданностью, мы переглянулись, словно не веря себе, словно пытаясь взаимно проверить свои впечатления…

Что такое? — спросил он.

Что? Паника!.. — ответил я.