«Бежали храбрые грузины». Неприукрашенная история Грузии - Лев Вершинин

Тем временем системный кризис в Грузии усугубляется. Денег по-прежнему нет, а собранные с бору по сосенке копейки полностью уходят на реставрацию сожженных персами храмов и дотации Церкви. Это необходимо для излечения социального невроза, но для «земной» жизни это безвозвратные затраты. Однако переговоры с Россией идут все удачнее, начинает поступать финансовая помощь – разумеется, не пресловутый «миллионный» кредит, а куда более скромные суммы, зато безвозвратные, проведенные финансистами Империи по статье «пенсион» (субсидии). А весной 1799-го в Грузию прибывает официальный российский представитель – Коваленский (с 1787 года русская миссия в Тбилиси, предусмотренная Георгиевским трактатом, не функционировала, что, кстати, еще раз подчеркивает позицию России по отношению к сепаратному миру Ираклия с турками). Коваленского сопровождает полк солдат. Формально это охрана, но сам масштаб охраны однозначно показывает соседям типа лезгин и азербайджанских ханов, да и Тегерану, что пользоваться состоянием Грузии не рекомендуется. Именно так это расценивают и в Тбилиси, поскольку командир конвоя, генерал Лазарев, вопреки всяческому протоколу, участвует в банкетах и официозных мероприятиях на тех же правах, что и дипломаты. И это не простая демонстрация: уже 7 ноября 1800 года, получив подкрепление, русские войска при участии местных ополченцев наголову разбили у Какабети войско аварцев, полтора десятилетия безнаказанно терзавших Грузию. Наконец, «около» посла крутится еще и «тихий россиянин» в штатском, граф Мусин-Пушкин, личный представитель Императора, имеющий полномочия вести неофициальные переговоры о конкретных деталях обновленного союза. По итогам консультаций Мусин-Пушкин уведомляет Павла I, что Грузия готова дать любые гарантии, и что это «искреннее желание как самого царя… (так и) всех сословий народа грузинского», и Павел, исходя из этой докладной, дает «добро» на прием грузинского посольства, каковое и прибывает в СПб летом 1799 года. Инструкции Георгия ХП послам однозначны: «Предоставьте им все мое царство и мое владение, как жертву чистосердечную и праведную, и предложите его не только под покровительство (…) императорского престола, но и предоставьте вполне их власти и попечению, чтобы с этих пор царство картлосианов считалось принадлежащим державе Российской с теми правами, которыми пользуются находящиеся в России другие области (…) В соответствии с инструкциями, в первом же пункте проекта документа, поданного послами русскому правительству, указывалось, что царь Георгий XII «усердно желает с потомством своим, духовенством, вельможами и со всем подвластным ему народом однажды навсегда принять подданство Российской империи, обещаясь свято исполнять все то, что исполняют россияне». Текст, конечно, по-тогдашнему вычурный, однако смысл ясен: здесь речь идет уже не о какой-то форме зависимости, не о возобновлении Георгиевского трактата, а о качественно ином соглашении – прошении о включении Восточной Грузии в состав РИ. На правах рядовой губернии. То есть, отметим по ходу, хрестоматийная строка Лермонтова насчет «вручал России свой народ» точна не только художественно, но и документально. Именно «вручал», именно «народ» и именно «России». Остается лишь удивляться тому, что авторы статьи «Правда о Георгиевском трактате» и аналогичных публикаций по непонятным мне причинам «забывают» об этих немаловажных документах. Впрочем, это в порядке отступления. По сути же следует добавить, что единственной «конфидентной» просьбой тяжело больного Георгия было желание, чтобы в полном объеме договор вступил в силу после его смерти, а генерал-губернатором был назначен его наследник Давид с правом передачи поста по наследству и формальным сохранением царского титула.

Просьба была уважена частично. Георгию обещали оставить за ним титул и право царя до конца жизни, а затем утвердить Давида «правителем» губернии, предварительно названной «Царство Грузинское», однако вопрос о титуле был снят с обсуждения (по причинам, которые мы проанализируем позже). В связи с чем Георгию было дано время на изучение российских поправок и подтверждение своего ходатайства или отказ от него. Отказа не последовало. Через пару месяцев в Тбилиси уже почти умирающий (он скончался 28 декабря) царь с наследником и всем двором принес присягу в качестве подданного (!) Российской империи. А 22 декабря 1800 года Павел I подписал манифест о присоединении Грузии к России и признании Давида XII «временным правителем» страны до решения вопроса о его титуле и полномочиях. Такова в общих чертах канва событий, завершившихся тем, что некоторые именуют «коварным и насильственным лишением Грузии независимости».

Уничтожение династии?

Прежде всего: в мире не существует ничего вечного. Ни гор, ни морей, ни государств, ни престолов, ни занимающих их династий. Не говоря о временах давних, уже на моих и моих ровесников глазах пали Соломонова династия в Эфиопии, насчитывавшая, если верить историкам, около 2 тысяч лет, включая легендарные времена, и Иранская империя, ведущая свое начало с XI века до Р.Х. Увы, все бренно. Но для нас в данном случае важны не общие рассуждения, а факты. Факт же заключается в том, что манифест Павла, закрывающий вопрос о статусе Грузии, был документом «общего» характера. Нюансы подразумевались. В частности, неявной, но актуальной оставалась проблема учета местной специфики при интеграции Грузии в Империю, и, как уже говорилось, основная часть «конфидентных» пожеланий Георгия была удовлетворена, вплоть до сохранения поста генерал-губернатора за главой рода Багратиони с правом наследования. Промолчал Петербург только по поводу царского титула, но всем было ясно, что эта просьба уважена не будет, как входящая в противоречие с одной из основных идеологем Империи. В принципе, сама по себе просьба о титуле не представляла собою что-то из ряда вон выходящее; российские власти довольно легко позволяли сохранять традиционные звания как владыкам полуавтономных регионов Империи (например, ханам Букеевской Орды), так и экс-династам небольших государств, автономию утративших полностью (например, Ханы-Нахичеванские). Однако в этих случаях речь шла о народах иноверных. В рамках же православного эгрегора термин «царь», в отличие от сугубо политического термина «император», имел ярко выраженную политико-сакральную нагрузку, отражая роль монарха как «священного лидера» всей православной Ойкумены, наследника кесарей Восточного Рима. В этом смысле царь Грузии мало чем отличался от царя «Великия, Малыя и Белыя», а если и отличался, то в выгодную сторону (учитывая старшинство «священства» и другие, специфически религиозные моменты). Иными словами, в православной Империи не могло быть двух венчанных православных царей, а формальное, без венчания и помазания величание «царь Грузинский» было бы бессмысленной профанацией, дискредитирующей сам титул. Так что само собой подразумевалось, что Давиду XII – в лучшем случае – предстоит довольствоваться титулом «правитель».

Однако этим «категорическим императивом» нюансы не исчерпывались. Тбилисская элита, даже наиболее пророссийски настроенная, неявно надеялась, что (пусть и в статусе «обычной провинции») некоторые элементы автономии все же явочным порядком будут сохранены. Петербург против этого, как следует из манифеста Павла, ничего не имел, поскольку учет местных традиций вполне укладывался в русло российской политики (кайсацкие ханства, калмыцкая орда, башкирские «дороги» и пр.). Вопрос, однако, нуждался в серьезной проработке. XIX век только-только начинался, колониальные империи находились в самом зародыше, и система иерархии управления, впоследствии доведенная до совершенства бриттами, лишь начинала формироваться. Очевидны были только основные условия. Традиции присоединяемых территорий могли учитываться тем более, чем более эффективно их элиты могли обеспечивать лояльность и стабильность. Так, впоследствии, «буйные» княжества Индии уходили под прямой контроль Ост-Индской компании, а «спокойные» сохраняли «договорный суверенитет» аж до 1948 года. Так позже и в российской сфере влияния «спокойные» Хива и Бухара имели статус «зависимых», а хронически нестабильный Коканд довольно скоро этот статус утратил. И вот в этом-то смысле «грузинский вопрос» был более чем сложен. Ибо на рубеже XVIII–XIX веков Восточная Грузия пребывала в состоянии жесточайшего застоя. Попытки реформ стабильно проваливались. Они, собственно, и держались-то на «ручном управлении» и воле Ираклия, его даровитого сына Левана и крохотного кружка энтузиастов. Однако Леван умер слишком рано, Ираклий же старел и терял хватку. В итоге все начинания (от идеи создания войска, основанного на всеобщей воинской обязанности, до попыток развития хоть какой-то промышленности и создания чего-то похожего на нормальную бюрократию взамен системы наследственных должностей) сошли на нет. Ситуация очень напоминала то, что происходило несколько позже в Турции, где все попытки модернизации либо завершались трагически для реформаторов (Селим III), либо в итоге зависали (Махмуд II). Безусловно, на то были реальные экономические причины (страна просто не имела ресурсов для рывка), но главной помехой на пути развития была все же традиционная система общественного устройства – не доросший даже до уровня «просвещенного абсолютизма» и предельно загнивший феодализм, исключавший возможность хоть какого-то развития. Психология тбилисской элиты застряла на уровне XIV века, ярким свидетельством чего стала Крцанисская битва с Ага-Магомедом, когда князья и царевичи Грузии со своими дружинами стояли неподалеку от поля боя, где погибал их царь, отец и дед, не спеша вмешиваться в процесс.