Двадцать и один год - Ульяна Соболева

уличных фонарей, которые мерцали вдалеке. Она почувствовала, как слезы накатывают на ее глаза, но глубоко вдохнула и смахнула их.

«Нет, я должна все исправить. Я найду другой способ помочь маме и Насте, способ без лжи и кражи…папа не мог оставить дом этой твари…просто не мог. Я поищу…есть лазейка. Папаааа, помоги мне, дай знак. Где искать? Кто убил тебя на самом деле?», —

Лера направилась обратно к дому Ивана. Она решила все рассказать Ивану и маме, надеясь на их поддержку и помощь в исправлении ситуации. Этот шаг требовал мужества, ведь признание в своей ошибке всегда тяжело, но Лера понимала, что это правильно. Иван может придумать как забрать сейф. Нужно было изначально поговорить с ним об этом. Как она раньше не додумалась.

Глава 20

Стараюсь не смотреть на своё отражение. Но сегодня… сегодня посмотрю. Вот он я, вроде как прежний, но только внешне. Стою перед этим треснувшим зеркалом, которое скорее всего видело и рожи и пострашнее. За стенкой кто-то матерится, слышно как щелкают замки на камерах. В отражении — не я. Кто это вообще?

Прикидываю, сколько уже здесь. Сколько времени пролетело, как один день. С каждым днём стал только жёстче, холоднее… Так надо, чтобы выжить. Здесь, в этих стенах, слабых не жалуют. Я — не из таких, не слабак. Но одно дело пацанам это показывать, другое — каждый раз смотреться в эту трещину и видеть, как у меня под кожей скалится зверь.

Лена… Чёрт, как она там? Без меня. Моё сердце сжимается каждый раз, когда о ней думаю. Бесит, что не могу быть рядом, не могу защитить, не могу обнять. Хочу вырваться отсюда, бежать и не останавливаться. Пусть меня зовут сумасшедшим, но эта мысль не даёт мне покоя. В глаза ей посмотреть хочу. То ненавижу адски люто, то люблю до безумия так что кости выворачивает.

Рука сама собой сжимается в кулак, чувствую, как накатывает ярость. Злость на всю эту тюремную дрянь, на то, что она отняла у меня мою жизнь. С размаху бью по зеркалу. Осколки сыплются, как слёзы, которые я не позволю себе пролить. Пусть это зеркало разорвется, как и всё в моей жизни. Но я ещё не сломлен, понимаешь, Алена? Я ещё вернусь. Вернусь, слышишь?

И она должна знать, Лена должна знать, что я не забыл, не отпустил. И не отпущу. Никогда. Пусть написал херню…Пусть. Я найду способ вернуться, и черт побери, я сделаю всё, чтобы исправить это. Для неё, для нас. Такого Жени, каким он был до этой камеры, уже нет. Но будет другой. Будет тот, кто сильнее. И я покажу им, покажу всем, что не зря здесь отмотал этот гребаный год.

Теперь в камере только я и полумрак. И план, который начинает складываться в моей голове.

С первых дней тут я понял одно — надо давать отпор так, чтобы другие смотрели и держались подальше. Слабость? Нет уж, не в моих правилах. Начал с мелочи, подружился с парой правильных ребят. Молча делал своё дело, помогал, когда надо, но и показывал зубы, когда требовалась жёсткость. Моя кличка с воли и здесь прижилась. Скоро в камере стало понятно — Дикий не тот, с кем можно связываться. Не только потому, что могу постоять за себя, но и потому что не бросаю своих в беде. Да, в тюрьме свои законы, своя иерархия, и я, похоже, нашёл своё место.

Расписание моих дней теперь, как по часам. Утро начинается с тренировок — качалка здесь, как дом родной. Затем работа на кухне или на складе, в зависимости от расписания. Вечером — время общения с ребятами. Обсудить новости, поделиться планами, как всегда, под шумок, чтобы никто лишний не подслушал.

Тут однажды новенького пацана Вовку прессовали двое. Думали, опустят малого. Я вступился, показал, что опустить его только через меня придётся. С тех пор Вовка как тень за мной, и ребята знают — Дикий не тот перец, что будет стоять в сторонке. Волчонок моя шестерка. Так говорят. Но хер там. Он просто отдает долг. Мы друзья…Но я выше. И он об этом знает.

Иногда ловлю себя на мысли, что стал здесь… ну как бы это… лидером? Не знаю, как вне, но здесь, за этими стенами, у меня получается держать слово и помогать тем, кто не может за себя постоять. Это не делает меня святым, но, блин, даёт силы держаться и не сдаваться. Но все, по справедливости. Кого-то перемалывает, кото-то на колени ставит, кого-то в очко долбят. Всякое случается. Петушары и тут есть.

Да и друзья здесь настоящие. Среди решёток и замков мы нашли способ быть по-человечески близкими. Иногда, сидя вечером и играя в карты, я даже забываю, где мы. Просто люди, которые пытаются выжить и сохранить себя, насколько это возможно.

Каждый день, заканчивая свой маршрут у зашторенного окна камеры, я думаю о Лене. О том, как бы она посмотрела на меня сейчас. Надеюсь, она бы поняла. И да, она все еще в моих мыслях, несмотря на всё, что произошло. Несмотря на бардак, что творится тут и там. Жизнь безумна, но я ещё держусь.

* * *

На тюрьму опустилась ночь. Только звёзды да фонарик надсмотрщиков давали свет. Я сидел на нарах, закутавшись в одеяло, и в голове опять крутились мысли о Лене… О наших малых. Как же они там, без меня? Мой Жук, Настюшка… Каждый день без них — как нож в спину.

Представил как они там…как будто увидел со стороны придуманное мной видео. Лена смеялась, кружилась с детьми на заднем дворе моего дома…нашего дома. Женечка упал, сопя и хохоча, а Лена подхватила его на руки, целуя в пухлую щёчку. Я смотрел на них и думал, как мне повезло. Я могу лишь представлять себе — как эхо другой жизни, далёкой и недостижимой. Иногда кажется, что сойду с ума от этого разрыва между тем, чего я хочу, и тем, что есть на самом деле. Сижу в этих четырёх стенах, а моя семья — кто знает где. Лена… она справляется? Ей тоже тяжело без