Хозяин Древа сего - Павел Виноградов

неистовые и страстные — рвались из клеток мозга, облекались в весомые горькие слова, добирались до голосовых связок, и вот тут гибли, задавленные повелительным спазмом. Она тоже замолкла, не глядя на него, стоя вполоборота, что явно не было призвано выразить что-то особенное. Молчание же Варнавы обретало мощь сдвигающихся тектонических плит, грозящих раздавить все и вся.

— Да ну вас, — буркнул вдруг начисто забытый ими Дый. — Как в детском саду, чес сло. Горшок не поделили что ли? Вы уж позвольте старику перекусить, а то, пока дуетесь, с голоду помереть можно.

Он почмокал губами, выбирая, что бы взять со стола, высмотрел фаршированного фуа-гра фазана, протянул длинную руку и ухватил кусок. С громким и явно театральным урчанием впился в мясо острыми зубами, казалось, забыв об окружающем. Варнава и Луна, несколько ошеломленные звуками этого архаического пиршества, наблюдали, как он быстро раздирает и жует птицу, пуская по бороде струйки сока.

— Чего молчишь-то, дочурка? Скажи уж что-нибудь…

Мощным глотком отправив в утробу полупережеванную пищу, он потянулся за вином.

— Руку себе не отгрызи, — с фальшивой заботой отреагировала Луна. — А то уже одноглазый, будешь еще и однорукий.

— Надо будет, отгрызу, — проворчал Дый.

Он провел ладонью по жирной бороде, налил в кубок драгоценный напиток и, оставляя на благородном хрустале неопрятные отпечатки, залпом отправил рубиновую жидкость прямо в утробу.

— Если мне за руку столько же заплатят, сколько за глаз, — рыгнув, заключил он.

Обеими руками взял ощетиненный колючками плод, словно не замечая опасную щетину колючек, и с хрустом разломил надвое. Треснувший фрукт издал сбивающее с ног зловоние, нисколько, впрочем, не обескуражившее Дыя. Окончательно разломав скорлупу, с довольным чавканьем погрузил бороду в мякоть, издающую неповторимый аромат трехдневной дохлости крысы, вместе с тухлым яйцом завернутой в пару портянок, снятых с солдатских ног после тридцатикилометрового марш-броска.

— Достойно! — возгласил он, выставляя наружу испачканную желтоватой субстанцией бороду. — Давненько не ел дуриана. Умница ты у меня. Попробуй, затек, сразу полегчает.

Память Варнавы выдала отчет о восхитительном сырно-клубнично-ореховом вкусе фрукта, что потащило за собой вереницу ассоциаций.

…Болота в хаотической сельве, райские птицы и мерзкие насекомые, резкие вопли неведомых существ, тихий свист вылетающей из переплетенной зелени отравленной стрелы…

— Папа, твоя борода будет вонять, как «башня молчания» в Язде, — укоризненно уронила Луна. — Неужели нельзя воспользоваться ложкой?

— Боги ложками не жрут, — ухмыльнулся Дый, снова демонстративно утираясь рукой. — Краткие говорят, мне воще жрать не положено, только пить. А мне плевать, что они говорят, я жрать хочу!

Видно было, что шокировать дочь страшно ему нравится. Хотя Варнава достаточно хорошо знал свою бывшую супругу, чтобы понимать: ничуточки она не шокирована. Он уже пришел в себя, но ему было гнусно. Совершенно не хотел этой встречи, скорбно сознавая однако, что с самого момента, как очнулся в Шамбале, томительно ожидал ее.

— Знаете, ребятки, пойдемте-ка, что ли, на свежий воздух, — сказал вдруг Дый, исподволь внимательно наблюдавший за парой. — А то и вправду дух здесь тяжким стал.

Он приглашающе приобнял бывших супругов.

— Если ты желаешь, я пойду, — тихо проговорила Луна. — Но, поскольку гость наш не хочет ни есть, ни разговаривать, да и я, признаться, не очень жажду его слушать, я бы попросила разрешения удалиться к себе.

— Погоди, — произнес Варнава. — Я выслушал бы тебя, не будь здесь твоего отца.

— А толку-то, если уйдет, — пожала плечами Луна. — Все равно будет слышать все, что ему надо…

— Это точно, — проворчал Дый, ложась на дубовую лавку и с хрустом вытягиваясь на спине. — Ладно, позже прогуляемся. Вы лучше поворкуйте, а я вздремну малость после сытного обеда, дело-то стариковское.

Он демонстративно прикрыл глаз и громко захрапел.

— Клоун твой папаша, — процедил Варнава, отворачиваясь от этого зрелища.

— Не только клоун, — все так же тихо проговорила Луна. — Хочешь сигарету?

Варнава очень хотел отказаться, но не смог:

— Да.

— Я принесла, знала, что захочешь, — она подала ему пачку. — Я и зажигалку твою принесла…

— Она не моя, — заметил Варнава, распечатывая пачку.

— Точно, не его, — пробурчал «спящий» Дый, — это я ему в карман засунул, когда выманивал из его Ветви. Знал ведь, что понадобится…

Варнава, прикуривая, свирепо глянул на него. Потом повернулся к Луне:

— Ну и?..

— Что значит «ну и»?.. — внешне равнодушно переспросила та.

— Ты хотела мне что-то сказать…

— Нет уж, это тебе надо много чего рассказать мне! — она говорила так же тихо, но Варнаву, словно нежданный удар поддых, настигла ее вдруг прорвавшаяся ярость.

— Ди, Ди… — пробормотал Дый, не раскрывая глаз.

Она осеклась и замолкла.

— Ладно, — резко заговорил Варнава, смяв и бросив на пол едва раскуренную сигарету. — Это значит, я плел тебе всякую хрень про опасность и желательность расставания, а потом это ты искала меня по Древу, пока не узнала, что я в образе бесовском истребляю по всем Ветвям Кратких в компании папочки, который, к тому же еще мой любовник?.. Прости Луна…то есть, Ди, то есть, Кусари… Или как там тебя еще? Я перед тобою тяжко провинился!..

— Ты виновен не в этом, — ровно проговорила она. — Ты, убийца…

Как будто все ложное, вся психологическая маскировка, мастерами которой являются эти существа, мгновенно слетела с нее под воздействием жестоких страстей, оставив истину — холодную ненависть и презрение. Он изумленно глядел на нее, видя вытянутое лицо, заострившиеся, как у покойника, черты, в ниточку сжатые губы. В единый миг она перестала быть прекрасной богиней, обернувшись безжалостной демонессой, калечащей души. Такой он мог представить ее во главе Дикой охоты. А раньше не мог — несмотря ни на что. Ее пальцы искривились, как когти хищной птицы, казалось, сейчас она бросится на него. Но поза ее оставалась статичной, словно она вынужденно ожидала какого-то знака, чтобы раствориться в безоглядном действии.

— Брейк! — завопил вдруг Дый, легко вспархивая со скамейки, — Мы так не договаривались! Ну-ка, доченька, иди, иди отсюда! Иди, милая, плохой час для встречи двух любящих сердец… Пошла, дура!

— Радуйся, муж мой! — дрожащим от ярости голосом произнесла она и, развернувшись, скрылась за колоннами.

— Мир тебе, вдова моя, — нашел силы бросить ей в спину Варнава и сел, сгорбившись.