Юрий Звенигородский - Вадим Полуян

Обрушилась тишина. Десятки тысяч горл смолкли. Юрий вгляделся в уезженную, утоптанную Владимирку. Народ — берега, дорога — река. И в этой реке он увидел блеск. Даже услышал дальнее пение. Даже стал разбирать слова:

«Достойно есть, яко воистину блажити Тя, Богородицу…»

Во что бы то ни стало нужно было протиснуться ближе к дороге.

И вот он видит: священствующие в золотых ризах несут святыню. Сияет солнце, синеет предосеннее небо, ржавеют в округе леса. Нет летней надежности, когда ты согрет, счастлив окружающим, уверен в завтрашнем свете и теплоте. Завтра — Темир-Аксак: оживут дремучие Батыевы ужасы мертвецами, зальется русская земля кровью, как осенней краснотой лес. Завтра! А сегодня — икона! Князь созерцает округлый лик Приснодевы. Вся Она источает божественное спокойствие. Небесный взор излучает мир. Через Нее веруешь: лето вечно, как рай, солнце неисчерпаемо, как Вселенная, природа неувядаема, как праведная душа.

Рядом с Юрием прозвучал женский голос:

— Матерь Божия! Спаси землю Русскую!

Все стали на колени. Митрополит Киприан приник к дороге в земном поклоне. Запах церковного фимиама смешался с духом полевых трав. Матунькина рука легла на сыновнее плечо:

— Молись, Георгий! Пречистая поможет и твоему счастью.

Юрия до слез проняла материнская забота в столь решительный час не только об отвращении всенародного бедствия, но и о его счастье с Анастасией.

Архидиакон, как гром колесницы Ильи-пророка, возглашал ектенью:

— Преблагословенную, Пречистую, Славную Владычицу нашу Богородицу и Приснодеву Марию со всеми святыми помянувше, сами себе и друг друга, и весь живот наш Христу Богу предади-и-и-им!

Шла служба сретения Владимирской иконы Богоматери.

Назад вместе с шествием некоторое время Юрий шел пешим, вел коня в поводу. Внезапно в лицо ему заглянул человек.

— Боярин Борис! Как нашел меня в таком многолюдстве?

Галицкий отвечал:

— Как иголку в стогу.

Он прибыл в Москву из Владимира со святыней, благополучно исполнив поручение своего господина.

— Проводы были долгие? — спросил Юрий.

— Дальние, — уточнил Борис. — Медленно отставали от своей иконы владимирцы. Здесь — слезы умиления, там — слезы печали.

Святой образ был водворен в главный храм московский, в Успенский собор Кремля. Юрий и там отстоял службу до конца.

На следующий день спал, не сообразуясь с часами. Первый вопрос дворскому Матвею — о посыльном из златоверхого терема. Нет, не было: дядюшка Владимир Андреевич никого не присылал.

Поутренничав, точней, повечеряв, ибо день клонился к концу, Юрий спросил коня и отправился проверить окраинные заставы. Каково же было удивление, когда не обнаружил заставщиков. Пустую засеку «охранял» старик без шапки.

— Дед, где люди? Я — князь Юрий Дмитрич.

— Здрав буди, княже. Тебе лучше знать, где люди. Застава снята.

— Кем снята? Почему? — задавал бесполезные вопросы плохой досмотрщик.

Старик невразумительно улыбался:

— Бог ведает.

Юрий помчался в Кремль. В глазах рябило народом: все наряженные, улыбчатые. Купчина на Варьском крестце поил прохожих вином из полубеременной бочки:

— Настал и на нашей улице праздник!

В мыслях Юрия — Коломна с войском и государем Василием. Там, может быть, воины надевают под доспехи белые рубахи, готовясь к смерти. Ведь самаркандский змей, пожиратель вселенной, возможно, уже на противоположном берегу, за Окой. А здесь чем обрадованы? Вот уж в колокола ударили. Малиновый, переливчатый звон!

В самых воротах великокняжеского двора Юрий съехался с всадником, кони едва не соприкоснулись мордами.

— Княже! Юрий Дмитрич! На одно слово!

В неосторожном всаднике не вдруг узнал былого знакомца. Да это же Елисей Лисица, памятный сводник московских бояр с нижегородским предателем Василём Румянцем. С таким нет желания лишний раз перемолвливаться.

— За твоей милостью посылали, да не застали дома. Я — из Коломны.

— Ты?

Юрий поспешно спешился. Оба стали в воротах, мешая проходу и не обращая на это внимания.

— Две недели был неподвижен Темир-Аксак на Дону, — торопился с повествованьем Лисица. — И вдруг обратил знамена на юг, пошел из наших владений. Я на сменных, как угорелый, скакал в Москву к Владимиру Храброму. Привез государеву хартийку. Там изложено…

Князь соображал: чрезвычайная весть! Разминулся с дядюшкиным посыльным, оказался неосведомленным. Теперь не с вестоношей растабарывать, а скорее — к златоверхому терему, на хозяйский верх. Своими глазами узреть послание государя-брата! Оглянулся, кому поручить коня. Асай-оружничий тут как тут.

— Был в твоем хвосте. А вдруг надо защитить!

Редкостный, золотой слуга! Призрак, воспитанный степью.

Не тяготит, не мозолит глаз, а всегда под рукой, как волшебная палочка-выручалочка.

Наверху деловито снующая в переходах челядь назвала место, где можно найти князя Серпуховского: та самая палата, в которой, будучи княжичем, тайно беседовал с отцом, пока старший брат пребывал в плену. Татунькин пустой стол сейчас был завален листами бумажными и пергаментными. Владимир Храбрый, близоруко читавший один из них, бросил лист на кучу других и обнял племянника:

— Некстати запропастился, Юря! Тут такое…

И принялся пересказывать Васильево сообщение: Темир-Аксак со своими тьмами опускается по течению Дона к устью реки, к Азову. Гроза ушла от Руси. Произошло сие в тот самый день и час, когда московляне встречали владимирскую святыню.

— Чудо! — воскликнул Юрий.

— Чудо имеет свое объяснение, — заметил Владимир Храбрый.

Оказывается, в тот день некий Темираксаков мурза именем Караголук перебежал на русскую службу и сообщил: великий задремал днем в своем шатре и увидел ужасный сон. С вершины высокой горы к нему шли люди в серебряных одеяниях с золотыми жезлами. Над ними в лучезарном сиянии явилась женщина неописуемого величия. Ее окружали тьмы воинов, сверкающих, словно молнии. Все они устремились на «владыку вселенной». Он затрепетал и проснулся. По его зову пришли мудрейшие из вельмож, дабы растолковать сновидение. Лишь один с этим справился и, рискуя головой, изъяснил: «Величественная жена — Богоматерь, защитница христиан». «Итак, — молвил завоеватель, — на сей раз мы не одолеем их». Он тут же велел повернуть необозримые полчища с непогожего севера к теплому югу.

— Теперь государев путь — из Коломны к Москве, а наш — к пиршественному столу, — широко улыбался Владимир Серпуховской.

Юрий, не любитель застолий, ощутил такое особое оживление всех своих чувств, что тотчас пообещал:

— Переоблачусь мигом. Не опоздаю. Первый кубок — за чудо. Ежели мы оказались его достойны, стало быть, еще не столь сильно впали в грех.

Едучи домой, небывало радостный, он огорчился одной-единственной мыслью: враг ушел, Рязань в безопасности, значит, его одноименцу, князю Смоленскому, нет причин спасаться в Москве. А из этого следует: не жди здесь Анастасию!

Дома предстояло прежде всего обрадовать Кавергу: его владыка ушел, время искать нового господина не в дальнем Самарканде, а много ближе, в ордынских Больших Сараях.

Асай Карачурин на дворе чистил коня.

— Где твой друг?

— След простыл.

Князь, раздосадованный таким ответом, хотел напуститься на слугу, тот поправился:

— Как я сказал ему, Гюргибек, твою новость, он, по-русски говоря, — ноги в руки. Обнял и исчез.

— Меня не обнял в благодарность за надежное укрывание, — усмехнулся Юрий, вовсе не жаждущий обниматься с татарским стольником.

Однако Асай поднял указательный перст:

— Каверга обещал: тебя обнимет, когда твоя милость приедет с большой нуждой к великому хану Орды.

— Зачем мне в Орду? Пустые слова, — отмахнулся Юрий и тут же позабыл о существовании Каверги.

Лишь многие годы спустя ему предстояло признаться самому себе, что позабыл он напрасно.

Если глянуть на Волгу с птичьего полета, вся она будто густо усеяна ореховой скорлупой. Это движется водой рать великого князя Московского в землю булгар волжско-камских. Большие лодьи с высокими нашивными бортами, среди них — паузки, кербаты, учаны, бафты, мишаны, струги. Все полно людьми, конями, осадными махинами и оружием. На носу первой, заглавной лодьи, под великокняжеским стягом в боевом доспехе стоит Юрий Дмитрич, князь Звенигородский и Галицкий. Впервые он возглавляет столь великий поход. Когда государь-брат вызвал в тайную комнату златоверхого терема для наказа особой важности, не думалось, что придется исполнять задачу, достойную лишь такого воина, как Владимир Храбрый. «Какая может быть рать, коли дядюшка не встает с одра, охваченный немочью?» — удивился Юрий. Василий ответил: «Он тебя ставит в свое место. Говорит, брали Торжок, соблюдали Москву…» Ничего не значащие слова! Прекрасно всем ведомо, что при взятии Торжка Юрий больше смотрел, чем действовал. Москву же не воины соблюли, а заступница, Богоматерь Владимирская. Однако брату-правителю не до тонкостей в истине. А истина в том, что надобно отомстить Орде за недавний налет на Нижний, отошедший под власть Москвы. Дядья по материнской линии, Семен и Василий Суздальские, племянники свергнутого Бориса Нижегородского, длительно возбуждали враждующих меж собой ордынцев досадить московскому присвоителю чужих княжеств. И вот царевич Эйтяк с Семеном приступили к Нижнему, взять не смогли, вошли в город обманом, устроили резню, но, имея всего тысячу воинов, вынуждены были уйти восвояси. Братец Василий пришел в неистовство. Мало того, что велел отыскать подружку Семенову, нашедшую в мордовской земле приют, заключить в оковы, вернуть в Москву. Так вот теперь замыслил большой поход к Великим Булгарам, в богатое торговое царство, которое наследники Батыева издавна считают самым близким своему сердцу приобретением.