Широкий угол - Симоне Сомех
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Держась за руки, мы с мамой спустились по лестнице, не говоря ни слова, сели к отцу в машину и поехали на кладбище. Мы с отцом старательно не замечали друг друга. На кладбище нас ждали раввин Хирш с женой и несколько членов общины; раввин приветливо поздоровался со мной. Тетю Сьюзи похоронили недалеко от миссис Тауб. Когда все закончилось, мы с родителями двинулись к выходу. Я обернулся и случайно заметил, что раввин Хирш пристально смотрит на меня, будто раздумывая, сказать мне что‐то или нет. Мы сели в машину и поехали домой.
С глазами, все еще красными от слез, я схватил сумку и сел в первый же автобус до Нью-Йорка, не в силах провести в этом доме даже ночь, не говоря уже о том, чтобы на Новый год остаться.
Едва войдя в квартиру в Вашингтон-Хайтс, я понял, что теперь все изменилось, и без толку делать вид, будто это не так. Мы с Сетом перестанем быть друзьями; я предал его доверие, воспользовавшись состоянием Сидни, в то время как они оба с самого нашего знакомства делали мне только хорошее. Изменилось и мое мнение о Вивиане; ее одобрение, прежде священное, теперь не казалось мне важным; я был уверен, что моих способностей хватит, чтобы сделать карьеру без нее. Моя самооценка в том, что касалось профессиональной стороны жизни, взлетела до небес, но вот с совестью я был явно не в ладах; смерть тети Сьюзи и поездка в Бостон открыли мне глаза на мой эгоизм. Я так привык искать в людях пользу для себя, что и не заметил, как превратился в отвратительного человека. Дождался смерти тети Сьюзи, чтобы навестить семью.
Пора было менять правила игры, которая уже опостылела мне и стала неприятна.
Я надел кроссовки и ветровку, которая уже несколько месяцев пылилась в шкафу. Не обращая внимания на проливной дождь, вышел из дома и побежал, надеясь сбросить напряжение, накопившееся в теле. Я бежал так быстро, как только мог, не обращая внимания на одышку. Впервые за несколько месяцев я вспомнил о занятиях спортом: две работы – у Вивианы и в баре – не оставляли времени для такой роскоши. Я добежал до парка Форт-Трайон, темного и пустынного, и обежал его кругом, весь мокрый и дрожащий от холода. В голове было пусто, и я тупо смотрел перед собой, стараясь не споткнуться о корень или каменные ступеньки.
Казалось, прошла вечность, когда у меня возникло странное ощущение. Словно кто‐то обнулил мой счет и разрешил начать с чистого листа. Капли дождя смывали с меня все дерьмо, накопившееся за долгие годы – и то, которым швыряли в меня другие, и то, в котором я валялся сам. Но я совершенно не представлял, как начать все сначала. Когда я после школы приехал в Нью-Йорк, казалось, что вот он, шанс всей жизни: вдали от общины и родителей у меня была осязаемая возможность изобрести себя заново. Неужели я так быстро продолбал этот шанс? Неужели я снова оказался в исходной точке?
Эти невеселые мысли меня разозлили. Я подумал, что слишком жесток с собой, и неожиданно почувствовал слабую доброжелательность по отношению к себе. То, что пора перевернуть страницу, еще не означало, что все эти годы в Нью-Йорке я потратил впустую! Я мысленно составил список своих главных успехов: вместе с Сидни создал отличное портфолио, перестал зависеть от родителей, научился зарабатывать себе на жизнь в баре, получил место ассистента Вивианы, мои идеи понравились креативному директору «Готт Норви»… Я вырос и с каждым днем чувствовал себя все сильнее и увереннее… До сегодняшнего дня.
На каждый успех приходилось по неудаче. Я воспользовался Сидни, когда она заявилась ко мне в дом пьяной. Я отобрал у нее жалкие остатки чувства собственного достоинства. Я насладился ею и выгнал, сказав забыть о том, что произошло. Я собирался променять место у Вивианы на инфантильное стремление увидеть свою работу – работу, которая ей уж точно придется не по нраву, – опубликованной в «Нейтив». Всем этим месяцам в студии, что я горбатился на нее и потел рядом с этим мудилой Трейвоном и кокеткой Перри, вот-вот предстояло быть смытыми в унитаз.
Я вернулся домой и выпил две таблетки снотворного. Вообще, мне должно было хватать половинки, но я так подсел на лекарство, что пришлось постоянно повышать дозу для достижения быстрого результата. Я уснул прямо в кроссовках.
На следующее утро я пришел на работу как ни в чем не бывало. Подписал акт для «Готт Норви» – они собирались выплатить мне бонус за творческий вклад в планирование кампании. Молча сел и стал слушать, как Вивиана рассказывает о нашем следующем проекте, но ни слова не понимал. Я смотрел, как Трейвон делает заметки в своем ноутбуке; в ближайшие несколько дней мне предстояло узнать, с какими намерениями он убедил меня отправить работу в «Нейтив».
Всё вокруг меня словно сделалось черно-белым; я смотрел и не видел, слушал и не слышал.
Тем вечером я опустился на диван, на котором переспал с Сидни, и просидел неподвижно уж не знаю сколько часов. Сет еще не вернулся из Нью-Джерси, а Джеймс, как всегда, сидел у себя взаперти и работал. Я удивился, услышав, как кто‐то зовет:
– Эзра!
– Что? – я резко обернулся.
Это был Джеймс. Он стоял передо мной – возвращался из ванной к своему обожаемому компьютеру. Столкнуться с Джеймсом в коридоре – уже событие из ряда вон, а уж о том, чтобы он окликнул кого‐то по имени, и говорить нечего!
– Все в порядке?
– Нет. В смысле да. А что?
– Ты уже кучу времени сидишь тут и пялишься в пустоту, даже меня не замечаешь.
– Прости. Устал немного.
Удивив меня еще больше, Джеймс подошел и спросил, что со мной происходит. Сам не понимая, что делаю, я высказал ему все мысли, роившиеся у меня в голове, – о смерти тети Сьюзи, об окончательном разрыве с родителями, о моей отчаянной погоне за карьерой.
– Я вот-вот взорвусь, – подвел итог я.
– Я знаю одного хорошего врача в Куинсе, – сказал Джеймс, когда я договорил. Он отошел секунд на десять и вернулся с визитной карточкой.
Доктор Вагнер, которого он посоветовал, был психиатром и специализировался на панических атаках. Хоть у меня их в жизни не было (а вот Карми в тот мой последний год в Брайтоне доктор Вагнер не помешал бы), я решил, что попытка не пытка. Записался на следующую неделю и явился в тесный кабинет, не зная, чего ожидать от самого себя, а от психиатра и подавно.
Он оказался лет тридцати, но уже
