Темная страсть - Ларисса Айон

Черт, да он, возможно, нуждается в ней больше, чем она в нем. А затравленный взгляд в ее глазах, когда она упомянула о своем отце, как ледяной осколок вонзился ему в сердце.

Там какая-то неприятная, тягостная история, и у него такое чувство, будто она имеет отношение к тому мраку, тому чувству вины, которое он ощущает в ней, но не желает знать. Он не хочет подвешивать ее, как делал с женщинами в своем прошлом, чтобы извлечь этот мрак через секс и боль. Пока Руна старается скрывать это, он ничего не имеет против. Но в тот момент, когда она решит, что хочет открыться, избавиться от чувства вины или что там еще терзает ее душу, он будет вынужден помочь ей.

От этой мысли ему становилось дурно.

И какого дьявола, скажите на милость, у нее не появляются знаки бондинга? Даже после второй попытки сегодня утром… ничего.

Это плохо, очень плохо.

Озабоченность подошедшего к нему Эя явственно проявлялась в нахмуренных бровях и плотно сжатых губах.

— А где Рейт? — спросил Шейд. — Не сомневаюсь, он хотел бы находиться здесь, чтобы пилить меня.

— Я отправил его с Кайнаном. Сказал, что не стоит нам давить на тебя вдвоем.

— Чепуха. Рейт не купился бы на это.

Эйдолон усмехнулся:

— Он и не купился. Но я объяснил, что знаю, каково это иметь пару, и знаю, как обходиться с тобой. Растолковал ему: что бы он ни сказал, это только обратит тебя в бегство, и мы больше никогда тебя не увидим.

— Этого не случится.

Улыбка Эя сменилась мрачным выражением, вернув их обоих к пугающей реальности.

— Я это знаю. Но Рейт не знает.

— Как он?

— Переживает. Изо всех сил старается справиться с тем, что свалилось на нас в связи с Роугом, Скалк, да и с тобой тоже, но воспринимает все подозрительно спокойно.

— Значит, это лишь вопрос времени, когда он слетит с катушек.

Эйдолон пригладил пятерней свои короткие черные волосы.

— Ты ничего не говорил о том, что у Руны нет знаков. — Когда Шейд пожал плечами, Эйдолон продолжил — Она чувствует тебя? Или эта связь односторонняя?

Шейд взглянул через стекло на Руну, которая улыбалась лаборанту, крепко держащему ее руку, чтобы взять кровь из вены. «Моя». Шейд тяжело сглотнул. Ярость и ревность сдавили горло.

— Фрэнк прикасается к ней. Мне надо было самому взять кровь. Я могу…

— Шейд? Посмотри на меня.

Он оторвал взгляд от Руны и Фрэнка.

— Почему ты сам не взял образцы крови?

— Потому что пытаюсь сохранять дистанцию. Но он хватает ее своими лапами. Я убью его.

— Со временем станет легче, брат. Когда связь окончательно установится, бешеная ревность немного смягчится. Совсем не уйдет, но станет лучше. Если б этого не произошло, я бы не смог позволить Тайле продолжать работать с мужчинами в штабе эгисов.

— Позволить ей? Что-то мне подсказывает, ты не смог бы остановить ее.

Эй выглядел немного сконфуженным.

— Да, пожалуй, ты прав.

Шейд судорожно вздохнул, избегая смотреть через дверное стекло.

— Связь односторонняя. Я не могу понять. Знаю, в первый раз мы все сделали правильно. И сегодня я повторил ее часть ритуала.

— Это может быть проблемой.

— Чертовски верно. — Шейд прислонился плечом к стене, радуясь поддержке. — Послушай, можно тебя спросить кое о чем?

— Валяй.

Шейд заколебался. Разговаривать с братьями о сексе всегда было так же просто, как о говорить о спорте. Но в этот раз он чувствовал себя как-то неловко, словно предавал Руну.

— Скажи… секс для тебя другой, с тех пор как вы с Тайлой стали парой?

Брови Эйдолона взлетели вверх, и понимающая ухмылка расплылась по лицу.

— О да. Намного лучше. Определенно лучший аспект бондинга.

— Этого я и боялся.

Последовало напряженное молчание. Наконец Эйдолон сказал:

— Мы найдем способ избавить тебя от этого. От ликантропии и от проклятия.

Шейд горько рассмеялся:

— Даже если мы найдем лекарство от ликантропии, от проклятия избавиться не удастся.

— Должен же быть какой-то выход. То, что мы упустили.

— Мы искали почти восемьдесят лет, Эй. Есть только один выход, и он не рассматривается.

Да, чертово проклятие было наложено с оговоркой, такой же извращенной, как тот мерзавец, который придумал его.

Шейд может передать проклятие тому, кто ему дорог, кому-то, кого он любит не в романтическом смысле. То есть либо Эйдолону, либо Рейту, а этого никогда не произойдет. Но даже если бы Шейд решил передать проклятие, он понятия не имеет, как это сделать.

Мимо прошел санитар с тележкой, и когда он был уже достаточно далеко, чтобы не услышать, о чем они говорят, Эйдолон спросил:

— Есть опасность, что ты в скором времени полюбишь Руну?

Шейд прикрыл глаза, словно тем самым мог отгородиться от правды.

— Нет, — солгал он.

Ему не хотелось волновать братьев, к тому же, если он скажет «да», Руна сразу окажется в опасности.

— Я знаю, ты не хочешь убивать ее, но может быть и иной путь.

Глаза Шейда резко распахнулись.

— Какой?

— Мы можем держать ее здесь. Или еще где-то. В специальной комнате, где ей будет удобно. Ты будешь ходить к ней, когда тебе понадобится…

— Ты хочешь держать ее в клетке как животное? Как оргсзу?

— Шейд, если она не связана с тобой узами бондинга, то может уйти. Ходить где хочет, заниматься сексом с кем хочет, и что тогда станется с тобой? Ты превратишься в обезумевшего зверя, пытающегося выследить ее, прежде чем умрешь. Даже если б с ее стороны существовала связь, вы не можете быть вместе. Ты полюбишь ее. Это неизбежно. И тогда мы потеряем тебя, а тебя ждет судьба хуже смерти.

Много хуже. Шейд представил, что он не более чем фантом, колеблющийся в воздухе, не имеющий возможности ни общаться, ни прикасаться. Находясь в постоянном состоянии голода, жажды и боли от неудовлетворенного желания, он сойдет с ума. Черт, безумие — это семейная черта, и он уже на полпути к нему.

— Я не могу держать ее как сексуальную рабыню, Эй. Не могу вынудить ее жить одну, за исключением тех случаев, когда буду приходить к ней несколько раз в день для быстрого перепихона.

— Я предлагаю тебе альтернативу — убийство.

Шейд взглянул через стеклянную дверь лаборатории.

Попытавшись представить Руну, запертую в комнате одну, Только с телевизором и несколькими книгами в качестве компании. Начавшую чахнуть и таять на глазах, превращаясь в пустую раковину, которой незачем жить. Просто лежащую, когда он будет брать ее, уставившуюся пустыми глазами в стену, пока он не закончит. Злую и ожесточенную, превращающуюся в бешеного зверя, которого ему придется насиловать, чтобы получить желаемое.