Знак священного - Жан-Пьер Дюпюи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Перечитывая Токвиля в поиске необходимых условий для жизнеспособной демократии, Марсель Гоше размышляет о тревожной близости между ее идеалом и деспотическими от него девиациями. При этом он следующим образом переформулирует теолого-политическую проблему. Первобытные и традиционные общества с главенствующим религиозным фактором жили в представлении, что своим устройством и смыслом они обязаны высшей воле, внешней по отношению к человеческой. Так называемое Новое время зачинается, наоборот, на почве знания о том, что законами государства люди обязаны только самим себе. Исторически зарождение государств из обществ отмечает начало долгого процесса, в котором социально внешнее интериоризируется, и теперь уже внутри общества проводится размежевание, присущее логике священного.
Люди долго лелеяли надежду, что подобная интериоризация разрыва между обществом и тем, что по отношению к нему является Иным, логично и неизбежно позволит коллективному существованию полностью собой овладеть. Но история демократических обществ, осознание их фундаментальной хрупкости, анализ тоталитарных явлений показывают, что этот идеал не только недостижим, но и глубоко опасен. Абсолютный суверенитет народа над самим собой парадоксальным образом приводит к своей противоположности – полнейшему отчуждению суверенитета путем сосредоточения неограниченной и произвольной власти в месте, совершенно оторванном от остального общества. Если политический класс хочет подчиняться только самому себе, то он должен смириться с тем, что инструменты осуществления собственного суверенитета в определенной мере его у него отбирают.
Гоше считает, что в демократическом обществе все это характерно для бюрократического, административного государства, а также для институционализированного конфликта. Оба они демонстрируют, что поддержание социальных уз и выбор направления общественной жизни зависят от людей, однако ни один отдельно взятый человек не может их себе присвоить. Такова логика междусобойчика. Гоше пишет: «Всё происходит между людьми – вездесущность государства как раз призвана воплотить полное переосмысление совместного бытия. Но одновременно всё происходит так, что никто из членов общества ни в какое время и ни в какой форме – индивидуальной, диктаторской или коллективной, самоуправляемой – не может по своей воле определить цель совместного бытия. Иначе между собой понималось бы как внутри себя»[179].
Похожим образом Клод Лефор анализирует вызываемую демократией, как он выражается, радикальную трансформацию символического очертания власти: «В государе общество олицетворяло и воплощало власть. ‹…› В свете этой модели видна революционная, беспрецедентная черта демократии: место власти пусто. Незачем описывать подробности институционального устройства, главное – оно не позволяет правящему классу присвоить власть и стать ее плотью и кровью. Осуществление власти подвержено периодическому обнулению, которое происходит путем строго регламентированного состязания при неуклонном соблюдении правил. Но это явление предполагает также институционализацию конфликта. Место власти, не занятое по определению – ни один индивид, ни одна группа не могут быть с ним связаны нераздельно – не только пусто, но еще и не очерчиваемо»[180]. Автор добавляет: «Ошибочно полагать, будто власть находится отныне внутри общества, потому что формируется она всеобщим голосованием».
Подобные формулировки можно перевести на язык уже упоминавшейся шумпетерианской теории демократии. Философ и антрополог Люсьен Скубла пишет, ссылаясь на многим непонятное наблюдение, сделанное Артуром Хокартом, одним из величайших антропологов XX века: «Если всеобщая воля неотчуждаема, никому не дано вместить ее в себе. Если всеобщую волю нельзя представить, ничто и никто, даже народ при полном единодушии, не может стать ее выразителем. Вместе с тем глава государства на ограниченное время занимает неприкосновенное место – наподобие короля Ашанти, восседавшего под золотым табуретом, на который никому не разрешалось садиться[181], – и оказывается, так сказать, под защитой всеобщей воли, не имея никакой возможности с ней слиться. Он не верховный вождь, не представитель Владыки, а всего лишь страж пустого места, с которого никому не дано говорить, ибо никто не может его занять»[182].
В конечном итоге это пустое место – место отсутствующего содержимого, невидимой субстанции, вокруг которой выстраивается социальный и политический порядок. Чтобы достичь эффективности, ритуал в чистом виде нуждается в содержании (общем интересе, всеобщей воле, справедливости), но при условии, что никто не сможет ни назвать это содержание, ни говорить от его имени. В этой эфемерности, вероятно, заключается неприводимое отличие между демократическим и любым другим строем, однако оно не мешает задать вопрос о механизмах, обеспечивающих переход от ритуалов недемократических – по правде говоря, не политических, а религиозных – к ритуалу демократическому. Переход этот, в свою очередь, показывает, что именно в политике исконно религиозного. Люсьен Скубла высказал в этой связи интересное предположение.
Рассмотрим вместе с ним ритуал из Кот д’Ивуара, о котором пишет последовательница Леви-Стросса, антрополог Ариан Делюз: «Зачастую Гуро разрешают споры, организуя состязание между двумя сторонами. Например, к 1928 году в деревнях племен гура и буавере накопилось множество разногласий. Поскольку на охоте никогда не попадались самки гиен, одни стояли на том, что у гиен самок нет, а другие – что есть. Постоянно возобновлявшийся диспут поделил деревни надвое. В конце концов было решено разобраться. Устроили большую охоту с сетями. Как верившим в существование самок гиен, так и их противникам предстояло доказать свою правоту, принеся как можно больше добычи. Кто принесет больше, тот и окажется прав. Считавшие, что самки гиен существуют, поймали в сети шесть ланей, а другая сторона – ничего. Оба лагеря вместе поели мяса, и завоги [спор, разногласие] было исчерпано. Отныне было установлено, что самки гиены существуют, а утверждать обратное запрещалось»[183].
Комментируя этот текст, Люсьен Скубла пишет: «Несложно представить, как такой ритуал мог бы видоизменяться. Вначале отказались бы от совместной трапезы, оставив только ритуальную охоту, задача которой – разделить и противопоставить группы между собой. Затем отказались бы и от охоты, решив считать голоса, а не мясá. То есть ритуальная охота превратилась бы в политическую «бойню», в которой человеческие «жертвы» вернули бы себе место, ранее отданное жертвам животным». Скубла добавляет: «Разумеется, подсчитывать не пойманных зверей, а голоса, чтобы определить пол гиен, ничуть не более рационально. Главное в обоих случаях – участие в ритуале. Для выражения всеобщей воли важно, чтобы каждый оставил свой голос, ведь именно всеобщая явка гарантирует эффективность как демократического голосования, так и жертвенного ритуала»[184].
Коль природа демократии и вправду такова, то перед обществами, считающими себя демократическим, встает колоссальный вопрос: какие институции или процедуры возьмутся обеспечить содержание? Кто определит пол гиен? Очень часто при попытке ответа на важнейшие для будущего человечества вопросы: вызовы и опасности современных технологий, проблемы ядерного сдерживания или окружающей среды – призыв к демократии служит лишь алиби, скрывающим отсутствие нормативного мышления. Всегда ли мудрость на стороне большинства? В последний раз
