Осколки прошлого (СИ) - Вера Мелентьева

Макса, под которым растекалось алое пятно, я закрыла глаза, желая абстрагироваться от происходящего. Вторая волна должна быть слабее первой, по крайней мере, подсознательно, он должен был принять то, что это была я. За эти два года я поднаторела в психологии. Сидя на своем стуле, я ожидала чего угодно, но только не того, что услышала:

— У тебя есть три минуты, чтобы оказаться как можно дальше отсюда! — он крушил все вокруг и орал не своим голосом, а я продолжала сидеть, не открывая глаз, — Полина! Убирайся вон!

Сделав глубокий вдох, я огляделась по сторонам. Столовая напоминала Киевскую Русь после набега татаро-монгол. В прошлый раз весь его гнев обрушился на меня, в этот раз я была цела и невредима — существенный прогресс.

— И не подумаю. У меня одно легкое, никогда не будет детей и с головой серьезные проблемы. Чем еще ты можешь меня напугать? — я говорила спокойно, глядя в пол.

Он подошел ко мне, подняв мой подбородок так чтобы видеть мои глаза.

— Я когда-то поклялся не учинять над тобой физической расправы. Ты ведь действительно многое пережила. Когда ты была в коме, для меня было главным чтобы ты жила. Пусть как овощ, пусть без сознания, все чего я просил у Господа — знать, что есть шанс на то, что ты однажды откроешь глаза. Так почему же сейчас так тяжело удержаться от того, чтобы размозжить тебе череп, Детка?

Самообладание покинуло и меня, я встала, не желая больше давать ему шансов самостоятельно осознать, какой «подвиг» я ради него совершила.

— Так ты не сдерживайся. Дай волю чувствам. А чтобы тебе было легче и не в чем было себя винить я тебе скажу вот что: его остывающий член еще был во мне, когда его мозги разлетелись по комнате, забрызгав мое лицо! — он влепил мне пощечину со всей дури, такую, что я пошатнулась, но продолжила, не обращая внимания, на горящую щеку, — Ощущение, знаешь ли не самое приятное! Наверное, даже хуже пыток в твоем подвале!

Бессонов сел, обхватив голову руками:

— Зачем? Детка, зачем?

— Разве ты не понимаешь, Глеб?! Он приехал за мной и ясно дал понять, что тебе не жить при любом раскладе: уйду я с ним или нет!

— Кто стрелял?

Я выдержала паузу, прикидывая, стоит ли вонзать ему еще один нож в спину, а он заорал, поднимаясь и двигаясь на меня:

— Кто стрелял?! Я тебя спрашиваю, кто стрелял?!

Было страшно и надо было что-то говорить. Я сделала это тихо, будто надеялась, что он не услышит:

— Человек Макара.

— Ты не пришла ко мне, не сказала о том, что у нас проблемы. Не попросила помощи. Ты пошла к Макару, выступила в роли наживки, рискуя собой. Зачем? Ты ведь знала, чем все это для тебя закончится!

— А ты?! Ты знал о том, что он здесь! Знал о нашей встрече в кафе! У тебя было четыре дня, что бы решить эту проблему! Чего ты ждал?

— Я дал тебе право выбора!

— Я его сделала, Глеб! Я люблю тебя, и я не могла рисковать! Я положила на алтарь этой любви свою честь, гордость, здоровье и последнее, что у меня осталось — мое тело. Ты умолял меня простить, забыть, дать еще один шанс, и я простила тебе самое страшное — убийство моего ребенка! Теперь я тебя прошу: забудь все, прости меня! Мы будем счастливы, Глеб! Но если не можешь и хочешь меня наказать за то, что я боролась за нас, тогда выдай Климу! Уверена, у него приготовлена эксклюзивная программа для убийцы его единственного сына!

Бессонов вытаращил глаза, будто за все это время он даже ни разу не подумал о Ковалеве старшем и вдруг расхохотался:

— Ты все продумала, маленькая дрянь! До мельчайших деталей! Готов поспорить, даже этот разговор!

Он ошибался, я готовилась пропускать удары, а не развозить трехчасовой диалог, анализируя ошибки прошлого, по этой причине пришлось импровизировать. Бессонов зол, обижен, ему противна сама мысль о том, что я провернула все за его спиной, но одно осталось неизменным: он не позволит никому ко мне прикоснуться, и следовательно, не отдаст меня на растерзание Ковалеву.

— Я вымаливал твое прощение много лет, на что ты готова пойти, чтобы получить мое?

— На все…Я сделаю все, что ты захочешь…

— Отлично. Потому что захочу я многого.

И он захотел. Под утро, я начала жалеть о том, что встала между ним и Максом. Уверена, даже Генка в подвале был бы более ласков со мной, и уж точно менее изобретателен. Я разве что ботинки ему не облизывала этой ночью.

— Все еще хочешь остаться?

— Теперь даже уползти не получится.

— Зато чувство юмора тебя не покинуло, — зло бросил Бессонов.

— Надеюсь, я сполна расплатилась с тобой — с этими словами я встала и отправилась в душ.

Вода, бившая в лицо, немного отрезвляла. Надо жить дальше. Я стойко выдержала все испытания, и теперь очень некстати меня накрыла настоящая истерика. Я без сил сползла на кафельный пол и закрыла лицо руками, проклиная тот день, когда зашла в номер 405 гостиницы «Офелия». Ублюдок добился своего. Я совершенно искренне раскаивалась. Мой взгляд упал на бритву, и мысль о том, чтобы наконец-то все закончить, показалась мне очень заманчивой, тем более, вряд ли Бессонов кинется меня сегодня спасать. Я не слышала, как открылась дверь, поэтому появление Глеба, оказалось для меня сюрпризом.

— Даже не думай, — сказал он, проследив мой взгляд, и выключил воду, — Это надо было сделать вместо похода в «Офелию». Тогда все были бы живы, кроме тебя, разумеется, — он подал мне руку, помогая выйти, и заворачивая в полотенце продолжил, — Ты не рассматривала такой вариант? На мой взгляд, идеально! Щенок жив, я жив, нам нечего делить, по очереди носим цветы на твою могилу. Ты, кстати, можешь уйти. Я тебя все еще не держу.

— Ты кому сейчас пытаешься сделать больно? Мне или все-таки себе? — рассмеялась я, — Убить не можешь, выгнать тоже. Это называется безысходность, Дорогой.

Между нами было только полотенце, и я его отпустила, продефилировала в спальню и прежде, чем накинула халатик, дала ему возможность насладиться следами прошедшей ночи на моем теле.

Глава 4. Король умер! Да здравствует Король!

Я лежала, укутавшись в одеяло, хотя на улице стояло лето, меня бил озноб. Не хотелось открывать глаза, но в отличие от Беса, который повиновался импульсам, у нас с Сергеем Петровичем был