Изгнанник - Джозеф Конрад

Он засмеялся, как бы против воли, сквозь горькое презрение к своей низости.

— И подумать только, что, когда я увидел ее впервые, мне казалось что моей жизни не хватит на то, чтобы… а теперь, когда я посмотрю на нее! Это она все наделала! Да, всякий раз, как смотрю на нее, я вспоминаю о моем безумии. Это меня пугает… и, когда я подумаю, что от всей моей жизни, моего прошлого, моего будущего, моего разума, моей работы не осталось ничего, кроме нее, причины моей погибели, и вас, которого я смертельно оскорбил…

Он на минуту закрыл лицо руками и, отняв их затем, впал к дикое отчаяние:

— Капитан Лингард, что угодно… необитаемый остров… куда хотите… я обещаю…

— Молчать! — грубо крикнул Лингард.

Он сразу онемел.

Бледнеющий свет облачного утра тихо покидал ограду, просеки, реку, словно неохотно прячась в загадочные, мрачные леса. Тучи сгущались в низкий, однообразный черный свод. Воздух был недвижим и невыразимо душен. Лингард, расстегнув куртку, рукой отер пот с лица и взглянул на Виллемса.

— Никакое твое обещание для меня ровно ничего не стоит. Я возьму руководство твоим поведением в свои собственные руки. Слушай внимательно то, что я тебе скажу. Ты мой пленник.

Голова Виллемса чуть дрогнула; он как бы окаменел и перестал дышать.

— Ты останешься здесь, — мрачно продолжал Лингард, как бы что-то обдумывая, — ты не достоин жить в обществе людей. Кто мог вообразить, подозревать, догадаться о том, что кроется в тебе? Я не мог. Я в тебе ошибся. Я тебя запрячу здесь. Если бы я тебя выпустил, ты мог бы пробраться в среду ничего не подозревающих людей, и лгать, и воровать и мошенничать из-за грошей или какой-нибудь женщины. Мне не хочется пристрелить тебя, хотя это было бы вернее всего. Я этого не сделаю. Не думай, что я тебя отпущу. Чтобы простить, надо рассердиться и чтобы гнев перешел затем в презрение. Во мне нет ничего, — ни гнева, ни презрения, ни разочарования. Для меня ты — Виллемс, которого я обласкал, которому я помогал в самых трудных случаях жизни, которого я ценил… Ты не человек, которого можно уничтожить или простить… ты что-то ядовитое, бестелесное, что должно быть спрятано… Ты — мой позор!

Он замолчал и огляделся. Как стало вдруг темно! Ему казалось, что свет преждевременно умирает и что воздух уже умер. Он опять отер пот со лба.

— Разумеется, — продолжал он, — я позабочусь о том, чтоб ты не околел с голоду.

— Вы не хотите сказать, что я должен жить здесь, капитан Лингард? — проговорил Виллемс каким-то деревянным голосом.

— Слыхал ты когда-нибудь, чтобы я сказал то, чего не думаю? — спросил Лингард. — Ты только что сказал, что не хочешь умереть здесь; ну что ж, поживи… Если не изменишь своего решения, — прибавил он, как бы невольно вспомнив что-то.

Он пристально на него посмотрел и покачал головой.

— Ты один, — снова заговорил он, — никто и ничто тебе не поможет. Ты не белый и не туземец. У тебя нет цвета, как нет и сердца. Твои сообщники предали тебя мне, так как со мной еще нужно считаться. Ты один, если не считать этой женщины, что стоит тут. Ты говоришь, что сделал это для нее. Ну и получай ее.

Пробормотав что-то невнятное, Виллемс вдруг схватился обеими руками за волосы и замер. Не спускавшая с него глаз Аисса обернулась к Лингарду.

— Что ты сказал, раджа Лаут? — воскликнула она.

В воздухе пронеслось жаркое дуновение, от которого колыхнулись тонкие нити ее растрепанных волос, задрожали прибрежные кусты и зашелестело стоящее за ними большое дерево, как бы разбуженное от сна, под тучами, клубившимися, как беспокойный призрак на беспросветном море.

Лингард с жалостью посмотрел на нее, прежде чем ей ответить:

— Я сказал ему, что он должен провести здесь всю свою жизнь… и с тобой.

Солнце, казалось, совсем потухало за тучами, как догоревшая свеча, и в удушливой полутьме ограды они все трое казались бесцветными тенями, окутанными черной сверхъестественной мглой. Аисса взглянула на Виллемса, который стоял окаменев, запустив руки в волосы, и, обернувшись к Лингарду, крикнула:

— Ты лжешь, лжешь… как все вы, белые люди… Ты, которого унизил Абдулла… ты лжешь.

Подсказанные ее желанием уязвить его, не считаясь с последствиями, ее женским желанием причинить боль, заставить отраву своих дум проникнуть в ненавистное сердце, слова ее прозвучали пронзительно и ядовито.

Опустив руки, Виллемс опять принялся бормотать, и Лингард мог расслышать лишь что-то вроде: — Ну и отлично, — перешедшее в вздох.

— Поскольку дело касается остального мира, — продолжал Лингард, обращаясь к нему, — твоя жизнь кончена. Никто не будет иметь возможность бросить мне в лицо какую-либо из сделанных тобой мерзостей, никто не скажет, указав на тебя: вот негодяй, которою воспитал Лингард. Ты здесь погребен заживо.

— И вы думаете, что я останусь, что я покорюсь? — воскликнул Виллемс, как будто ему внезапно вернулась способность речи.

— Тебе и не нужно торчать здесь, на этом месте, — сухо сказал Лингард. — Вот там леса, а здесь — река. Можешь плавать. Пятнадцать миль вверх по реке или сорок миль вниз. На одном конце встретишь Олмэйра, на другом — море. У тебя есть выбор.

Он рассмеялся коротким невеселым смехом и серьезно добавил:

— Есть еще другой исход.

— Если вы хотите погубить мою душу, стараясь довести меня до самоубийства, — проворчал Виллемс в сильном возбуждении, — то это вам не удастся. Я буду жить. Я раскаюсь. Я могу убежать. Уберите эту женщину… она — грех.

Зигзаг молнии прорезал тьму далекого горизонта, осветив землю ослепительным, неземным огнем, и послышался отдаленный раскат грома, как сверхъестественный и угрожающий голос.

Лингард сказал:

— Мне все равно, что бы с тобой ни случилось, но могу тебе сказать одно: без этой женщины твоя жизнь не стоит и гроша… Есть тут один человек, который… Да и сам Абдулла не станет церемониться. Подумай над этим. Да она и сама не уйдет.

Говоря это, он уже медленно направлялся к калитке. Он даже не оглянулся, но был уверен, что Виллемс следует за ним, как на веревке. Как только он вышел за калитку, он услышал за своей спиной его голос:

— Мне кажется, она была права. Я должен был бы пристрелить вас. Хуже того, что есть, не было бы.

— Еще есть время, — ответил Лингард, не оглядываясь и не останавливаясь. — Но ты не можешь. Тебя и на это не хватит.

— Не дразните меня, капитан Лингард, — крикнул Виллемс.

Лингард круто обернулся. Виллемс и Аисса приостановились.

В эту минуту новый блеск молнии рогатым изломом разрезал тучи, озарив их лица зловещим светом: в тот же миг они были оглушены недалеким ударом грома, за которым последовал глухой рокот, как будто вздох испуганной земли.

— Дразнить тебя? — сказал старый авантюрист. — Чем тебя можно раздразнить? И не все ли мне равно?

— Легко так говорить, когда вы знаете, что во всем мире, во всем мире у меня нет ни одного друга, — сказал Виллемс.

— А чья вина? — резко спросил Лингард.

Из-за ограды перед ними гуськом прошли гребцы Лингарда с веслами на плече, смотря прямо перед собой по направлению к реке. Шедший за ними Али остановился перед Лингардом, вытянувшись во весь рост.

— Этот одноглазый Бабалачи уехал, — сказал он, — со всеми женщинами. Он все увез с собой все горшки и лари. Большие, тяжелые. Три ящика.

Он оскалил зубы, как будто это его забавляло; затем с некоторым беспокойством добавил:

— Будет дождь.

— Мы едем, — сказал Лингард, — готовьтесь.

— Есть, сэр, — отчетливо проговорил Али, уходя. Он был раньше старшим матросом на шхуне Лингарда перед тем, как остаться в Самбире в качестве домоправителя Олмэйра.

— Вы с самого начала не могли понять меня, капитан Лингард, — сказал Виллемс.

— Неужели? Но теперь все в порядке, если ты понял то, что я тебе сказал, — отвечал Лингард, направляясь к пристани. За ним шел Виллемс, а за Виллемсом Аисса.

При помощи протянутых к нему рук, Лингард осторожно и грузно ступил в длинную, узкую шлюпку и уселся в складное парусиновое кресло, установленное посередине. Откинувшись на его спинку, он повернул голову к оставшимся на берегу. Глаза Аиссы были прикованы к его лицу, и в них виднелось нетерпение, с которым она ждала его отъезда. Виллемс смотрел поверх шлюпки прямо на лес, видневшийся по ту сторону реки.

— Отваливай, — скомандовал Лингард. Тихий шепот пронесся вдоль линии гребцов, и шлюпка быстро отделилась от берега, слегка задев его кормой.

— Мы еще с вами увидимся, капитан Лингард! — крикнул Виллемс неуверенным голосом.

— Никогда! — сказал Лингард, повернувшись на своем кресле, чтобы взглянуть на Виллемса, и красные его глаза злорадно заблестели над высокой спинкой сиденья.

— Надо пересечь реку; там течение не так быстро, — сказал Али.