Ассистентка (СИ) - Малецкая Агата

— Давайте по-быстрому. Мой сын уверяет, что вам необходимо со мной поговорить. Как я понимаю, это касается пятна на фотографии. По мне: так это просто неудачно упал свет.

— Мама, а почему тогда оно двигается? — предъявил свой неопровержимый аргумент Матвей.

В прошлый раз он оставил снимки в сейфе Кристовского, сейчас они лежали на столе. И было очевидно, что призрак переместился с правого за левое плечо Некифорцовой.

— Это всё твоя буйная фантазия! — повысив голос и будто защищаясь произнесла она.

— Хорошо. Расскажите пожалуйста были ли у вашей матери родственники, которые ушли из жизни, но перед этим могли желать ей зла, — оборвала я их спор, перехватив взгляд Кристовского.

Только сведенные брови выдавали его настроение.

— Из вашего вопроса, девушка, видно, что вы совсем не знали мою мать! — поджав губы, заявила она.

— Меня зовут Варвара, — напомнила я Александре Александровне своё имя.

— Конечно, Варвара! Так вот, вы понятие не имеете о чём спрашиваете. Мою мать все любили, она была очень доброй… — как мантру подтвердила она.

Кого Александра Александровна пытается убедить: меня, себя, Матвея или призрака на снимке?

— Из какой она происходила семьи? Кто были её родители? — задала я следующий вопрос.

— Не знаю, признаюсь я своих бабушки и дедушки по маминой линии не знала. Когда я родилась они уже уехали жить в Америку, и мы с ними никогда не встречались.

— В Америку? — переспросили мы хором с Глебом.

— Бабушка не любила говорить о родителях… Даже девичью фамилию свою скрывала, я только недавно нашла её метрику по рождению…

— Как вы думаете, с чем это связано? — продолжила я свой опрос.

— Не знаю… Говорю же вам, я ни-че-го не знаю. Всегда воспринимала свою маму просто… как маму… ну и как учительницу… терпеливую, внимательную, добрую… о детстве своём она не рассказывала. Да и не принято у нас было такое. Сначала я была маленькой, мне такое не интересно было. А потом закрутилось: учеба, работа, свои дети, тяжелые девяностые… тут бы концы с концами свести…

— Свели?

— Свели, — горделиво кивнула она.

— Неужели вы никогда не интересовались?

— Интересовалась, конечно, но она отмалчивалась, — всё-таки мне удалось вытянуть из неё хоть капельку откровения. — Понимаете, но мой отец был волевым человеком. Он не поддерживал в своём доме эти беседы. Я всегда считала, что он запретил матери общаться с родителями…

Видимо в данном контексте слово «волевым» означало то, что он был жестоким семейным тираном. Запретить жене общаться с родителями! Как это вообще возможно!

— А братья или сестры у вашей мамы были?

— Если и были, то я ничего о них не знаю, извините, — чувствовалось, что Александра Александровна уже устает от нашего разговора.

Чтобы еще хоть на миг удержать нить её внимания, спросила:

— А вы с вашими братьями дружны?

— В целом да. Конечно, нас разные уклады жизни. Но мы общаемся. Летом вместе отправляли детей к матери.

— На кого они больше похожи по характеру на волевого отца, — выделила я это слово. — Или на вашу мягкую маму?

— Мне кажется, что старший пошел в маму. Он добрый и заботливый человек, а средний наверное действительно похож на отца. Может и словом и рукой ударить. Мне с ним сложно. Да и с женой его я не близка. Правда… Никто из них не может знать, человека, если принять ваше вашему предположение, что это не просто луч света, а человек, кроме меня. К братьям мама всегда относилась с чрезмерной заботой, душила их любовь, но близости у них не было. А со мной она всегда была откровенна. Говорила, как важно найти свою вторую половину и выйти замуж по любви… Она была мудрой, тонкой, душевной женщиной, — в этих словах за маской деловой леди впервые проступил образ скорбящий дочери. — Если вы мне не верите, то вот её дневник, — она выложила потертый блокнот на «пружинке».

— Дневник, — одним прыжком Кристовский оказался прямо у стола, чуть ли не выхватывая тетрадь из рук оторопевшей женщины. — Что же вы молчали⁈ — с укором добавил он.

Затем он раскрыл дневник, и начал смотреть его листы на свет, словно в поисках скрытых водных символов.

— Очень, очень интересно, — самому себе нежели удивленным присутствующим сказал он. — Я его забираю, — наконец совершенно безапелляционно заявил он.

— Я не могу вам его отдать. Это единственное, что осталось у меня от матери, — начала оправдываться Александра Александровна, протягивая руки, чтобы вырвать у Кристовского блокнот, но он уже вернулся с ним на «безопасное» расстояние на банкетку и принялся читать.

— Я вам его верну, когда всё закончится, — не поднимая головы отозвался он.

— Вернёт, — кивнула я, будто от меня здесь что-то зависело.

По решительному виду Кристовского Александра Александровна поняла тщетность своих попыток вернуть тетрадь, поэтому она, бросая гневные взгляды на Матвея, начала прощаться. Её телефон вибрировал в сумочке вызывами, как она объяснила, с работы. Чтобы хоть как-то её подбодрить я пообещала, что с их семейной реликвией ничего не случиться. Давая это опрометчивое обещание, я изо всех сил надеялась, что смогу его выполнить.

— Только не говори мне, что ты его сожжешь или еще как-то уничтожишь? — попросила я Глеба, когда наши посетители удалились восвояси.

— Зачем я стану это делать? — удивленно поднял он на меня глаза.

— Мало ли… решишь вызвать дух бедной старушки, а чтобы она восстала из могилы примешься уничтожать её имущество, — объяснила я Глебу свои опасения.

— Какая ерунда! Чему Машенька вас только учит, — покачал он головой. — Нет, я не собираюсь вызывать её дух. Дело в том, что когда человек ведет дневник, то он испытывает сильные душевные переживания. Часть мыслей он переносит на бумагу, но некоторые, самые сокровенные он не доверяет даже личным записям. Но если они достаточно сильные, то они как бы впитываются или отпечатываются на листе. Невооруженным взглядом их, конечно, не прочитаешь, но мы же с тобой можем чуть больше, чем все остальные, — и он игриво мне подмигнул, от чего по позвоночнику взвился рой бабочек.

Всё-таки самое притягательное и возбуждающее в мужчине это интеллект, и Глеб Кристовский был не только очень красивым, но и умным мужчиной, от которого у меня кружилась голова. Но я постаралась ничем не выдать охватившей меня порыв, это было не сложно, потому что у меня уже покалывало кончики пальцев в предвкушение нового приключения.

— И что для этого нужно сделать? — поинтересовалась я.

— Прежде всего дождаться вечера! Или у тебя опять свидание?

— Наш роман развивается не столь динамично, — успокоила его я.

С утра Сашка прислал мне стикер в социальной сети и пожелал хорошего дня. Вот такие они, ухаживания в цифровом мире. В ответ я написала, что буду занята. Думаю, что одного свидания на неделе вполне достаточно. Я пока еще не решила, до какой «базы» допущу его в этом году и вообще в этой жизни. А значит лучше не торопиться.

— Ты не видела, где у нас керосиновая лампа?

— Не знаю, когда я устроилась, у тебя уже было проведено электричество, — отшутилась я в тон Кристовскому.

— Очень смешно! Я не о том, чтобы увидеть скрытый текст, нам нужен живой огонь. А я боюсь подносить эту тетрадь к свечи, вдруг она вспыхнет.

«Отлично! Значит Глеб хотя бы планирует вернуть блокнот, уже хорошо», — мелькнуло у меня в голове.

— А в лампе он за стеклом, и поэтому практически безопасен.

— Думаю, что видела её где-то в лаборатории, — я прошла в соседнюю комнату.

Дверь в спальню Глеба, которая находилась тут же была как всегда плотно закрыта. Иногда мне становилось интересно, что он там скрывает, но сейчас я не думала об этом, а встала на четвереньки и полезла в дальний угол нижней полки тумбы, на которой стояли мензурки и колбы для опытов, а также старинный микроскоп. Я была права, лампа оказалась именно там, мне пришлось вытянуть руку, чтобы нащупать её в дальнем углу. Вытащив и протерев её от толстого слоя пыли, позвала Глеба. Он всё это время не выпускал дневник из рук.