Княжеские трапезы - Фредерик Дар

В тот момент, когда Бланвен выходил из допотопной ванной комнаты, в дверь постучали. Закутавшись в махровый халат, он открыл. На пороге стояла княгиня Гертруда, уже одетая как обычно, уже — королева.

— Я не помешала вам, Эдуар?

Он редко видел бабку до обеда: она просыпалась рано, но вставала поздно, потому что любила заниматься делами в постели — знакомилась с почтой, давала поручения герцогу Гролоффу, слугам.

— Благодарю вас за приятную неожиданность, — ответил Эдуар.

И он крепко поцеловал старухину руку восковой желтизны.

— Механик с княжескими манерами, — сказала Гертруда, входя в комнату.

Старухе было тяжело идти, поэтому она села в первое попавшееся кресло. Во взгляде, которым она обволакивала внука, было нечто ненасытное. Ненасытность материнской нежности.

— Вы очень красивы, — прошептала Гертруда. Эдуар порывисто поцеловал бабку в волосы.

— Случается ли у князей, чтобы бабушка обращалась к внуку на «ты»? — спросил Эдуар.

— Иногда, когда они вдвоем.

— Разве сейчас мы не вдвоем? Княгиня засмеялась почти что радостно.

— Ты прав, мой мальчик. Я пришла задать тебе один вопрос, который не давал мне уснуть всю ночь: тебе хорошо рядом со мной?

— Чудо как хорошо, впервые в жизни мне кажется, что я нахожусь на каникулах.

Лицо старой женщины нахмурилось.

— Самое грустное в каникулах это то, что они когда-нибудь заканчиваются, Эдуар. Готов ли ты изменить свою жизнь, покинуть Францию и обосноваться здесь в ожидании того дня, когда мы сможем вернуться к себе на родину?

Вопрос захватил Эдуара врасплох, его захлестнула волна возражений.

Гертруда терпеливо ждала ответа, зная, что его трудно сформулировать.

— Там, — сказал Бланвен, — у меня мать, маленькое дело, которое не так уж плохо движется, к тому же два или три человека, к которым я привязан. И потом, нужно быть честным до конца: я всегда считал Францию своей родиной; привычки, отношения…

При каждом его слове старуха качала головой.

Когда Эдуар замолчал, она взяла его за руку и прижала ее к своей щеке с остро выдающейся скулой.

— Твою настоящую родину я покажу тебе, Эдуар, на карте Европы, ее очертания ты носишь на своей спине. Что касается твоей матери и дорогих тебе людей, они могут переехать сюда, если только пожелают этого. Ты находишься у себя, уже около века этот замок принадлежит Скобосам.

— Но моя фамилия Бланвен, — возразил Эдуар.

— Это — фамилия твоей матери, а не твоя. Останься здесь и ты будешь называться Скобосом, мы сделаем для этого все, что нужно. Что касается твоей торговли автомобилями, ты можешь заниматься ею и здесь: места вполне хватит!

— Мне кажется, что для проживания в Швейцарии нужно разрешение? — рискнул спросить Эдуар.

— Мы получим его без проблем. Послушай-ка, мальчик мой, за одно мгновение судьбу не решишь. У тебя достаточно времени для размышлений.

Гертруда с трудом поднялась с кресла.

— Я бы хотела, чтобы ты отправился со мной на могилу твоего отца. Я хожу туда каждый день, и нужно, чтобы ты увидел ее хотя бы один раз.

— Хорошо, — ответил Эдуар.

И, проводив старую женщину до коридора, он начал рассеянно одеваться.

Они обедали в маленькой застекленной столовой, заставленной цветами в горшках. За растениями плохо ухаживали, они увядали, листья обретали цвет жженой бумаги. В помещении распространялся запах гниения, когда непогода не позволяла открыть раздвижные окна. По решению княгини-матери мисс Маргарет принимала участие в обедах, но не в ужинах: возможно, ее положение в доме считалось слишком скромным, и она была сочтена недостойной участвовать в вечерней трапезе. Ела она все же не на кухне вместе со слугами, а в своей комнате, куда сама относила поднос с едой. Эта ненормальная ситуация, казалось, нисколько не смущала мисс Маргарет, во всяком случае, она никак не выражала своего неудовольствия.

С самого первого дня Эдуар занял место во главе стола, где раньше сидела его бабка. Гертруда садилась справа от внука, герцог — слева, герцогиня — подле своего мужа, Маргарет — рядом с княгиней. Вечером расклад менялся: Бланвен садился напротив Гертруды, герцогиня Хейди удостаивалась чести сидеть рядом с Эдуаром, а ее супруг — возле княгини. Из-за этой парочки за ужином не хватало дружеской теплоты.

Гролофф молол всяческую чушь, вспоминая счастливые деньки, проведенные при дворе Скобосов. Через какое-то время его россказни надоедали княгине, и она прерывала старика, впрочем, весьма любезно: «Не навевайте на нас грусть, герцог; воспоминания, которые мы считали прекрасными, становятся горькими, когда мы возвращаемся к ним». Старый герцог замолкал, но мысленно продолжал вспоминать прекрасное времечко. Чтобы сгладить внезапное молчание супруга, герцогиня считала своим долгом прийти ему на смену, причем тему для разговора выбирала из сегодняшней жизни, в которой ровным счетом ничего не смыслила.

Хейди была родом из немецкоговорящей части Швейцарии; прежде чем стать герцогиней, она работала массажисткой. Около пятнадцати лет тому назад герцог Гролофф страдал от артроза межпозвонковых дисков, для лечения этого заболевания ему требовался умелый массаж, чем и занялась, со знанием дела, мадам Швайцелер. Она массировала своего пациента несколько месяцев подряд, да так умело растирала его, что старый вдовец в знак благодарности сделал из массажистки герцогиню. Милая дама плохо говорила по-французски, да и ее немецкий оставлял желать лучшего. Она походила на портрет работы Ботеро, которому так удаются здоровые краснолицые женщины с рыбьим взглядом и блаженной улыбкой на устах. От нее пахло копченой колбасой и еще, пожалуй, маслом для массажа. Эта мускулистая и глуповатая особа впечатляла. Герцогиня питала слабость к особям противоположного пола, но в доме, полном стариков, она была лишена этого развлечения, поэтому появление Эдуара так взволновало ее душу. Каждое слово Бланвена заставляло бывшую массажистку хихикать от удовольствия — даже если она ничего и не понимала, Хейди все равно любовалась князем, будто сошедшим с небес. Ее почти неприкрытое волнение раздражало княгиню Гертруду, и старуха следила за герцогиней с враждебным видом.

Единственным молодым существом в замке была мисс Маргарет. Из-за своей сдержанности она оставалась практически незаметной. Маргарет открывала рот только для того, чтобы ответить на заданный ей вопрос; впрочем, суровый вид дамы-компаньонки, ее замкнутое лицо, опущенные глаза ничуть не располагали к беседе. Маргарет выглядела хрупкой, но, стоило всмотреться в нее, чувствовалось, что у этой молодой женщины стальная воля, служащая ей защитой. На первый взгляд у Маргарет была совершенно незапоминающаяся внешность, но если глаз задерживался подольше на ее лице, то оно уже казалось красивым.

Появление Эдуара нисколько не изменило поведения молодой женщины. Она не обращала на него абсолютно никакого внимания — так велика была ее преданность княгине Гертруде. Бланвен существовал для Маргарет только как объект внимания ее хозяйки.

К герцогу Гролоффу уже подступили зыбучие пески старческого маразма. Его ущербность усугублялась тщательно скрываемой им глухотой. Случалось, что он не отвечая на вопросы своих собеседников, продолжал ковыряться в своей тарелке, даже не вставал из-за стола, несмотря на знак, поданный княгиней Гертрудой. Впрочем, ему приходилось переживать и прекрасные моменты просветления. Именно герцог управлял всеми делами Скобосов; борясь с дремотой, он считал и пересчитывал целые колонки цифр, затем проверял результат на счетной машинке, но и этот результат он перепроверял, считая в столбик.

Гролофф был близким другом, поверенным в делах и советником Оттона Третьего. Во время захвата дворца герцог получил пулю в грудь, и его сочли убитым. Тела герцога, князя и нескольких его преданных сторонников, погибших за своего суверена, сволокли во двор, и облили бензином, чтобы сжечь. Но пользуясь дымовой завесой, Гролофф чудом проскользнул к пруду, где он и провел несколько часов, прячась за кувшинками.

Затем ему посчастливилось попасть к своим друзьям, тс выходили раненого, а уж потом Гролофф смог переправиться в Швейцарию, где укрылись княгиня Гертруда с сыном. С тех пор герцог никогда не разлучался с княжеской семьей.

В начале вечера Эдуара предупредили, что княгиня собирается отправиться на кладбище. Он уже успел переодеться в темный костюм и был готов последовать за бабкой. На полностью выкошенной поляне восхитительно пахло свежим сеном. Благодаря этому и озеро лучше виднелось: белые лебеди, казалось, занимались фигурным катанием вдоль каменной пристани. Это зрелище взволновало Эдуара. Величественное умиротворение, дурманящая тишина не могли не возвышать душу. Он подумал о Розине, представил себе мать в убогом вагончике, на краю зияющей ямы, и его сердце сжалось.