Золото Удерея - Владимир Прасолов

Мать не успела договорить, как из проулка на полном скаку вылетел всадник. Федор не сразу сообразил, что это по его душу. А когда Иван Косых, резко согнувшись в седле, уже рванул его за ворот, Федор изловчился и, перехватив его за руку, сильно бросил все свое тело вниз в сторону. Не ожидавший такого, Косых, чуть не вываливаясь из седла, разжал руку, но захваченный Федором, все-таки не удержался и со всего маха, всем своим крупным телом сваливаясь с коня, врезался в плетень, проломив его. Дикая брань Косых и хохот стоявших поодаль мужиков привели в чувство Федора, который, совершив то, что совершил, еще не успел понять, что же случилось. Схватив шом-полку, Федор вскинул ее и взвел курок, направив прямо в лицо поднимавшемуся Косых.

— Э, ты чё, парень, не балуй, опусти ружжо, — запричитал Косых, бешено вращая своим единственным глазом.

— Ты чё на меня кинулся, дядя? Ответствуй!

— Дак это… Никифоров тебя срочно ищет, велел привесть.

— Я ему не холоп. Надо, сам ко мне придет. А пока топай поздорову отсель, а то без второго глаза останешься! — Федор не шутил. Это было видно и по его голосу, и по решительности действий.

Косых понял и молча, прихрамывая, пошел к топтавшемуся поодаль коню.

— Чё, утер тебе Федька нос, рожа холуйская! — крикнул кто-то.

Косых, зыркнув в сторону мужиков, промолчал.

— Ой, Федь, зря ты так, — причитала мать, уводя его в избу.

Уже усадив сына за стол, глядя, как, успокоившись, Федор принялся за кашу, продолжила:

— Старосте жалобу отпишет, у тебя шомполку отымут, знаешь же, грех на человека ружье поднимать.

— Не отпишет. А отпишет, сам на каторгу пойдет!

— Федь, ты чего это, он же тебе ничего не сделал, ну схватил, кто ж его за это осудит?

— Не за то его осудят. За другое, и он это знает. Ему в полицейскую управу никак нельзя. Я про него такое знаю…

— Чего это ты такое знаешь? На уважаемого человека с ружьем налетел, а теперь еще и угрожаешь! — На пороге избы стоял, подбоченясь, помощник старосты Панкрат Соболев. Его зализанные на пробор волосы и коротко стриженная бородка более подошли бы служке трактирному, чем помощнику старосты. — Так, шомполку давай сюды по-хорошему. Закон знаешь. До разбору у меня побудет. А сам топай к старосте. У него к тебе вопросы есть.

— Не отдам ружье, оно отцовское. Косых сам на меня налетел, я только пугнуть его хотел. Все видели.

— Вот там и разберемся, а ружье отдай, не доводи, Федор, до греха!

— Не отдам! В чужие руки не велел отец свое оружие давать, никогда!

— Ну ты. Тя кто научил власти перечить!

— А ты мне не власть, староста скажет, отдам!

— Отец-то твой поумнее был! Пошли к старосте, там тебе мозги вправят!

— Вот поем, и пойду, коль зовет, а ты мне не указ!

— Ну, это мы еще поглядим! — Вконец озлобленный Панкрат развернулся и вышел.

— Да что с тобой, Федь! — запричитала мать, когда, хлопнув дверью, Панкрат ушел. — Что ж ты, дурья твоя голова, врагов-то себе наживашь, часу не прошло, а уж и Косых, и Панкрат, они ведь не простят тебе! Феденька, что с тобой? Теперь точно ружье заберут! Как бы тебе на правеж не угодить за дерзость свою! Вот горе-то, а!

— Что еще за правеж?

— Казаки в селе с волостным начальством уж вторую неделю, вчера за недоимки Ваську Кулыма за домом старосты на конюшне пороли. Люди говорят, боле за дерзость придрались. Так и к тебе теперь придерутся, ты б язык-то свой придержал!

— Ладно, мам, спасибо, пойду я, коль зовут.

— Иди, сынок, иди, только повинись там.

— Хорошо, мама, но я же не виноват.

— Все одно повинись, они старше тебя.

— Хорошо, повинюсь.

Федор встал, вытащил из-за печи шомполку.

— А зачем ружье-то берешь?

— Дак отдать же велели…

— Правильно, Федор, отнеси и старосте отдай. Он рассудит, вона, мужики ж видели, как Косых на тебя набросился.

— Хорошо.

— Вот и ладно, сынок, вот и ладно… Постой-ка, Федь, слышала я, что староста-то наш слег больной. Али уже поднялся, коль тебя требует? Давай-ка я сперва схожу, прознаю про все…

— Ладно, чё я, не мужик, что ли, пойду, на месте видать все будет.

По счастью, не успел Федор выйти. На пороге появился младший из Потаповых, чумазый и вихрастый.

— Привет, Сила, что, опять колесо с телеги убежало? — улыбнувшись хлопцу, спросил Федор.

— Не! — Сплюнув через зубы, паренек, оглянувшись, прошептал: — Здорово! Бежать тебе надоть!

— Чего так? — тоже шепотом спросил Федор.

— Брат токо от Косых, лошадей с работ возвертал, разговор про тебя слышал. Косых с Никифоровым хотят тебя под плети. Думают, ты Анюту увел. Передал тебе. Уходить тебе надо. Засекут, как Ваську Кулыма, до полусмерти, потом доказывай, что ты ни при чем.

— Спасибо, Сила, понял сам, что надо уходить. Только дело у меня есть одно срочное, поможешь?

— Токо скажи, чё делать!

— Пробеги до бабки Ваганихи, посмотри, дома ли она. Я задами пройду. На задах и жди меня, а пока я с ней говорить буду, за улицей посмотришь. Хорошо?

— Понял! — и исчез Сила Потапов. Как не было парня в избе.

Мать, слышавшая весь этот разговор, замерла у печи. Федор повернулся к ней и посмотрел прямо в глаза:

— Вот так, куды мне виниться? Спину подставлять под плети ни за што ни про што мне не пристало. А за травлю эту, придет время, они ответят.

Аж захлестнул ее во взгляде сына мужнин взгляд. Испугалась она, почуяла опасность из этого взгляда, поняла, что не уступит он и головы не склонит, весь в отца.

— Уходи, Федор, в тайге схоронись на время, глядишь, все и прояснится. Мясо-то, солонину бери.

— Нет, я налегке пойду, мясо есть, муки, соли, сколь есть, собери и Силе завтра отдашь, он мне принесет, когда скажу, ежели сейчас нагрянут, скажи: сказался — к старосте пошел, сами же звали.

Пока Федор пробирался огородами к бабке Ваганихе, Сила все выведал и ждал его:

— В избе она, иди, я посмотрю тут.

— Здравствуйте, бабушка! — приветствовал с порога бабку Ваганиху Федор. В чистой светелке, перекрестившись на образа, поклонился: — Как здоровье ваше?

— Что-то, милок, не припомню я такого внучка, — проворчала Ваганиха, слепо разглядывая вошедшего. — Чей будешь, никак, кулаковский Федька? Чего приперся с ружьем, разбойник?

— Отчего «разбойник»? С охоты пришел, к вам с приветом от добрых людей. Вот, межвежатина вяленая от них, в гостинец, примите за доброту вашу и помощь товарищу их усопшему той зимой в избе вашей.

— Оттого и разбойник, что дела твои разбойные.

— Какие такие дела?

— Ой, не твоих ли рук дело — Анютка Никифорова?

— Я в тайге был, бабушка, про дела эти впервой сам слышу.