Лиса. Личные хроники русской смуты - Наталья Уланова

А Саша уже давно разделся и теперь бесцельно бродит по комнатам. Лиса соскучилась и следит за его перемещениями до неприличия влюблённым взглядом. «Это – мой муж!»

Некоторое время спустя, очнувшись и с трудом вспомнив заданный ей вопрос, она отвечает на него серьёзно и основательно. Без тени улыбки.

–  Тебя ждала, – голос у неё самую чуточку хрипит.

Она то ли вот-вот заболеет, то ли и в самом деле всерьёз обиделась.

Обиделась…

Огорчать Сашку Лиса не хочет, а потому не знает, куда деть наполненные обидой глаза. Не рассказывать же этому остолопу, сколько часов простояла у окна, волнуясь и высматривая его в каждом прохожем.

Сашку же явно задел изменившийся тон жены.

Обстановка в городе до сих пор тревожная. Казарменное положение для офицеров так и не отменили. Официально не отменили. Мог бы и в части остаться, не унижаться, отпрашиваясь, и не лететь к ней через весь город. Но прилетел, и на тебе – какие-то странные обиды… Хорошенькое дело!

– Ты, наверное, устала? Иди спать…

– Я?! – изумляется Лиса. – Я не устала. А ты?

– Я? – в свою очередь удивляется Сашка. – Я посижу немного, – и, предупреждая возможные возражения, заверяет: – Не волнуйся, есть не хочу, я на службе в офицерской столовке перекусил!

Лиса знает, что Сашу могли и не пустить домой, и, если бы он не поел в офицерской столовой, то сейчас, вполне возможно, спал где-нибудь на солдатской койке на пустой желудок. Поесть в обед было и рационально, и правильно. Некоторое время она взвешивает свои шансы обидеться и вменить Саше в вину то, что он пренебрегает результатами её кухонных трудов. Результат взвешивания даже ей самой кажется абсурдным и нелепым и поэтому она вздыхает, пожимает плечами и решает не обижаться.

Прежде чем уйти, Лиса оборачивается и бросает быстрый взгляд на мужа. Что этот взгляд должен в этой ситуации означать, она и сама не знает. Скорее всего – ничего. Просто ещё раз захотелось посмотреть на Сашу.

Мало ли?..

Сашкины светло-голубые глаза, которые он почему-то всегда сильно щурит, светятся тёплым светом. Обычно этот свет завораживает Лису и напрочь лишает всякой решимости вести себя независимо и неприступно. Но сегодня Сашкин взгляд держит её на расстоянии. Что-то у него там, на службе, случилось.

«Не хочет говорить? Ну и пусть!!!» – решает Лиса.

– Спокойной ночи… – прислоняет она голову к холодному дверному косяку.

Лису не оставляет ощущение, что сегодня они должны сказать друг другу что-то очень важное.

– Угу… – отвечает Сашка, не глядя в её сторону.

Опровергая только что прозвучавшее утверждение о том, что «не голоден», он хватает со стоящей на столе тарелки один из приготовленных для него бутербродов и жуёт, уставившись в принесённую с собой газету. Жуёт, читает и ерошит коротко стриженные светлые волосы.

Вспомнив, каковы они, Сашкины волосы, на ощупь, Лиса вздыхает.

Заплакать что ли?

«Ни за что!!! Опять скажет, что капризничаю и занимаюсь глупостями», – вовремя вспоминает она и удерживает слёзы в себе.

С уставшим Сашей ничего не поделаешь. Он, когда уставший – упёртый и нечуткий. Как деревяшка. Остаётся удалиться в спальню, чтобы там, одной, лёжа в постели, попытаться справиться со своими столь сложными чувствами.* * *

В квартире тихо.

Час спустя в коридоре скрипнула половица. Лисе показалось, что это идёт Саша. К ней идёт! Наконец-то!

Решено! Она ещё немного на него подуется, а потом… Потом опять всё будет хорошо! Половицы продолжают скрипеть, но никого нет. Вскоре Лиса понимает, что звук шагов доносится откуда-то сверху.

Обманулась…

Всего-навсего проснулся живущий этажом выше сосед. Как прозаично…

Уже два месяца, после устроенной азербайджанским Народным фронтом резни и погромов, сосед не ходит на работу. По ночам он бродит по своей скрипящей полами квартире. Бродит, ругает власть и пьёт собственноручно выгнанный виноградный самогон, а днём отсыпается.

Судя по всему, этого самогона у него много.

Слушать, как скрипят соседские половицы невыносимо. Не выдержав, Лиса подымается и на цыпочках крадётся в другую комнату. Там, на узком и слишком коротком для него диванчике, скрючившись, спит неукрытый Саша.

В домах бакинцев второй месяц не топят, а он даже шинель не накинул! Разве так можно? Впрочем, повседневную шинель он оставил на работе. Есть ещё парадная, голубая. Только какой офицер станет укрываться парадной? Парадную шинель одевают редко и только по крайне торжественным случаям. Её светло-голубое сукно очень маркое. Страшно подумать, что с ним станет, если начать ею укрываться!

Лиса уходит в спальню за своим одеялом и, вернувшись, укрывает им заснувшего мужа. Тщательно подоткнув плотное мускулистое тело со всех сторон, остается очень довольна.

«Теперь не замёрзнет!!!»

Сашка благодарно потянулся, на мгновение приоткрыл ничего не понимающие глаза, удовлетворенно хмыкнул и снова провалился в сон. Лиса ещё некоторое время зачем-то стоит возле него, но, замёрзнув на холодном полу, отправляется доставать из бельевого шкафа тоненькое летнее покрывало. Под ним холодно, и оно совершенно не сохраняет тепло. Немного подумав, Лиса кладёт пустующую Сашкину подушку себе на живот. «Для пущей теплоты», – объясняет она самой себе это решение.

Ребёнок мёрзнуть не должен!!!

Не спится.

Ночь тянется невыносимо медленно, словно поднимающийся в гору товарняк. Лиса думает. О чём? Да о разном! У беременной женщины все мысли кружатся или вокруг приятных ожиданий, или вокруг неприятных страхов.

Под утро стало совсем холодно. Здравый смысл советует подняться и найти что-нибудь более существенное: потеплее и понадёжнее, но расстаться с тем малым теплом, что уже собралось под хлипким, словно сито, одеялом, не хватает ни сил, ни духу. Тут, как нельзя кстати, появляется выспавшийся Саша с одеялом на плече. Он явно растроган.

– Меня укрыла, а сама так спала? Замёрзла?.. Маленькая моя…

Саша заботливо укутывает Лису ещё хранящим тепло его тела одеялом и, вздохнув, собирается уходить. Служба…

Он уже одел форменные брюки и тянется за рубашкой оливкового цвета, украшенной пришпиленными к ней погонами с лейтенантскими звёздочками. Он даже берёт её в руки, но затем, взглянув на часы, соблазняется и, отлучившись ненадолго в коридор, куда-то звонит и что-то заговорщицки шепчет в трубку. Возвращается он улыбающийся и довольный, поспешно сбрасывает с себя форму и юркает к жене под бочок. Потом они долго лежат рядышком. Обнявшись. Как раньше. Все обиды и грустные размышления тут же забываются, кажутся Лисе надуманными и нелепыми. Ночная Сашкина признательность приложилась к её ответной, утренней.

Хорошо!

Ощущение тепла, покоя и переполняющей душу благодарности стало для продрогшей молодой женщины ещё одним драгоценным подарком, одним из тех воспоминаний, которые потом носят в себе всю жизнь.

Счастье – это, прежде всего, такие воспоминания.

– А хочешь, Лиса моя хорошая, я за апельсинами сбегаю?! – предлагает Сашка, когда они окончательно просыпаются, и становится неприличным лежать просто так, уставившись на висящую на стене картину с веткой сирени и на бесстыдно заглядывающее в окно солнце.

Лиса смотрит на мужа, улыбается и кивает, но, как только тот отворачивается, промакает ладошкой глаза. Быстро, так чтобы Сашка ничего не заметил.

«Что-то ты, мать, и в самом деле стала слишком чувствительной!» – замечает она себе и вздыхает. Хорошо!* * *

Апельсины продаются «из-под полы» в ближайшем ресторане. В его боковой, выходящей в глухой двор, двери. Невысокое крылечко, раздвигающаяся гармошка крашеной суриком решётки, наполовину стеклянная двойная дверь. У двери открывается одна из её створок, и в образовавшийся проход выставляется узкий обшарпанный стол. За столом усаживается пожилая упитанная женщина с хмурыми бровями и злым, неприступным лицом.

Продавщица.

Её появление это знак: что-нибудь, в зависимости от ситуации, выпросить можно. Если же на решётке красуется зверского вида амбарный замок, у всех потенциальных покупателей портится настроение: «Дефицит недоступен»…

Как ни странно, но многие годы эта хмурая капризная тётка в белом халате была особо почитаема местной детворой. Пожалуй, её даже любили. Только у неё можно было купить страшный по тому времени дефицит и предел детских мечтаний – фруктовое мороженое!

«Предел мечтаний» выглядел непрезентабельно: стограммовый кусочек грязно-розового льда, покрытый тончайшей шоколадной глазурью. Вся эта прелесть была обёрнута в серую бумажку, украшенную малоидентифицируемым размытым рисунком и тёмно-коричневой надписью: «Плодово-ягодное». Такая же надпись красовалась и на местном дешёвом вине, но для бакинской детворы она существует лишь на этой невзрачной упаковке от мороженого. Означает она одно – умопомрачительно вкусное лакомство!!! Правда, стоило это удовольствие больше обозначенного на непромокаемой обёртке на целых пять копеек. Но что поделаешь, если в нём заключена пусть и маленькая, но такая яркая радость детской жизни? Кроме того, у «грабительских» поборов было оправдание – «ресторанная наценка».