Неистовая Матильда: Любовница Наследника - Джин Вронская

Квартал их был буржуазным, магазинов не было, и чтобы купить хлеб и какую-нибудь еду, Мати приходилось пешком преодолевать большое расстояние. Дорога занимала минут тридцать пять. Однажды она так устала, что присела в кафе около булочной. Денег в кармане было очень мало, и она попросила только стакан воды. Пока воду несли, она осмотрелась. Чистенький старичок подбирал окурки, пожилая неопрятная женщина пила красное вино, расплескивая его дрожащими руками. Толстая усатая кассирша дремала за кассой, какой-то человек наклеивал кусок картона на оконное стекло. Рукой на нем было нацарапано: «Здесь евреев не обслуживают».

— Варвары, это варвары, — жаловалась она дома Андрею. — Как француз может такое сделать?

В это кафе она больше не ходила. В сущности, кафе было отвратительным, прислуга невоспитанная, стулья неудобные, не очень-то и хотелось. На Рождество увезли на грузовике еврейскую семью, мужа с женой и тремя красивыми девочками, пяти, семи и одиннадцати лет. Консьержка, мадам Готье, сразу же получила разрешение сдавать комнаты кому угодно, кто мог платить.

— Почему не всю квартиру? — спросила Мати.

— Комнаты по отдельности сдавать выгоднее.

Ее навестил бывший танцор, звезда парижской Оперы, Серж Лифарь, протеже Дягелева. Теперь немцы назначили его директором театра. Никто не хотел занимать этот пост.

— Мати, дорогая, я хочу предложить две вещи. Первое, чтобы вы и его Императорское Высочество пришли на новогодний бал в немецкий институт. Второе, я хотел бы, чтобы вы приняли участие в концерте там. Я знаю, что иногда вы танцуете на русских благотворительных вечерах.

Мати Лифарь никогда не нравился даже тогда, когда был интимным другом Дягилева. Он был слишком хитрым, а уж сейчас, когда он стал коллабо, как мог он даже думать, что она будет иметь с ним что— либо общее?

— Я слишком стара, чтобы танцевать, Лифарь. — Она специально назвала его по фамилии и на «ты». — И я не пойду на этот немецкий бал.

— Вы говорите как коммунистка. Насчет вас не знаю, но ваш сын — точно коммунист. Его до войны видели в компании совпатриотов. Я не доносчик, не беспокойтесь.

— Я надеюсь, но я хотела бы сказать, что ты не испугаешь меня. Все ложь. Только тронь моего сына и увидишь, что с тобой случится. Извини, мне надо выйти за провизией. — Она надела пальто.

— Ну зачем мы ссоримся, Мати? Зайдем в кафе, у меня полно денег.

— Нет, спасибо, мне в другую сторону. Всего хорошего!

Но она была напугана. Что это он говорил такое о Владике? В такое опасное время это звучало, как серьезная угроза.

В январе 1941 года учеников больше не было. Они экономили на всем. Андрей так похудел, что казался прозрачным. Однажды на столе не было ничего, кроме двух помидоров и литра разбавленного красного вина. Прослышав об их нищете, Борис и Зина стали посылать продовольственные посылки. Русская церковь в Биаррице завела корову, десяток кур и гусиную пару. Куры и гуси исправно несли яйца. С весны посылки с мясом, сыром и вином стали прибывать регулярно с верными людьми, приезжавшими в Париж каждую неделю. А один раз они получили посылку с укропом. О Господи, молодая картошка с укропом! Курьерам негде было останавливаться, и великолепный танцевальный зал в сто квадратных метров стал своего рода отелем. Мати могла устроить сколько угодно людей. Для этой цели она купила складные кровати из больницы, которая закрывалась. Конечно, она платила консьержке, чтобы та молчала. Иногда Зина приезжала сама. У них был большой дом в Медоне, рядом с Парижем, но Мати и Андрей жили в самом центре, в престижном и дорогом 16-м районе. И Зина останавливалась у них, в комнате Влади, который совсем исчез. Он появлялся раз в неделю на полчаса, говорил: «Привет, папа», — и целовал Мати.

Зима была такая холодная, какой еще никогда не было. Будто Бог наказал французов за то, что они сдались немцам. Снаружи — мороз, а где-то за окном звонко точила, ковала синица. Где она жила, чем питалась и как выносила холод, было уму непостижимо. Топливо найти было очень трудно. Мати и Андрей целыми днями охотились за всякими палками, щепками, за всем, что горело. Стали жечь мебель и книги. О том, чтобы отопить зал, не было и речи. В январе зал реквизировали. Этого ожидали, слишком долго он не привлекал внимания властей. Сначала пришли два немецких офицера в сопровождении француза. Они взглянули с восхищением на потолок высотой в двенадцать метров, зеркальную стену и ушли, сказав, что возьмут помещение для организации. В этот же день приехал француз на Бентли.

— Меня зовут месье Арнольд, добрый день! Я хочу снять этот роскошный зал. Для вас, мадам, я лучше, чем немцы. Я буду платить 1500 франков в месяц и обеспечу топливо и для вас. Немцы платить ничего не будет.

Месье Арнольд казался лучшим выбором.

— Хорошо, я согласна. Но, — она запнулась, — могу ли я задать Вам нескромный вопрос?

— Да, конечно.

— А какой у вас бизнес, месье Арнольд?

— Очень простой. Я занимаюсь экспортом. Не хотите ли что-нибудь продать? Я куплю, если это что— то ценное, за хорошие деньги, — подчеркнул он.

Мати запомнила его слова. Не было сомнения, что он скупал вещи для немцев. В тот же вечер к подъезду подъехал грузовик с немецким номером. Месье Арнольд выпрыгнул из кабины. Водитель был тоже француз. В кузове сидели три человека. Они соскочили на мостовую и стали разгружать машину. Вскоре в дом затащили два огромных очень дорогих кожаных дивана, десять письменных столов, стулья и широкий круглый обеденный стол. На каждом письменном столе установили по два телефона. Утром прибыли рабочие, которые установили стенку в середине зала, из которого получилось две большие комнаты. Потом пришел человек и врезал дополнительный английский замок с кодом на входную дверь.

Новый жилец заплатил сразу за три месяца вперед, что было большим вспомоществованием в семейный бюджет Мати. Жилец совершенно не беспокоил их. Всегда безукоризненно одет, очень приветлив, когда они сталкивались внизу, но смеялся редко. Дверь всегда держал на замке. Мати и Андрей никогда не слышали его голоса, хотя, по словам консьержки, он все время был на телефоне. «Все по-немецки говорит», — прошептала она. Месье Арнольд говорил очень тихим голосом. Однажды они увидели с ним в его Бентли очень красивую молодую женщину, иногда приходили немцы, иногда французы. Много людей приходило и уходило, всегда внизу было какое-то движение. Вечером всегда приезжал грузовик, который привозил большие деревянные ящики. Трое мужчин, всегда одни и те же, вносили их в комнату, которая служила своего рода складом. Что было в ящиках, никто не знал. Через несколько дней эти ящики увозил тот же грузовик. Операция всегда происходила около полуночи. Но мадам Готье, консьержка, сказала им, что в ящиках картины, очень дорогие картины из музеев, ей будто бы сказал один из грузчиков, что месье Арнольд был маршаном, торговцем произведениями искусств. Мати и Андрей не желали знать всех этих подробностей. Лучшее решение в те дни.

За углом в доме устроили бесплатную столовую для бедных. Каждый день к ней выстраивалась длинная очередь. Люди приходили получить тарелку бесплатного горячего супа. Однажды она увидела, как старая женщина вдруг потеряла сознание и упала на тротуар.

— От голода сомлела, — объяснял мужчина, который стоял за ней в очереди.

Мати перешла улицу. Седая женщина, тощая, как палка, была одета в какие-то старые лохмотья. Но в лице еще оставались следы прежней красоты. Она взглянула еще раз и узнала Натали. Жену Миши, брата Ники. Если бы Великий князь Михаил согласился бы тогда в марте 1917-го взять престол, который Ники ему предложил, Натали была бы царицей, вот теперь она лежала на тротуаре. Вокруг засуетились. Кто-то предложил велосипед с коляской. Хорошая идея!

Молодой человек помог усадить Натали в коляску. Мати шла рядом. Ее квартира была за углом.

«Таксист» даже помог ей поднять Натали наверх в квартиру в комнату Влади. Вскоре пришел Андрей, они вместе раздели Натали, помыли ее в ванне и напоили чаем. Ей полегчало, и, конечно, она их узнала.

Они не виделись со дня их свадьбы в Каннах весной 1921 года.

— Жоржик, наш мальчик, умер десять лет назад, — были первые слова Натали. — Ему было 19 лет.

— Что случилось?

— Он погиб в автомобильной катастрофе, ехал в Канны на гоночной машине. После этого моя жизнь потеряла всякий смысл. Я уехала из Лондона, где прожила семь лет, и переехала в Париж.

— Натали, мы очень сочувствуем, очень огорчены, такая трагедия. Но почему, дорогая, вы не пришли к нам?

— Не знаю. Я не хотела нагружать вас своими проблемами.

— Где же вы теперь живете?

— Недалеко от вас. Я снимаю комнату у одной русской вдовы, ее зовут мадам Анненкова.