Молот и «Грушевое дерево». Убийства в Рэтклиффе - Филлис Джеймс

Процессия медленно прошествовала по Рэтклифф-хайуэй до лавки Марра и там задержалась. В момент остановки повозку тряхнуло, и голова Уильямса упала набок, словно он не мог смотреть на место, где произошла бойня. Один из сопровождающих забрался на платформу и закрепил тело, чтобы казалось, будто мертвые глаза смотрят в дом, где не могут обрести покой души убитых. Минут через десять возница тронул лошадь, и кавалькада снова двинулась вперед. Из всех процессий, которые знал Лондон за свою долгую и нередко мрачную историю, не часто случались такие странные и жуткие, как эта, накануне нового 1812 года, – люди шли по унылым улицам прибрежного Вапинга с телом умершего четыре дня назад человека. Покойник в безвкусно-вычурном, поблекшем от пребывания в тюрьме наряде, левая нога по-прежнему в кандалах, грубая повозка с наскоро сооруженной платформой, единственная неуклюже ступающая лошадь. Все это представляло жуткий контраст с шеренгой власть имущих, которые сопровождали одинокий труп к его позорному месту захоронения.

По тогдашним оценкам, представление смотрели свыше десяти тысяч человек. Лица, маячившие в каждом окне, толпы на мостовой, давка в дверях. Повозка громыхала в серых сумерках по тем улицам, где при жизни разгуливал Уильямс, – мимо пабов, где он кутил, заигрывал с трактирщицами, танцевал и ссорился. От лавки Марра путь лежал по Олд-Грейвел-лейн вдоль стены дока к Синнамон-стрит и далее к гостинице «Грушевое дерево», где Уильямс снимал койку у хозяев Вермилло. Там процессия снова задержалась. Затем двинулась на площадь Сэра Уильяма Уоренса и, поскольку оттуда не существовало проезда для повозки в Вапинг, повернула назад. Опять оказалась на Синнамон-стрит, миновала Кингз-Эдвард-стрит, проследовала по Вапингу, далее на Нью-Грейвел-лейн и снова остановилась на десять минут у таверны «Королевский герб». Впоследствии вспоминали, какая неприятная повисла тишина, когда повозка, скрипнув колесами, замерла. И вдруг раздался ужасный резкий звук: возница наемного экипажа, остановивший лошадей в верхней части улицы, внезапно развернул кнут, склонился со своего сиденья и с проклятием трижды коротко хлестнул по лицу мертвеца.

От таверны «Королевский герб» процессия медленно направилась по Рэтклифф-хайуэй к пересечению с Кэннон-стрит, где у дорожной заставы сходились четыре пути: новая дорога на север к Уайтчепел, Бэк-лейн (также известная как Кейбл-стрит), ведущая от Уэлл-Клоуз-сквер на восток к Сан-Таверн-Филдс и Кэннон-стрит. Здесь уже была выкопана яма примерно четырех футов глубиной, трех длиной и двух шириной. Могилу сознательно приготовили тесной. Пусть этот подлый труп скрючится в земле, а не лежит пристойно, будто спит невинным сном, как на честных христианских похоронах. Уильямса подхватили, грубо скинули с повозки и запихнули в яму. Один из сопровождающих соскочил с коня и, встав рядом, принялся забивать ему кол в сердце. Когда послышались удары окровавленного молота по дереву, тишина наконец взорвалась бешеными криками и проклятиями. В яму насыпали негашеную известь, завалили землей и тут же вернули на место и утрамбовали камни мостовой. «Таймс» такими словами завершает свой репортаж:

«Те, кто составлял процессию, разошлись, и вперед вышли другие, кто не имел возможности наблюдать, как проходило страшное погребение. Они глядели на могилу опозорившего человечество преступника и не испытывали других чувств, кроме отвращения к тому, что он совершил, и сожаления, что он не дожил до момента, когда был бы постыдно наказан, как предписывает закон нашей страны, который, учитывая вину убийцы, может показаться слишком мягким, чтобы выразить гнев законопослушных граждан».

Но как бы спокойно ни вели себя люди, толпа все-таки есть толпа, и воры и карманники не преминули воспользоваться давкой, чтобы обстряпать свои делишки. Хампфри, один из сыщиков с Боу-стрит, не настолько увлекся мрачной картиной погребения трупа, чтобы не следить за живыми. И засек двух своих старых знакомцев кармаников в тот момент, когда они собирались обчистить какого-то джентльмена. Это были Джордж Бигнэл, сообщник известного карманника Скотта, и Роберт Бэрри из банды Билла Соамса. Он арестовал обоих, и, поскольку за них не заплатили залог, они остались за решеткой до следующего заседания суда.

После похорон Уильямса газеты сообщили, что после смерти в его кармане обнаружили половину плоского железного кольца, «достаточно острого, чтобы нанести себе смертельную рану». Это вызвало удивление, поскольку у него не было никакого кольца ни когда его арестовывали, ни когда помещали за решетку. Но потом обнаружилось, что кольцо является частью крепления стен его временной тюрьмы в Лебек-Хэд напротив управы Шэдуэлла. Сравнили кольцо с недостающей частью и заключили, что во время короткого пребывания в этом месте до того, как его перевели в тюрьму «Колдбат-Филдс», Уильямс умудрился выломать кусок железного крепления и припрятал для каких-то целей в карман.

Тьма накрыла Шэдуэлл и Вапинг. Разошлись последние стоявшие у могилы люди. Появились на улицах фонарщики. Сторожа приготовились совершать обходы и выкрикивать время. Лондонцы смелее покидали дома – великий страх ушел из их душ. Тем же, кто серьезно изучал имеющиеся улики, даже в голову не пришло бы, что история этим завершилась. Однако несведущим, запуганным и беззащитным то, что произошло в этот день, стало утешением и поддержкой. Что бы ни открылось об убийствах впоследствии, разве демон с Рэтклифф-хайуэй не ясно продемонстрировал своей вины? И разве, наконец, он не был предан земле? Еще неделю-другую люди будут с опаской обходить то место, где слегка неровные камни на мостовой обозначают могилу негодяя. Дерзкие маленькие озорники, попрыгав по булыжнику, будут стремглав убегать, чтобы где-нибудь спрятаться, боясь одинаково материнского гнева и заразы от проклятых костей. Еще месяцы на перекрестке будет царить мрачная атмосфера суеверного страха. Но улица была уже людная и становилась все более людной. Над могилой бесконечной вереницей проходили пешеходы, проезжали экипажи, раздавался цокот копыт, и вскоре никто в Лондоне девятнадцатого века не сможет точно сказать, где лежит тело Джона Уильямса.

В следующее воскресенье в Ист-Энде читались церковные проповеди, но ни в одной из них не упоминались гнусные убийства и страшный конец преступника. Образец подобной проповеди был напечатан в буклете Фэрберна за 1811 год, видимо, вместо наставления приговоренному и исповеди убийцы, что было бы более логичным завершением данного выпуска. Проповедник с истинно христианским пылом старался оградить власти, и особенно правительство, от всякой хулы, а неправедных наставлял на путь добродетели и почтительности, напоминая об адском пламени и осуждении на вечные муки. Проповедь открывалась восемнадцатым стихом из девятнадцатой главы Евангелия от Матфея: «Иисус же сказал: не убивай, не прелюбодействуй, не кради, не лжесвидетельствуй». Первый абзац дает прекрасное представление обо всем тексте:

«О, мои возлюбленные братья! Каким языком и в каких выражениях к вам обратиться по поводу недавних, тревожных и ужасных событий? Воровство и грабеж подкрадываются к нам среди белого дня. Убийство, преднамеренное убийство, подстерегает нас в наших собственных жилищах, и, по яркому замечанию коронера, наши дома больше не наши крепости, и мы уже не чувствуем себя в безопасности в собственных постелях. Какими красками, возлюбленные мои братья, живописать всеобщий испуг? Наши улицы полнятся плачем и проклятиями. На каждом лице страх и смятение!

Только помыслите: за десять коротких дней семь наших ближних, недавно пышущих здоровьем и крепких духом, как мы с вами, и даже не помышлявших об опасности были зверски убиты у своих очагов рукой полуночного убийцы. От этого дрогнут самые закаленные сердца, придет в ужас самый закоренелый преступник.

Некоторые из наших сограждан воспользовались печальными событиями, чтобы возвести обвинения против правительства, хотя я не вижу на то никаких оснований. Каким образом, позвольте вас спросить, правительство могло предотвратить сии ужасные деяния? Есть ли на свете настолько прозорливые люди, чтобы их предвидеть? Разве смертный обладает таким провидением, чтобы отвести удар? Будь у правительства такая сила, не следовало ли ее в первую очередь обратить на то, чтобы оградить от зла священного главу государства, помазанника Божия? Тем не менее нам хорошо известно, что на священную персону нашего обожаемого и почитаемого короля (чей душевный недуг мы горько оплакиваем) за время его правления покушались не менее трех раз. И кому же он обязан своей жизнью? Не бдительности своего правительства, не предостережениям своих министров, а целиком и исключительно милостивой воле провидения! Маньяки и убийцы за гранью обычных человеческих норм, и их действия не способен предотвратить смертный. Не представляю, какие предосторожности могли бы сохранить жизнь двум этим несчастным семьям, чья судьба переполняет нас изумлением и горем. То, что наша полиция несовершенна и ее просчеты подчас велики, доказывает наглость, с какой орудуют карманники и домушники. Но, возлюбленные мои братья, я повторяю опять и опять: лучшая полицейская система в мире не предотвратила бы эти страшные происшествия. Нет, мои возлюбленные, предотвратить такие зверства не в силах ни сыщики, ни полиция и никто из смертных. И лишь всевидящее Божественное Провидение способно оградить нас от них. И только в Духе Святом, и ни в чем ином, обретут наши души защиту от подобных ужасов».