Флейта Нимма - Марина Кимман

— Хорошо спалось? — любезно осведомился он.

Художник выскочил из постели. К счастью, флейта, равно как и страницы из атласа, были на месте. Чапель с усмешкой наблюдал за тем, как Аллегри роется в своей постели.

— Откопал что-нибудь? — спросил он. — Я, вообще-то, пришел за расплатой.

Это прозвучало так, как будто Чапель собирался вытащить ножик и прирезать его, пока никто ничего не заподозрил.

Видимо, это отразилось на лице художника. Чапель заржал так, что чуть не свалился со стула.

— Да не собираюсь я никого убивать! Лучше расскажи, где твоя последняя картина.

Аллегри нахмурился, вспоминая. Да, кажется, он действительно хотел завещать ее этому проходимцу, и уже жалел об этом.

— Уговор есть уговор, — напомнил Чапель.

Художник рассказал ему.

— И не трудись писать расписку, — сказал он, — как ты намеревался вначале. Я лучше ее украду. Так веселее, — и, словно в подтверждение своих слов, Чапель расплылся в улыбке.

Он ушел. Аллегри несколько минут пытался понять, было ли это наяву или просто приснилось.

Никогда еще вор не приходил к нему, чтобы предупредить об ограблении.

Было время обеда. Художник сидел в трактире на северной окраине Чатала. Ему в очередной раз подали баташ, какую-то местечковую разновидность. Он успел привыкнуть к этому блюду и даже в некоторой степени полюбить его, но сейчас есть совершенно не хотелось.

Очень некстати: судя по карте, ближайшее поселение встретится нескоро.

Снаружи призывно закричали мулы — им не терпелось отправиться в путь. Художник со вздохом начал собираться.

— Именем Ууста Второго!

В трактире сделалось людно. Мелкие воришки, которые, кажется, водились везде, где слышался звон денег, попытались просочиться сквозь щели, но не преуспели и принялись дрожать по углам.

Однако стражей они не интересовали.

— Разыскивается! — завопил один из стражников, — Мужчина! На вид! Двадцать-пять! Тридцать! Рост! Выше среднего! Приметы! Красный платок! Длинный нос!..

Голос у него был козлиный, по-другому не скажешь. Даже Кость и Ночка снаружи отозвались.

Аллегри в это время пробирался к выходу. По мере того как капитан стражи называл все новые и новые приметы, художник уверился — ищут не кого-нибудь, а его знакомца, этого пройдоху Чапеля. Что он успел натворить? Хотя нет, не этот вопрос его интересовал. Главное — когда? С того момента, как они распрощались, едва ли полдня прошло.

— Любезный, — обратился он к ближайшему блюстителю порядка, чей грустный вид навевал мысли о бренности всего сущего. — Что случилось-то?

Стражник вздрогнул и затравленно оглянулся. Увидев художника, он чуть расслабился.

— Вы, господин, явно не отсюда, — тихо сказал он. — За "любезного" тут и убить могут.

— Почему?

Стражник снова оглянулся, проверяя, не подслушивает ли кто, затем наклонился к художнику:

— У нас "любезными" называют этих…ну как их… — он явно смутился — м-м-м…

— Ну! — поторопил Аллегри. Он терпеть не мог, когда кто-то мямлил.

— … м-м-мужеложцев, — стражник сказал так тихо, что художнику пришлось наклониться, чтобы расслышать хоть что-нибудь.

Ничего себе, подумал он. За время чатальского путешествия Аллегри неоднократно пользовался этим словечком, даже не задумываясь, почему оно вызывает такую реакцию. Он приписывал это недружелюбности местного населения.

Стражник, вконец засмущавшись — его явно только недавно приняли на службу, — попытался отползти от художника. Бесполезно. Трактир был набит битком, и сбежать могла бы только муха. И то — не каждая.

— Хорошо, не-любезный, — сказал Аллегри, — что натворил тот бедолага?

— Который?

Аллегри кивнул в сторону человека с грамотой Ууста Второго, все еще выкрикивающего приметы подозреваемого.

Страж, кажется, был только рад уйти от скользкой темы.

— Вы не поверите, — начал он, — этого чудака застали за разрисовыванием стен королевской спальни. Картинки весьма непристойного характера, да еще и двигаются… — стражник ухмыльнулся. — Представляю, какое лицо было у короля, когда он проснулся и обнаружил вокруг сцены из "Тысячи разнообразных приключений повесы Филлиса". Так мало того, когда Ууст позвал стражу, этот шутник обиделся и сказал, что никто не ценит его помощи в семейных делах.

Насколько успел понять Аллегри, такой финт ушами был вполне в духе Чапеля.

— И что теперь? — спросил он.

— Что-что, ищем, что. Ууст приказал обыскать все закоулки. Думаю, что не только затем, чтобы наказать преступника, но и чтобы тот убрал свои рисунки — ни король, ни придворные маги с этим не справились. Хотя, говорят, королеве они понравились, — стражник хихикнул, почти по-девичьи. — Если честно, — он понизил голос, — ходят слухи, что тот, кого мы ищем — не совсем человек. Дескать, у него что-то странное, с волосами.

Между тем, в таверне стало тихо. Шептались только Аллегри и молодой человек.

Они обратили на себя внимание. Один стражник, чья военная выправка странно контрастировала с жиденькими, совершенно нереспектабельными усами, направился в их сторону.

— Бесмир, кончай болтать! — заорал он, брызгая фонтанчиками слюны и отвесив собеседнику Аллегри подзатыльник. — Когда ты уже научишься держать язык за зубами?

Тот попытался замаскироваться под окружающую обстановку, но в толпе это было сложно. Усатый мужчина потащил Бесмира на улицу. Дальнейшую ругань расслышать не представлялось возможным.

— И как его допустили к службе? — удивлялись его товарищи, пробираясь к выходу. Художник затесался позади них. Судя по тону, вопрос для них давно превратился в риторический.

Оказавшись на улице и впрягая Кость и Ночку в повозку, Аллегри ощутил легкий укол тревоги. Чапель был неизвестной величиной, и, хуже того — величиной неуправляемой, темной лошадкой, которая могла все испортить. Художник так и не понял, знает ли он о цели его путешествия, и если да — что собирается с этим делать? Могла ли хозяйка Хранилища ему рассказать, или она, как и обещала, сохранила тайну художника? Или он знал все изначально, но притворялся?

Аллегри усилием воли стряхнул с себя беспокойство. Были вещи, на которые он не мог повлиять: оставалось лишь сосредоточиться на всем остальном. По крайней мере, теперь он знал, куда двигаться. Где-то в осеморских горах его ждал Храм музыки, а в нем — табличка с письменами давно ушедшего народа.

А вот что путь через Степь закрыт, художник узнал, когда остановился на ночлег в Чору-Нери, маленьком городе на тройной границе — Чатала, Айзернен-Золена и Степи. Наступил месяц Саван, и тот, кто хотел пройти через нее в сторону Поющей пустыни, был все равно что мертв.