Миссис де Уинтер - Сьюзен Хилл

Если закрыть глаза, я могу увидеть его и сейчас, увидеть совершенно ясно, испытав при этом умиротворение и боль.

И в эту минуту я услышала голос Максима.

- Вот, - сказал он, протягивая мне конверт. - Прочитай-ка это лучше сама. - И, повернувшись ко мне спиной, тут же зашагал в противоположный конец палубы.

Конверт оказался между моими пальцами, я и сейчас чувствую гладкость его бумаги, он был надорван сверху. Я стояла, держа его в руке, бросая взгляд на небо, но солнце уже ушло, последние отблески его погасли, купола погрузились во тьму. Осталась только луна - чистая, словно сделанная из светящейся проволоки.

Сердце у меня гулко колотилось. Я не знала, что может находиться в конверте, какие слова мне предстоит прочитать. Я не хотела ничего читать, хотела остаться в неведении, в том времени, когда все было благополучно и мне нечего было опасаться. Я боялась.

Все меняется, сказала я. Это каким-то образом изменит положение вещей. И действительно изменило.

Я села на неудобную скамью под мостиком, где находился штормовой фонарь, слабый свет его упал на бумагу. Я не понимала, почему Максим оставил меня одну, чего он боялся. Должно быть, в этом конверте содержалась какая-то ужасная информация, нечто такое, что он не мог выразить словами; но это не могло быть простой, обычной плохой вестью - например, о чьей-то смерти или болезни или о каком-то страшном бедствии, он бы наверняка остался рядом, что-то рассказал бы мне, и мы были бы вместе. Но мы далеко друг от друга. Я почувствовала, как слезы подступают к глазам, скупые слезы, в которых содержится какое-то особенное горькое вещество, вовсе не те слезы, которые легко растекаются по лицу и даже облегчают душу.

Мимо меня прошел один из членов команды, в темноте выделялся белизной его головной убор. Он с любопытством посмотрел на меня, но не остановился. С того места, где я сидела, мне не было видно луны, я видела лишь отдаленные мерцающие огоньки на берегу. До меня Доходил запах нефти из машинного отделения, доносился шум работающих двигателей.

Пожалуйста, сказала я, хотя и не знала, чего так отчаянно прошу. Пожалуйста! Крик о помощи.

А затем я вынула из конверта единственный листок бумаги и поднесла его к свету.

"Инвераллох. Среда.

Мой дорогой Максим,

спешу сообщить вам окончательный результат. Посылаю вам это срочной почтой до востребования в Венецию в надежде, что письмо застанет вас до вашего отъезда.

Этим утром я узнал, что на мое сделанное от вашего имени предложение о приобретении безусловного права собственности на Коббетс-Брейк дан положительный ответ. Как только получите это письмо, подтвердите телеграфом свое согласие, с тем чтобы я мог связаться на следующей неделе с Арчи Николсоном в Лондоне и оформить все документы сделки, которые вы подпишете сразу по возвращении.

Был бы рад знать окончательную дату. Нужно еще кое-что сделать, но как только документы будут оформлены, дом перейдет в вашу собственность, и вы сможете въехать в него в любое удобное для вас время после возвращения в Англию. Я рад этому так же, как, надеюсь,

будете рады и вы оба.

Всегда ваш

Фрэнк".

Руки мои дрожали, я вцепилась в бумагу, опасаясь, что она выпадет из моих пальцев и ее унесет бриз.

Я подняла голову. Максим уже был рядом.

- Вот и приплыли, - сказал он.

Мы подошли к поручням и остались стоять на палубе, пока пароход медленно приближался к древнему таинственному городу, который, казалось, готов был приветственно заключить нас в свои объятия.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава 12

Мы приехали в Коббетс-Брейк в мае, как некогда в Мэндерли. Но все было по-другому, совершенно по-другому! Новое начало... И всякий раз, когда я это вспоминаю, даже после всего случившегося, у меня возникает ощущение света, полного отсутствия тени, мои воспоминания о том времени радостны, я ни о чем не сожалею, не сожалею о нашем возвращении в Коббетс-Брейк.

Я до сих пор вспоминаю Мэндерли, вспоминаю, насколько я была там не на месте, какой робкой и неприспособленной оказалась - дом меня просто раздавил. Впервые там появившись, я никак не могла поверить своему счастью, прийти в себя от радости, и тут почти сразу на меня обрушилась лавина новых переживаний. Что же касается Коббетс-Брейка, то я приехала в этот дом с уверенностью и спокойствием, с возвратившимся чувством необоримой любви к Максиму, который все это сделал, с оптимизмом и верой в будущее. Меня не покидало ощущение, будто я много лет жила ожиданием начала настоящей жизни, что все до этого было лишь подготовкой к ней, что я лишь наблюдала за происходящим со стороны, принимала участие в спектакле, где у каждого своя роль, и меня выталкивали на сцену для бессловесной роли, я ничего не говорила и не способствовала развитию действия. Все сверлили меня взглядами, угрожающе замолкали, когда я появлялась в свете рампы, и тем не менее я оставалась персонажем совершенно незначительным. Теперь же спектакль закончился и началась жизнь, я окунулась в нее с головой, и она подхватила меня и понесла.

То время, которое нам оставалось жить за границей, прошло в заботах. Письма и телеграммы летели в двух направлениях - между Фрэнком Кроли и Максимом, агентами по продаже земли и адвокатами, шла переписка с Джайлсом и людьми, работающими на ферме. Максим проводил целые часы у безобразно работающего телефона, крича давал инструкции, выяснял, что сделано и что не сделано, - и одновременно мы знакомились с таинственной, экзотической и шумной жизнью Стамбула, и все, что я видела, казалось мне милым, до сих пор я вспоминаю то время с каким-то пронзительным чувством; я знала, что скоро уезжаю, что'это последние дни нашего изгнания, к тому же это было вовсе не изгнание, а удовольствие - мы скоро уезжаем домой и для нас начнется новая жизнь. Мы бродили по улицам среди людей и животных, покупателей и продавцов, нищих и детей, входили в мечети, наполненные поющими голосами, вдыхали пьянящие, дурманящие запахи - всепроникающие, странные, порой неприятные и не похожие ни на что из того, что мне суждено вдыхать впредь, они навсегда окажутся запечатанными в каком-то ящике, от которого у меня нет ключа. Если бы он у меня был, если бы мне пришлось взломать тот ящик, вернуться в то место, в то время и в те воспоминания, которые тесно переплетались с теми запахами, меня затопили бы и погребли под собой прежние чувства. А еще осталась память о сладких, острых, приправленных травами, копченых блюдах, они иногда вспоминаются мне, когда я ем мясо или печень, и это чудным образом тут же переносит меня к тем дням и ночам.

В наших отношениях не осталось места умолчаниям и непониманию, были только любовь и определенность цели; было удивительное счастье, неотделимое от места и времени, и я испытывала щемящее чувство, покидая Стамбул, поскольку его красота дополнялась моими личными острыми переживаниями, ощущением неповторимости момента. Когда яркий, многокрасочный город скрылся из виду, мне подумалось, что он просто растворился, перестал вообще существовать, потому что мы больше его не видим.

Мы возвращались в Англию на пароходе, не обремененные делами. Фрэнк должен был позаботиться об окончательных деталях сделки, но мы могли узнать обо всем лишь по возвращении; тогда нужно будет решить, что нам предстоит сделать, как поступить с мебелью, которая была продана вместе с домом. Старая чета возвращаться в Коббетс-Брейк не хотела, а их сын, только что демобилизовавшийся из армии, забрал лишь личные вещи да кое-какие ценности, большая же часть мебели осталась на месте; у Фрэнка не было времени проводить инвентаризацию, да он и не считал нужным это делать. Он снял неподалеку небольшой дом, где мы могли бы какое-то время пожить, хотя я знала, что если даже нам придется очищать Коббетс-Брейк от всей мебели и делать ремонт, мне бы хотелось жить там, я готова была временно ограничиться несколькими комнатами. Мы принадлежали этому месту и никакому иному, и некоторые неудобства ровным счетом ничего не значили.

Говорили, что это был самый теплый май за последние годы, никогда еще тепло не приходило так рано; никто не мог предсказать, какие сюрпризы погода собирается преподнести впоследствии, но не воспользоваться этими благодатными днями было бы грешно.

И мы пользовались. Англия пахла весной, цветами и травами, пролеска почти сошла, однако, проезжая через леса и рощи, мы то и дело видели, как что-то голубело под первыми свежими листьями. Дважды в дороге мы останавливались. Сквозь ажурные ветви над головами синело небо, у наших ног пробивались влажные, прохладные цветы. Я наклонилась, погрузила в цветы руку и, закрыв глаза, стала жадно вдыхать их пьянящий аромат.

- Нет смысла их набирать, - сказал Максим. - Через час они завянут.

Возникло воспоминание детства: бледные, чахлые желтовато-зеленые стебельки, которые свешивались с корзины на моем велосипеде; не удержавшись, я набрала целую охапку цветов, чтобы мама поставила их в вазу, свято веря в то, что она каким-то волшебным образом способна их оживить.