Сожженная Москва - Григорий Петрович Данилевский

— Вы знаете по-ихнему? — радостно спросил он, прочтя письмо. — И отлпчно-с: сами объясните им свое дело, а пока вот помогите, этому офицеру нужно указать на карте, где дома Пашкова. Главный из них сгорел, а в боковых они хотят ладить новый госпиталь и богадельню… Удивляетесь, что я при их службе? — заключил, оглядываясь, Кольчугин. — Что, сударь, делать? Крест несем… силком запрягли.

XXVII

Тропинин, войдя за перегородку, дал нужные объяснения офицеру и затем сообщил ему о предложении Находкина. Сперва офицер слушал его сухо, но едва узнал, что Илья владеет кистью, мгновенно изменился.

— Вы хотя и в грубой одежде, — сказал он, не скрывая своего удовольствия, — видно, что образованный, высшего общества человек. Садитесь. Не думайте, чтобы мы были только завоевателями. Вы увидите, как мы оживим и воскресим вашу страну. О! театр! лучшая пища для души… Я сам по призванию что хотите: певец, стихотворец, актер, словом — артист.

На Илью были устремлены ласковые черные глаза: печальная улыбка не сходила с бледного лица офицера.

— Да, — продолжал последний, — я в молодости, в нашей college,[41] в Бордо, играл не только Мольера, по и Расина… Далекие, счастливые времена! Но и здесь между вашими актерами, уверяю вас, есть истинные таланты; не все бежали. О! мы уже пригласили изрядных комиков. Офицер назвал имена нескольких магазинщиков, аптекаря и двух парикмахеров с Кузнецкого моста. А ваш балетмейстер Ламираль, вот дарование! Он вызвался быть у нас режиссером и ставить даже танцы… Потом, как его, как? очень милый господин… мы с ним обедали на днях в его премилой семье… Он взял подряд поставить театральную утварь… Вспомнил! — торговец сукнами Данкварт… еще у него на вывеске герб императора Александра.

— Все ваши соотечественники, французы, — сказал Илья.

— Вы этим хотите сказать, — произнес офицер, — что вам, как русскому, хотя так превосходно говорящему по-французски, неприлично участвовать в наших удовольствиях? Не так ли?

— Да, — ответил Илья.

— Полноте, помогите нам.

— Но чем же?

— Вы рисуете красками?

— Да.

— Это все, что нам нужно. И если вы согласны, скажите, чем, в свой черед, и я могу вам служить? Шарль Дроз, к вашим услугам, заключил, вежливо кланяясь, офицер, — капитан семнадцатого полка и адъютант штаба… а в свободные часы — любитель всего изящного и в особенности театра.

— Я голоден, мосье Дроз! — мрачно произнес Илья. — Со вчерашнего дня ничего не ел.

— Боже мой, а я-то, извините… прошу вас ко мне! — сказал, вставая, капитан. — Мы оба — артисты… Что делать? жребий войны… Я здесь недалеко, тут же во дворе; только кончу дело. А вы, мосье Никичь, — обратился он, через переводчика, к Кольчугину, — снабдите господина… господина Тропин… не так ли? приличною одеждой и обувью из нашего склада… я сам о том доложу генералу…

Тропинина провели в какую-то каморку, полную разного хлама, одели во французскую военную шинель и фуражку и в новые, еще не надеванные сапоги, по-видимому, добытые в какой-либо ограбленной лавке обуви. Выйдя из каморки, он встретил Карпа.

— А меня-то, батюшка Илья Борисович, отпустите? — спросил тот, едва узнав Илью в новом наряде.

— Куда ты?

— Землячка тут нашел, пойдем бураки и картошку копать.

— Где копать? Знаю я, куда ты и зачем…смотри, не попадись…

— Убей бог, в казенных огородах, возле казарм. Накопаем им, аспидам, да авось и уйдем.

Освободившись от занятий, капитан Дроз провел Илью внутренними комнатами в обширный барский, почти не тронутый огнем двор, в задних флигелях которого размещались адъютанты начальника розыскной полиции, чины его канцелярии и конные и пешие рассыльные. В помещения капитана, в проходной тесной комнатке, у окна, с пером в руке и в больших очках на носу, сидел седенький в военной куртке писец.

— Пора, Пьер, кончать, темно! портишь глаза! — ласково сказал Дроз писцу, идя с Ильей мимо него.

— Нельзя, капитан, — ответил, не отрываясь от бумаги, писец, машина станет! списки герцога Экмюльского… только что принесли…

— О, в таком случае кончай, — объявил Дроз.

— В чем эта работа, осмеливаюсь узнать? — спросил Илья, когда капитан потребовал ему от своего денщика закусить и усадил его за блюдо холодной телятины.

— Да, mon bon monsieur,[42] горька доля воюющих! — со вздохом ответил капитан. — Часто я проклинал судьбу, что из артиста стал солдатом… а теперь меня наряжают для разных следствий… в эти же списки вносятся имена пленных маршала Даву. Дроз достал из шкафа бутылку и налил гостю стакан вина.

— Что же делают потом с этими списками? — спросил Илья.

— Их пересылают, к сведению, в главный штаб и сюда.

— И только?

— Нет, канцелярия маршала делит вносимых в эти списки на две части. В одну вносятся менее опасные, заурядные лица; в другую особенно подозрительные.

— Что же ожидает первых и вторых?

— Против имени первых канцелярия обыкновенно делает отметки: под арест или на работы; против вторых же сам маршал ставит собственноручные резолюции: к повешению или к расстрелянию… Печальные бывают развязки. Война не шутит. У меня на этот предмет есть стихи. Не хотите ли, я вам их прочту? — спросил он, покраснев. — Мои собственные стихи о войне.

— Сделайте одолжение.

Дроз встал, протянул руку и, с грустью глядя па гостя, как бы призывая его в судьи своей тоски и одиночества, нежным певучим тенором продекламировал элегию о разоренном гнезде малиновки и о коршуне, похитившем ее птенцов. Он сам с напомаженным хохолком напоминал малиновку. Голос и стихи Дроза тронули Илью. Его щеки от этого чтения и вкусной еды, запитой вином, раскраснелись. Красивый, с горбом нос капитана между тем стал еще бледнее, а глаза печальнее. Он в раздумье молча глядел в пространство. В это время старичок-писец принес переписанные бумаги. Капитан повертел их в руках и вздохнул.

— Да, — сказал он, — отличный почерк, но на какое дело! Есть ли у вас, в России, такие искусники?

Он показал гостю копии, бережно положил их на окно и объявил, что сам отнесет их к генералу, а подлинники велел отправить в канцелярию главного штаба, в Кремль.

— Стаканчик! знаешь, той? — обратился он к писцу, добродушно подмигивая ему на кубышку перцовки в шкафу. — Таким почерком переписывать только Шенье, Бомарше…

Дроз налил из кубышки, которую он называл «bou-che de feu» «огненным ртом».

— Капитан! — восторженно произнес писец, отставя руку и глядя на поданный ему стакан перцовки. — Век не забуду ваших ласк и доброты! Он медленно выпил стакан, отер рукавом усы и крякнул.

— Это напиток богов! Исполнение желаний ваших, господа, и