И умрем в один день… - Песах Амнуэль

Двадцать минут, пока мы плелись по перегруженным улицам Рима, я раздумывал над тем, мог ли Лугетти не обратиться ко мне со своим нелепым, как мне тогда показалось, вопросом. Не было у него на самом деле никакого выбора, и поступал он не как человек разумный, способный в любой ситуации увидеть минимум три и максимум бесконечное число неравновероятных возможностей. Нет, он вел себя именно как конечный автомат, запрограммированный на получение определенного результата — он-то думал иначе, да я и сам думал иначе, когда Лугетти впервые переступил порог моего кабинета. Однако, если знать не только начальные условия, но и граничные, и главное — знать результат, и если, к тому же, помнить, как все происходило на самом деле…

Мы выбираем… Конечно. Только — что мы выбираем, когда делаем выбор? Свою судьбу? Или судьбу мира? Свою жизнь или жизни миллиардов человек, каждый из которых тоже совершает в этот момент свой выбор и тоже, как я, как Лючия, как Лугетти, распоряжается не только своей судьбой, но судьбой миллиардов… Не миллиардов даже, речь ведь идет не только о людях, но обо всем, что составляет содержание мироздания, о котором никто из нас не думает, выбирая путь и воображая, что только своей судьбой рискует или, наоборот, старается не рисковать, чтобы прожить долго и счастливо.

— Не думай об этом, — прошептала Лючия.

Хорошо. Я не буду об этом думать. Подумаю о том, что, вернувшись, скорее всего, и помнить не буду об этом расследовании, о своей жизни, о работе в полиции, об этих улицах, которые существуют только потому, что мир бесконечен в своих проявлениях и, следовательно, есть возможность выбрать…

Что делает мысль, когда выбирает себе дорогу в мире?

Раньше я не задумывался об этом. Раньше — когда? Или правильнее спросить: раньше — где?

— Не думай об этом.

Я припарковал машину, втиснувшись между огромным «ягуаром», чей зад едва не достигал противоположного тротуара, и юрким малолитражным «ситроном», который я, возможно, мог бы сдвинуть одним пальцем, если бы возникла необходимость.

На второй этаж мы с Лючией поднялись, держась за руки. Скорее всего, синьор Лугетти мог нас видеть, если стоял в это время у окна и смотрел на улицу. Наверно, так и было, потому что встретил он нас хмурым взглядом, на жену старался не смотреть, а со мной говорил, как с человеком, предавшим его в самых лучших ожиданиях.

— Расследование закончено, синьор Лугетти, — сказал я, отпустил, наконец, руку Лючии и поздоровался с неутомимым синьором Балцано, сидевшим на диване, закинув ногу на ногу, и курившим трубку с таким видом, будто в ней был не табак, а смертельный яд.

— Если вам так не нравится, — сказал я, — зачем вы это курите, дорогой Балцано? И почему вы здесь? Вы же сказали…

— Только хотел помочь, — он пожал плечами.

— И как всегда, немного не рассчитали время и место, — ехидно произнес я. — Пришлось опять входить сквозь стену?

Балцано покачал головой, а Лугетти сказал резко:

— Не время для шуток, Кампора! Этот синьор позвонил мне несколько минут назад, сказал, что вы сейчас приедете, и попросил разрешения присутствовать при разговоре. Я подумал: если он знает о…

— Да-да, — сказал я и сел рядом с коллегой. — Не обращайте внимания, синьор Лугетти, Балцано обычно опережает события, у него не все в порядке с ощущением времени и пространства.

Лючия прошла через всю комнату и опустилась в кресло у письменного стола — наверняка она много раз сидела в этом кресле, а Вериано стоял рядом… или наоборот, он сидел, а она стояла и смотрела, как он работает.

— Вы тоже садитесь, синьор Лугетти, — сказал я. — Не люблю, когда клиент стоит и смотрит на меня сверху.

Не отрывая от меня взгляда, Вериано нашарил за спиной стул и сел на него верхом.

— Да, — сказал он. — Я слушаю. Мотив. Вы об этом хотите сказать?

— Послушайте, — начал я. — Вы точно уверены в том, что не знаете мотива?

Лугетти перевел, наконец, взгляд на Лючию, будто только сейчас вспомнил о ее присутствии, и сказал:

— Мотив, который приходил мне в голову, не может иметь к реальности никакого отношения. Если вы хотите сказать, что все произошло из-за дурацкой истории с… как его… Гатти… Если вы пришли к такому заключению, синьор Кампора, значит, вы плохо провели расследование, и я вынужден отказаться от ваших услуг. Поищу другого детектива.

— Он все еще не понимает, — сказала Лючия.

— Почему, — пробормотал Балцано, — вы непременно хотите что-то объяснить этому человеку?

— Потому, — сказал я, — что от его решения сейчас зависит, будет этот мир существовать или погибнет после нашего ухода.

Балцано пожал плечами. Его не интересовала судьба мира, в который он пришел не по своему желанию.

— Тем не менее, — сказал я синьору Лугетти, который, конечно, не слышал нашего короткого обмена репликами, — мотив именно таков: любовь создает миры, любовь способна миры уничтожить, и это не поэтическая метафора. Так оно, знаете ли, происходит на самом деле.

— Лючия, — Лугетти впервые обратился к своей жене, — ты действительно…

— Да, — сказала она твердо.

— Нет, — сказал Лугетти, — я не о том хочу… Я могу понять… ну, ты влюбилась в этого… в этот фантом… в образ, который создала в воображении…

— Гатти не был воображаемым… — начал я.

— Бросьте! — отмахнулся Лугетти. — Какое имеет значение, жил этот человек на самом деле в Сан-Тинторетто…

— Так вы знали?

— …Или это был результат действия компьютерной программы… не эмуляция, но очень приличная модель. Какое это имеет значение? Разве для любви нужно материальное… Разве не любил рыцарь Рудель свою принцессу Грезу, никогда ее не видев? Любовь не может быть мотивом, понимаете? Нет, нет и нет!

Он действительно был в этом уверен.

— Нанимая меня, — сказал я, — вы знали, кто такой Гатти, где он жил, когда исчез. Вы знали, что ваша жена…

— Знал! Конечно. Мне ничего не стоило проследить их переписку, я читал каждое их слово, меня корежило, я хотел явиться к Гатти и высказать ему все, что думал о его… Я так бы и сделал, если бы в какой-то момент…

Он замолчал, он все еще не отводил взгляда от Лючии, а она медленно качала головой — нет, говорила она, ты не стал бы этого делать, ты не смог бы…

— Если бы в какой-то момент, — напомнил я. — Что? Почему вы решили, что существует связь между происхождением мироздания и тем, что ваша жена… Послушайте, синьор Лугетти… За эти дни я многое понял — в самом себе, прежде всего. Послушайте! Я хочу сказать: ни из каких ваших теорий не могло следовать заключение, которое вы сделали.