Шах одноглазому королю (СИ) - Молчанов Анатолий

Около крыльца стоял мой «Адлер» и рядом какой-то кюбельваген (Volkswagen Typ 82 (Kübelwagen) — германский автомобиль повышенной проходимости военного назначения, выпускавшийся с 1939 по 1945 год, самый массовый автомобиль Германии времён Второй Мировой войны) защитного цвета. Два человека в форме СС, опершись на его капот увлеченно беседовали о чем-то с моим водителем.

— Вы хотите посмотреть место пожара? — вдруг спросил меня Крюков.

— Зачем? — искренне удивился я. — Я похож на офицера Фойершутцполицай? (feuerschutzpolizei, пожарная полиция — пожарная служба в Третьем рейхе)

— Вы разве здесь не по этой причине? — поинтересовался он тихо.

— Давайте договоримся, Григорий Васильевич, — я остановился и повернулся к нему лицом, — вопросы буду задавать я, какие сочту нужными и тогда, когда решу, что пришло время их задать. — я строго посмотрел на него пару секунд и только потом завершил свою короткую речь. — А вы будете развернуто на них отвечать.

Он согласно кивнул и уставился взглядом в землю.

— Очень хорошо. — подытожил я и подошел к солдатам у авто.

Они тут же вытянулись в струнку, а старший, отсалютовав, представился дежурным офицером унтерштурмфюрером СС Зегерсом. Пожав ему руку я поднялся на крыльцо. Крюков шел следом, чуть позади.

Как же я люблю немецкие уставы! В отличие от советских, которые я вынужден был изучать, готовясь к операции «Stille Wasser».

У нас офицер представился и все. Если вдруг мне что-либо от него понадобится, я сам отдам нужные распоряжения. У русских же это целый византийский церемониал. Дежурный офицер должен сперва мне представиться, а потом доложить, что ничего не случилось, пока я отсутствовал.

Глупость какая-то. Зачем мне слушать рассказ о том, что ничего не случилось? Если не о чем докладывать, то какой смысл докладывать вообще? Нонсенс.

Кабинет у Крюкова оказался примерно таким же, как у Хильды или Грабовски (Вальтер Грабовски (родился 11 ноября 1896 года) член НСДАП с 1926 года, с 1941 года, Грабовский экономический директор психиатрической больницы Мезеритц-Обравальд), в Обравальде. Только обстановка победнее и в книжном шкафу верхняя полка пустовала. Скорее всего, раньше ее занимали труды Маркса или Сталина, а потом их отправили в топку перед приходом наших войск.

Тяжелый письменный стол с, обязательной для советских начальников, лампой-грибом. Пара кресел под белыми чехлами. Такой же зачехленный диван у, противоположной столу, стены. Пара стульев. Несгораемый шкаф и обязательный портрет фюрера в массивной раме, где раньше, наверное, находился портрет Сталина.

Крюков замер у двери, предоставив мне право выбора места. Я указал ему на место за столом:

— Не стесняйтесь, Григорий Валерьевич, вы хозяин, а я гость.

Он послушно занял свое место за столом. Я заметил массивную хрустальную пепельницу с серым налетом на дне. Некому помыть? Действительно, в небольшой приемной никого ведь не было. Только пишущая машинка, накрытая коричневым дермантиновым чехлом.

— Где ваша секретарша?

Он пожал плечами:

— Не знаю. У нас и врачей-то почти не осталось.

— Разбежались? — поинтересовался я.

— Да их и до войны немного было. — устало произнес он. — От Минска далеко. Жильем здесь не обеспечивали. Четверо нас было, врачей. Главврач Жерко Николай Михайлович, он перед самым вашим приходом уехал в город и больше не вернулся, я, Кулик и Шохмейстер. Кулик в мужском беспокойном сейчас на обходе, а Шохмейстера неделю назад в жидовский район увезли ваши солдаты.

Разрешить ему курить? Наверное, как все курильщики он и пары часов не может выдержать без табака, так что это несколько его расслабит и расположит ко мне, что не повредит в предстоящей беседе. Только откуда у него сигареты? Их, по всей видимости, сейчас и днем с огнем не сыскать. Ладно, решу этот вопрос. В дверь постучали и на пороге показался Зегерс.

— *Soll ich Ihnen was zu Essen hoch schicken lassen? — вежливо поинтересовался он. *Вы хотите, чтобы вам доставили ужин?

— * Danke für Ihre Hilfe, Segers. *Благодарю за вашу помощь, Зегерс. — поблагодарил я его и добавил. — *Dinner für zwei und auch eine Packung Zigaretten. *Ужин для двоих и одну пачку сигарет.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— * Jawohl, Obersturmbannfuehrer! — щелкнул каблуками Зегерс, повернулся кругом и исчез за дверью. *Есть, Оберштурмбаннфюрер!

Крюков не понимал, что происходит и выглядел очень испуганным. Я присел в кресло. Оно оказалось, на удивление, очень удобным и мягким.

— Не откажете мне в любезности отужинать со мной, Григорий Валерьевич?

Он посмотрел на меня достаточно твердо, что как-то не очень гармонировало со всем его предыдущим поведением. Получается, что постоянная трусость тоже утомляет и порождает храбрость? Интересное наблюдение. Надо будет запомнить. Это к лучшему. Мне не нужно, чтобы он меня боялся.

— Я должен согласиться или отказаться? — спросил он.

— Как вам будет угодно. — не стал настаивать я и напомнил. — Только не забывайте наш уговор — вопросы задаю я. Вы лишь на них отвечаете.

— Задавайте. — согласился Крюков.

— Расскажите мне о Жанне Гальперн.

— С какого момента я должен начать? — спросил он.

— С момента осмотра ее в минской больнице.

— Я не проводил осмотра. — сказал он и опустил взгляд.

— Кто проводил? — опять спросил я.

— Никто. Я руководствовался данными осмотра врачей минской больницы.

— Хорошо. — согласился я, — Оставим это. Я понимаю. Айвенго в белом халате спасает Ребекку от храмовников СС. Принимается. Здесь-то вы хоть ее осмотрели?

— Здесь осмотрели. — он отвечал бесстрастно, как человек полностью отдавшийся на волю судьбы, не предвещающей в будущем, впрочем, ничего хорошего.

Я решил немного его привести в чувство. Разговаривать с манекеном то еще удовольствие.

— Григорий Валерьевич, — сказал я, — Ни вам ни вашим пациентам ничего больше не угрожает. Расстрел пациентов был досадной ошибкой, о которой мы все сожалеем.

— Полагаете я не знаю о вашей программе эвтаназии? — неожиданно опять спросил он и, видимо, вспомнив об уговоре, тут же исправился. — Вы все равно всех убьете.

Он не сказал «нас всех» и не сказал «их всех». Вообще избежал какого-либо употребления местоимений. Значит все же надеется на благоприятный исход. Надо укрепить его в этой мысли.

— К лично моему сожалению, — я намеренно сделал ударение на первой части фразы, — программа эвтаназии будет вскоре прекращена фюрером под давлением общественности.

Получилось. Он посмотрел на меня с надеждой. Надо дожимать.

— Собственно, ваша Гальперн, к моему сожалению, первая ласточка этих новых веяний в психиатрии Рейха. По результатам нашей с вами беседы завтра, в ходе инспекции, рейхсфюрер примет решение, отправить ли сто человек, из числа ваших пациентов, на лечение в Рейх или нет.

Я замолчал, давая время осознать все сказанное мной. Он заметно оживился. Поверил. Как же ты все-таки наивен, Крюков. А еще психиатр.

Он открыл сейф и достал папку с надписью «Гальперн Ж.М.» положил перед собой, открыл и начал листать. О, боги, как же я ненавижу людей, слюнявящих палец при перелистывании бумаг.

— Вот. — Крюков ткнул пальцем в папку. Поступила 20 июля. Принимал я. Опрос показал, что во времени и пространстве пациентка ориентируется хорошо и признаков душевного заболевания я на тот момент не выявил...

— На тот момент? — перебил я его. — А когда выявили?

— Не перебивайте пожалуйста. — попросил он меня. — Я и сам чудесно собьюсь.

— Простите. — счел нужным извиниться я и попросил. — Продолжайте.

— Извините, что я нарушу наш уговор, мне просто необходимо задать вам один-единственный вопрос. — вдруг сказал он и посмотрел мне прямо в глаза. — Для меня это крайне важно.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Один-единственный? — я улыбнулся, как можно искреннее. — Что ж задавайте, раз так важно.

— Скажите почему вас интересует, именно, эта пациентка?

— Все просто. — заговорил я самым убедительным тоном, на который только был способен. — Она к вам поступила, как вы сами верно заметили, без каких-либо признаков душевного заболевания. Вы ее госпитализировали и госпитализировали, как раз, в тот самый момент, когда германские власти заняты окончательным решением еврейского вопроса, в связи с чем в рейхскомиссариат прибыл с инспекцией сам рейхсфюрер СС. — я взял паузу для пущей убедительности своих следующих слов. — Программу государственной эвтаназии, как я уже говорил, фюрер намерен отменить из-за недовольства ею германского народа. Нам ни к чему скандал, если вдруг окажется, что душевно больную еврейку отправили в гетто, но если она здорова то, мы делаем плохо свою работу. Вы понимаете меня?