Лицедеи - Джессика Андерсон

— Что ты хочешь? — спросила Молли.

— Все сгодится. На меня не очень трудно готовить.

— Тебя я накормлю, а сама пойду есть в город.

— Получила уже первые денежки?

— Послушайте, Кен, — сказал Стюарт. — Что вы скажете, если я приглашу маму пообедать со мной? Я все равно собирался сегодня повести маму обедать.

— Это ваша мать, — сказал Кен, направляясь к двери.

— Я приглашаю вас тоже, Кен.

— Спасибо, Стюарт, не стоит. Можно вас на пару слов?

Кен и Стюарт вышли на веранду позади дома.

— Стюарт, — сказал Кен, — вы считаете, что я жестковат с вашей мамой?

— Я ведь сам не женат, Кен.

— Вы, наверное, думаете, что я просто скуплюсь, но дело совсем не в скупости. Ваша мать любить сорить деньгами, вот в чем дело. Сколько ей ни дай, она все истратит. Не держи я ее в узде, туго бы нам пришлось. Я знаю, что последние двенадцать-тринадцать лет вы подкидывали ей денег, думали, наверное, что я даю ей маловато, но вы ее сын, я не обижаюсь. А что, по-вашему, она сделала с этими деньгами? Сколько у нее, по-вашему, осталось из этих денег?

— Я давал ей долларов пятнадцать в неделю, не больше, — сказал Стюарт.

Маленькие глазки Кена от изумления стали круглыми, но он решительно стоял на своем:

— Это не ответ на мой вопрос, Стюарт. Я спросил, осталось у нее что-нибудь из этих денег? Ответ: нет, она умеет только сорить деньгами.

— Но то, что вы называете «сорить деньгами», некоторые люди называют «тратить деньги».

— Да неужели, Стюарт? Тогда, наверное, эти люди просто не чувствуют ответственности. Но на моих плечах лежит ответственность за вашу мать, и я сделал ей немало добра. Сейчас у нас нет долгов, а когда я женился на вашей матери, дела обстояли по-другому, должен вам сказать. Все эти годы у нее было вдоволь хорошей еды, она знала, что, если заболеет, всегда сможет позвать врача, и я никогда не заглядывался на других женщин.

— Мама тоже вносила свой вклад в ваше благополучие, не стоит об этом забывать.

— Да, вносила. Я это ценю. Мне не приходилось напоминать о горячем завтраке, о хорошо отглаженной рубашке. Но я одно знаю про женщин, Стюарт: женщинам ни в чем нельзя уступать. Стоит один раз уступить, и ты пропал.

Стюарт потер нижнюю челюсть, стараясь скрыть улыбку.

— Улыбайтесь сколько влезет, — сказал Кен, — только вы сами сказали, что не были женаты, так что вам этого не понять.

Сильвия наконец почувствовала, что способна написать правду Ричарду и Джэнет Холиоук.

«Мой отец умер ночью в понедельник. Не могу сказать, как я себя чувствую. Не могу понять, что я чувствую. Наверное, жду. Мне тяжело, и я жду. Но гнетет меня не горе, хотя я горюю. Главное, наверное, — ответственность. Отец завещал мне свои деньги, но я получу их только после смерти матери, а мать до конца своих дней будет получать проценты с капитала. Мне досталось не такое уж большое состояние. По словам моего брата Стюарта, это всего лишь полезная надбавка. Но почему мне не хочется писать, сколько денег оставил отец? Откуда это безотчетное стремление сохранить тайну? Ни для кого никогда не было тайной, что у меня нет денег. Я не стану хранить тайну. Отец оставил мне примерно триста — четыреста тысяч долларов.

Несмотря на инсульт, он прекрасно меня понимал, когда я сидела и болтала с ним, старательно скрывая свои беспричинные тревоги. Чем дольше я размышляю, тем неколебимее становится мое убеждение, что отец не хотел сразу передать мне деньги ради моего же блага. Я так утвердилась в своих привычках, так уверовала в свою судьбу, с такой покорностью решилась всю жизнь следовать ее предначертаниям, я одержала такую блистательную победу над всеми глупыми, издавна терзавшими меня искушениями и так хорошо, как мне кажется, научилась справляться с новыми… Стать вдруг обладательницей огромной суммы денег было бы для меня слишком суровым испытанием, потрясением, из-за которого я могла бы наделать множество глупостей или вновь оказаться бессильной перед старыми пошлыми искушениями. Сейчас такое потрясение переживает моя мать, она приняла удар на себя и тем самым защитила меня, благодаря ей я получила отсрочку.

Не будь мой отец моим отцом, он бы не вызывал у меня симпатии. Уже в двенадцать лет я была в состоянии взглянуть на него со стороны и понять эту простую мысль. Но он мой отец, поэтому я любила и люблю его, моя любовь уходит корнями в детство, она не подвластна разуму, неразрушима и настолько гибка, что проявляется самым неожиданным для меня образом, например, за утренним кофе, когда я проливаю слезы в чашку. Гарри — я по-прежнему живу с ним — смотрит на меня поверх своей чашки кофе, но не прикасается ко мне, не произносит ни слова, только излучает сочувствие, и мне это помогает.

Похороны состоятся в пятницу. Мне почти сорок лет, но я еще ни разу не была на похоронах. В изломанных семьях вроде моей, рассеченных многочисленными трещинами, такое бывает. Моя мать рассчитывает прийти на похороны, а брат рассчитывает помешать ей, потому что мать хочет любым способом досадить Грете. Стюарт — человек изворотливый, я уверена, что он преуспеет. Надеюсь, что преуспеет. При мысли, что мама явится на похороны, меня бросает в дрожь.

У меня есть три ученика: один — друг Гарри, два других — друзья этого друга. Начиная с понедельника, мне предстоит давать девять уроков в неделю. Я могла бы взять еще двух учеников, но они хотят изучать язык всерьез, на это нужен год, а я не знаю, где проведу этот год. Мои планы тоже изломаны, как моя семья. Между мной и Гарри с самого начала висел безмолвный вопрос, останусь я здесь или нет, хотя, настаивая на своем желании обосноваться в Риме, я отвечала на него отрицательно. Эта проблема постепенно разрасталась, обретала голос и наконец встала во весь рост, так что теперь мы обсуждаем, как устроить наш дом, — о браке речь не идет. Мы не хотим иметь детей, следовательно, брак просто не нужен, а так как Гарри работает здесь, привязан к этому месту еще по многим причинам и относится к людям, для которых жизнь вне Сиднея просто немыслима, мне придется остаться в Австралии. Поэтому если вы получите письмо с просьбой переслать сюда мой ящик из-под чая, не удивляйтесь. Почти все мои вещи каким-то образом уже оказались у Гарри, и я прихожу к себе только посмотреть, нет ли мне писем. С другой стороны, отказаться от Рима, где я привыкла бывать… Отказаться от Лондона, который я считаю своим… Когда я думаю о Лондоне, мне видится большой сдобный коричневый пирог»…

6

О предварительной встрече никто не договорился, никто не попытался организовать кортеж, до крематория всем предстояло добираться самостоятельно. Грета вместе с Розамондой должна была заехать за Сильвией, так как Гарри, единственный, кому выбор Джека Корнока не причинил больших неудобств, собирался поехать в крематорий прямо с работы.

— Я думала, Сильвию привезет Стюарт, — сказала Розамонда, когда Грета отъехала от дома.

— Я тоже, — ответила Грета, слишком круто срезая угол.

Выехав на соседнюю улицу, Грета нахмурилась, нагнулась вперед и протерла рукой лобовое стекло, хотя оно было безупречно чистым, так как Сидди протирал его перед самым отъездом. Сидди сидел сзади, на сей раз от него несло только нафталином, в котором слишком долго пролежал его синий шерстяной костюм. На Ньютрал Бей Розамонда вышла из машины и побежала за Сильвией. Сильвия с испуганным видом открыла ей дверь, она приводила в порядок голову, стоя в холле перед зеркалом.

— Рози, как Грета?

— Само спокойствие. Зато машина очень нервничает. Ее так заносит, что скоро придется хоронить еще четверых.

— Четверых? Гай с вами?

— Нет. Мама подсунула его Мин и Стивену. Мин была вне себя. Тебе придется сидеть рядом с Сидди, но он принял ванну.

Сильвия захлопнула дверь, и они торопливо сбежали по лестнице.

— Интересно, приедет Тед?

— Тебе будет неприятно, если он приедет?

— Смешно, но не знаю, куда мне тогда девать глаза.

— Ты думаешь к нему вернуться?

— Нет. Правда, по вечерам мне не по себе, все время кажется, что нужно что-то сделать, а что — не могу вспомнить. Привычка: когда я уезжала куда-нибудь, я каждый вечер звонила Теду. Теперь-то я понимаю, каким тугим узлом были связаны наши жизни и как важно развязать этот узел.

— Да, мучительная операция.

Они подошли к машине, Розамонда понизила голос:

— Предложи, что ты поведешь машину, Сильвия. Я уже пробовала, тебе мама, может быть, позволит.

Но Грета не согласилась:

— Конечно нет, дорогая. У тебя очень усталый вид.

Минут через сорок Сильвия с беспокойством сказала: — Это правда очень далеко.

— Мама, может, поменяемся? — спросила Розамонда.

— Теперь уже недолго, — мягко возразила Грета.

Но машина все неслась и неслась вперед, Грета то и дело наклонялась и протирала переднее стекло рукой или тряпочкой. Розамонда, сидевшая рядом с Гретой, обернулась назад и взглядом спросила Сильвию, что же делать, Сильвия пожала плечами и отвернулась к окну.