История московских кладбищ. Под кровом вечной тишины - Юрий Рябинин

Где-то на кладбище была могила писателя, историка Москвы Ивана Кузьмича Кондратьева (1849–904). О нем вспоминает другой москвовед И. А. Белоусов в книге «Литературная Москва»: «С Иваном Кузьмичом Кондратьевым я был лично знаком. Он представлял собой тип тогдашней богемы. Жил в конце Каланчевской улицы, около вокзалов, в доме Могеровского. Мне несколько раз приходилось бывать у него на квартире, которая представляла настоящую мансарду: низенькая комната в чердачном помещении с очень скудной обстановкой: стол, кровать и несколько стульев — больше ничего».

В этой квартире у Кондратьева собиралась «богема» — великий автор «Грачей» Алексей Кондратьевич Саврасов и писатель-народник Николай Васильевич Успенский. И. А. Белоусов пишет: «Все эти три лица были неразлучны между собой; они почти каждый день собирались у Кондратьева и пили не водку, а чистый спирт, так как водка их уже не удовлетворяла». Конец этой «богемы» был хуже некуда: Успенский, не выдержав нищенского бесприютного существования, покончил собой; Саврасов, которого непременно тянуло на Хитровку к такому же, как он сам, вечно пьяному, бродяжному люду, заболел как-то в осень, его отправили в больницу для чернорабочих, и оттуда он вышел уже только на Ваганьково.

А «Кондратьев, — рассказывает И. А. Белоусов, — пережил своих друзей-товарищей — Саврасова и Успенского. Жил он исключительно тем, что поставлял на Никольский рынок литературный товар. Он писал большие романы, повести, между прочим, особой известностью пользовался его роман “Салтычиха”. Есть у него одна вещь, написанная стихами, в драматической форме: „Пушкин у цыган“. Вообще Кондратьев писал очень много стихов, которые были изданы в 1897 году довольно объемистой книгой под названием „Под шум дубрав“. Его очерки по истории Москвы также были изданы отдельно под названием: „Седая старина Москвы“. Кондратьев тоже погиб трагически: в какой-то пьяной компании он был жестоко избит и умер на больничной койке. Похоронен на Лазаревском кладбище, но едва ли кто знает, где его могила».

Хоронили на Лазаревском кладбище многих священнослужителей и членов их семей. Здесь были похоронены родственники двух архиереев, впоследствии канонизированных, — митрополита Филиппа Колычева и епископа Игнатия Брянчанинова. Возле юго-западного угла храма в 1917 году был похоронен сам его настоятель протоиерей Николай Скворцов с супругой. Нет, их не казнили богоборцы, — они оказались жертвами обыкновенного грабежа. Отец Николай собирал средства на нужды неимущих. Об этом многие знали. И грабители предположили, что всю казну о. Николай держит дома. Они ночью ворвались к нему домой, убили и его, и матушку, но не нашли ни копейки. А батюшка и не думал держать деньги дома. Он очень аккуратно всегда сдавал пожертвования в банк. Отец Николай и его супруга были одни из немногих, кого перезахоронили с Лазаревского кладбища. Они пролежали рядом со своим храмом почти двадцать лет, но когда их откопали, чтобы перевезти на Ваганьково, тела мучеников оказались нетленными.

В 1923 году здесь был похоронен самый знаменитый, пожалуй, московский священник — настоятель храма Святителя Николая в Кленниках на Маросейке отец Алексей Мечев. Его маленькая церковь в центре Москвы превратилась в крупнейший приход в столице. Среди прихожан о. Алексея были Н. А. Бердяев, А. С. Голубкина, М. Н. Нестеров. Заупокойный молебен на его погребении на Лазаревском кладбище 28 июня отслужил сам патриарх Тихон. Причем, любопытно отметить, Святейший в тот день даже не вошел в храм при кладбище: к этому времени в храме Сошествия Святого Духа обосновались обновленцы. Отца Алексея тоже перезахоронили в свое время — на Введенском кладбище. А в 2000 году архиерейский собор причислил его к лику святых, мощи его были обретены и теперь покоятся в родном храме отца Алексея — Святителя Николая на Маросейке. А на Лазаревском, на том месте, где прежде была могила о. Алексея, теперь устроен манеж какого-то конноспортивного клуба.

Стоял когда-то на Лазаревском кладбище крест, концы которого были выполнены в виде крыльев пропеллера аэроплана. Под этим оригинальным памятником покоился один из первых русских авиаторов — А. А. Мухин. Он погиб в мае 1914 года на Ходынском аэродроме при испытании какого-то заграничного летательного аппарата. Кстати, Мухин был первым авиатором из тех, кто погиб на Ходынке. Это поле унесет еще много жизней летчиков: там погибнет гигант «Максим Горький», там оборвется жизнь Валерия Чкалова. Но открыл этот скорбный список совершенно безвестный теперь Мухин. И, конечно, то, что не сохранилась могила героя, в высшей степени прискорбно. Для своего времени авиаторы были тем же самым, чем теперь для нас являются космонавты. Но вряд ли такое возможно, чтобы пропала, исчезла, могила какого-нибудь покорителя космоса. Вон недавно умер космонавт «номер три» Андриан Николаев, так чебоксарский губернатор ни в какую не пожелал выдавать земляка его московским родственникам для погребения в столице, — натурально, могила этого выдающегося человека теперь сделается одной из главных достопримечательностей губернии и отношение к ней там будет, по всей видимости, исключительно радетельное.

Понятно, летчиков по сравнению с космонавтами бессчетно много, и отношение к их могилам не столь трепетное, почему некоторые летчики, в том числе и настоящие исторические фигуры, вроде Мухина, увы, не имеют ни могилы, ни надгробия. Но всем им могло бы стать общим памятником само Ходынское поле — первый московский аэродром. Могло бы стать, но, кажется, уже не станет. Если верить сообщениям СМИ, Ходынское поле доживает свой век, — скоро оно будет застроено.

Не так давно кому-то пришло в голову построить дом или даже несколько домов в Нескучном саду. Тогда поднялась настоящая буря негодования, и Нескучный сад отстояли. Но ведь и Ходынка — это не просто плешь среди каменных московских трущоб. Это такая же достодивность, как Нескучный и подобные незастроенные пространства города. Приравнивать Ходынку к другому известному пустырю — к бывшим полям фильтрации в Люблине и проектировать здесь новый микрорайон могут только люди, агрессивно не любящие Москву.

С Ходынским полем связано многое в истории Москвы и всей России. При всяком упоминании о Ходынском поле обычно приходит на память катастрофа, случившаяся здесь в 1896 году. И почему-то гораздо реже вспоминают, что Ходынка — колыбель русской авиации. Говоря о ней, ни в коем случае не удастся избежать частых повторений слов «первый», «впервые».

В 1910-ом здесь был построен первый аэродром, и отсюда авиатор Михаил Ефимов впервые поднялся в воздух и совершил полет над Москвой. А уже затем Ходынка надолго превратилась в центр отечественного воздухоплавания. В довоенный период практически все достижения нашей авиации были связаны с Ходынским полем. Отсюда взлетали Валерий Чкалов, Михаил Громов, Валентина Гризодубова. Здесь испытывались самолеты Туполева и других известных конструкторов. Но, пожалуй, самое замечательное событие произошло здесь 9 мая 1945 года. В этот день на Ходынском поле приземлился самолет летчика А. И. Семенкова, доставившего в Москву акт о капитуляции Германии. Само собою, в годы войны Ходынка была в боевом строю: после докладов у главковерха отсюда улетали к своим войскам все крупнейшие полководцы Великой Отечественной, в том числе и Жуков.

Всего этого, кажется, достаточно, чтобы сохранить Ходынку. Как Прохоровское поле — памятник нашим танкистам, так и Ходынка — это памятник русской и советской авиации, памятник всем летчикам — известным и неизвестным, знаменитым и забытым. И застроить его домами — значит этот памятник уничтожить.

Говорят, бельгийцы очень сокрушаются оттого, что не сохранили поле у Ватерлоо. Тоже застроили его в свое время, а теперь жалеют. И очень нам завидуют, что в России так бережно сохраняется Бородинское поле. А ведь и на Бородинское несколько лет тому назад какие-то дачники в законе повели наступление — хотели построить особняки на флешах. К счастью, не удалось им этого. Неприятель был отбит по всем направлениям. Как в 1812-ом.

Вот так и нам не пришлось бы потом, как бельгийцам, убиваться о бездумно потерянном Ходынском поле-мемориале. А ведь как хорошо было бы, по подобию Бородинского, сделать его полем памятников разным летчикам, самолетам или значительным событиям в истории русской авиации — Ефимову, Мухину, Чкалову, Талалихину, Семенкову, Гудкову, «Максиму Горькому», «Илу», «Ту», «Яку», «МиГу», «Камову», другим.

Но, увы, так уже никогда не будет: в середине 2000-х Ходынку все-таки застроили.

Неподалеку от Лазаревского кладбища, на улице Новой Божедомке (теперь — Достоевского) в Мариинской больнице служил в должности штаб-лекаря, то есть старшего лекаря, М. А. Достоевский — отец Федора Михайловича. Там же при больнице, во флигеле, жила вся их семья, и там же в 1821 году родился сам будущий великий писатель. И когда в 1837 году умерла мать Ф. М. Достоевского — Мария Федоровна, — похоронили ее на Лазаревском кладбище в родовом участке купцов Куманиных. Так, по всей видимости, распорядилась ее старшая сестра — Анна Федоровна Куманина. Могила М. Ф. Достоевской находилась саженях в пятнадцати от юго-восточного угла храма. Впоследствии, бывая в Москве и навещая могилу своей любезной родительницы, Федор Михайлович заходил и в Свято-Духовской храм и, как рассказывают нынешние причетники, делал пожертвования на нужды храма. Какой прилив дополнительного молитвенного усердия это должно вызывать у современных прихожан-«лазаревцев», — в их храме бывал и молился сам Достоевский! Хорошо бы еще у жертвователей на храм это вызвало прилив усердия! Теперь, через шестьдесят пять лет после ликвидации кладбища, можно лишь приблизительно указать место захоронения М. Ф. Достоевской. Чудом уцелело надгробие с ее могилы. Оно сейчас хранится в музее Ф. М. Достоевского при Мариинской больнице. Но, что еще более удивительно, — уцелели и самые останки М. Ф. Достоевской. В 1930-е годы они были эксгумированы известным антропологом и скульптором М. М. Герасимовым. И по вполне сохранившемуся черепу матери Достоевского он сделал ее скульптурный портрет. А череп впоследствии был передан в музей антропологии Московского университета.