Огонь по своим - Владимир Бушин

На другой день, 12 июля, Политбюро решило: «Ходатайство тт. Луначарского и Горького об отпуске в Финляндию А. Блока отклонить. Поручить Наркомпроду позаботиться об улучшении продовольственного положения Блока» (там же, с. 25).

Понять такое решение нетрудно, ибо незадолго до этого, 19 апреля, Дзержинский докладывал в ЦК: «До сих пор ни одно из выпущенных лиц (как, например, Кусевицкий, Гзовская, Гайданов, Бальмонт) не вернулись обратно, некоторые — в частности Бальмонт — ведут злостную кампанию против нас <…> ВЧК просит Центральный комитет относиться к этому вопросу со всей серьезностью» (там же, с. 15). А через месяц, 18 мая, секретарь ЦК В. М. Молотов получил новое сообщение из ВЧК: «Из числа выехавших за границу с разрешения Наркомпроса вернулось только 5 человек, остальные 19 не вернулись, 1 (Бальмонт) ведет самую гнусную кампанию против Советской России» (там же, с. 18). Действительно, стоит лишь вспомнить, как пламенно Константин Бальмонт даже здесь, на родине, прославлял тех, кто покушался на Ленина и убил Урицкого:

Люба моя мне буква «К».Вокруг нее сияет бисер.И да получат свет венкаБорцы — Каплан и Канегиссер!

Как известно, оба покушения произошли в 1918 году, тогда же были написаны и эти стихи. Так что А. Н. Яковлев вводит в заблуждение читателей, публикуя комментарии к приведенному выше документу, в которых утверждается, будто Бальмонт «проявлял лояльность к Советской власти вплоть до кронштадтских событий марта 1921 года, когда поэт выступил с резкой антибольшевистской статьей» (там же, с. 734).

А что вытворяла в Варшаве, Берлине и Париже дружная трехчленная семейка Мережковского — Гиппиус — Философова, удравшая на Запад безо всякого разрешения… «Царство Антихриста!» — в три глотки вопили они на всю Европу о Советской России.

Наконец, 28 июня Молотов получает новое письмо из ВЧК, где говорилось:

«В ИноВЧК в настоящий момент имеются заявления ряда литераторов, в частности Венгеровой, Блока, Сологуба — о выезде за границу.

Принимая во внимание, что уехавшие за границу литераторы ведут самую активную кампанию против Советской России и что некоторые из них, как Бальмонт, Куприн, Бунин, не останавливаются перед самыми гнусными измышлениями — ВЧК не считает возможным удовлетворять подобные ходатайства» (там же, с. 20–21).

Из процитированных документов видно, что поначалу Советская власть давала разрешение на выезд за границу довольно просто, но реальность, увы, заставила ее стать строже. Именно в этом конкретном историческом контексте и следует рассматривать вопрос об отказе Блоку. Впрочем, на том же заседании Политбюро почему-то было дано разрешение Сологубу.

И Горький и Луначарский не прекращают своих усилий. Первый пишет Ленину то самое большое письмо, о котором упомянул Бобров: «Честный писатель, не способный на хулу и клевету по адресу Совправительства, А. А. Блок умирает от цинги и астмы, его необходимо выпустить в Финляндию, в санаторию. Его — не выпускают, но, в то же время, выпустили за границу трех литераторов, которые будут хулить и клеветать — будут. (Имелись в виду Ф. К. Сологуб, К. Д. Бальмонт и, вероятно, М. П. Арцибашев. — В.Б.). Я знаю, что Соввласть от этого не пострадает, я желал бы, чтобы за границу выпустили всех, кто туда стремится, но я не понимаю такой странной политики: она кажется мне подозрительной, нарочитой. Невольно вспоминается случай с Щпицбергом, „коммунистом“ и следователем ВЧК по делам духовенства. Этот Шпицберг во времена царского режима был мелким гнусненьким адвокатом по бракоразводным делам. Человек темный, он даже в Духовных консисториях вызывал презрительное отношение к себе. После Октября он объявил себя „богоборцем“ (как ныне вчерашние богоборцы объявляют себя воинами Христа. — В.Б.), выступал на митингах с А. В. Луначарским, редактировал с Красиковым журнал „Церковь и революция“, наконец — проник в ВЧК и, работая там в качестве следователя, совершил бесчисленное количество всяких мерзостей, крайне вредных для престижа Сов-правительства. Я слышал, что его, наконец, выгнали из ВЧК, да, кстати, и из партии. Это — хорошо, но не осталось ли там еще одного Шпицберга?» (там же, с. 26).

Сохранилась записка Ленина: «Из ЧК выгнали: Шпицберг выгнан из партии месяца три назад (Сволочь определенная)» (там же, с. 734). А на вопрос Горького, не осталось ли в ЧК еще одного Шпицберга, увы, приходится ответить, что не только осталось, но там со временем шпицберги невероятно еще и расплодились.

А что Луначарский? 16 июля он опять пишет в ЦК РКП:

«Решения ЦК по поводу Блока и Сологуба кажутся мне плодом явного недоразумения. Трудно представить себе решение, нерациональность которого в такой огромной мере бросалась бы в глаза. Кто такой Сологуб? Старый писатель, не возбуждающий более никаких надежд, самым злостным и ядовитым образом настроенный против Советской России, везущий с собой за границу злобную сатиру под названием «Китайская республика равных». И этого человека, относительно которого я никогда не настаивал, за которого я, как народный комиссар просвещения, ни разу не ручался (да и было бы бессовестно), о котором я говорил только, что поставлен в тяжелое положение, ибо ВЧК не отпускает его, а Наркомпрод и Наркомфин не дают мне средств его содержать, этого человека вы отпускаете. Кто такой Блок? Поэт молодой, возбуждающий огромные надежды, вместе с Брюсовым и Горьким главное украшение всей нашей литературы, так сказать, вчерашнего дня… Человек, о котором газета «Таймс» недавно написала большую статью, называя его самым выдающимся поэтом России и указывая на то, что он признает и восхваляет Октябрьскую революцию.

В то время как Сологуб попросту подголадывает, имея, впрочем, большой заработок, Блок заболел тяжелой ипохондрией, и выезд его за границу признан врачами единственным средством спасти его от смерти. Но вы его не отпускаете. Накануне получения вашего решения я говорил об этом факте с В. И. Лениным, который просил меня послать соответствующую просьбу в ЦК, а копию ему, обещая всячески поддержать отпуск Блока в Финляндию. Но ЦК вовсе не считает нужным запросить у народного комиссара по просвещению его мотивы, рассматривая эти вопросы заглазно и, конечно, совершает грубую ошибку. Могу вам заранее сказать результат, который получится вследствие вашего решения. Высоко даровитый Блок умрет недели через две, а Федор Кузьмич Сологуб напишет по этому поводу отчаянную, полную брани и проклятий статью, против которой мы будем беззащитны, т. к. основание этой статьи, т. е. тот факт, что мы уморили талантливейшего поэта России, не будет подлежать никакому сомнению и никакому опровержению.

Копию этого письма я посылаю В. И. Ленину, заинтересовавшемуся судьбой Блока, и тов. Горькому, чтобы лучшие писатели России знали, что я в этом (пусть ЦК простит мне это выражение) легкомысленном решении нисколько не повинен» (там же, с. 28).

Не знаю, сбылось ли предсказание о статье Сологуба, но Блок умер именно через две недели…

Прошло 82 года, и один из лучших писателей России на страницах одной из лучших газет России твердит: «виноват Луначарский!».

Через несколько дней член Политбюро Л. Б. Каменев писал Молотову: «Я и Ленин предлагаем:

1. Пересмотреть вопрос о поездке за границу А. А. Блока. На прошлом ПБ «за» голосовали Троцкий и я, против — Ленин, Зиновьев, Молотов. Теперь Ленин переходит к нам» (там же, с.29). Судя по всему, Ленин изменил свою точку зрения под влиянием именно Луначарского.

На заседании 23 июля Политбюро постановило: «Разрешить выезд А. А. Блоку за границу» (там же).

Так что Андрей Турков ошибается, уверяя, что «попытки Горького и др. добиться разрешения на выезд поэта за границу для лечения остались безрезультатными» (Русские писатели XX века. М, 2000, с. 98–99). Другое дело, что Блоку было уже так плохо, что воспользоваться разрешением он не мог. 7 августа 1921 года поэт умер. Ему было сорок лет.

Луначарский умер в 1933 году. Ему было пятьдесят восемь. Александр Бобров, слава Богу, благополучно здравствует. Ему скоро шестьдесят…

В предвидении того, что я могу быть приглашен на юбилей Боброва, заранее дарю ему на память еще один драгоценный факт из жизни Луначарского — его «весьма срочное» письмо В. И. Ленину от 13 января 1922 года. Анатолий Васильевич писал:

«Дорогой Владимир Ильич, тов. Енукидзе вчера сказал мне, что на последнем заседании Политбюро вновь решено закрыть Большой театр <…> Я протестую самым категорическим образом <…> Центральный Комитет собирается внезапно, не уведомляя меня ни одним словом и не заслушав ни одного компетентного лица, делает жест, который, как я сейчас докажу Вам, является компрометирующим его абсурдом.<…> Я формально протестую против решения Центрального Комитета, принятого без меня, и категорически требую пересмотреть это решение по заслушивании моих аргументов против него. Об этом я посылаю заявление и секретарю ЦК» (В. М. Молотову).