Рыбный промысел в Древней Руси - Андрей Куза

Рыбный оброк фиксировался в специальных книгах (например, по вышеупомянутым озерам Селигер и Плещеево). Причем в них скрупулезно перечислялось: сколько, каких рыб, в каком виде и когда требовалось доставлять княжеским сборщикам. Однако в имеющихся документах XV–XVI вв. четко улавливается стремление заменить натуральные поборы денежным взносом: «А не велит государь на которой год взятии рыбою, а велит взять за рыбу деньгами…, им давати за зимний лов за всю рыбу дватцать полтретья рубля»[469]. О важном значении для пополнения казны этих поступлений позволяют судить крупные суммы денег, сбиравшиеся с некоторых водоемов (например, с того же Селигера в середине XVI в. за вешний, осенний и зимний ловы вместе взималось 101 рубль, 7 гривен, 10 денег[470], а с Галичского озера только за летнюю ловлю получали 301/2 рублей[471]).

Пути трансформации рыбного оброка можно исследовать, сравнивая материалы Новгородских писцовых книг конца XV в. (около 1495 г.) с данными выписи 1557 г. по озеру Селигер. В первом случае оброк носил еще явно издольный характер: «Да на князя же ловили зиме по первому льду семью неводы в Селигере озере двадцать и три тони… Да с тех же семи неводов давали князю с невода по десяти рыб в стрелу. А сколько будет чащов зиме, и они ловили на князя в Селигере озере по первому льду две тони… Да с чаща шло князю по пяти рыб в стрелу»[472]. Спустя немногим более 50 лет картина уже иная: оброк стал нормированным (за тот же зимний лов «с озера ж с Селигеря давати им царю и великому князю… сто щук четырепядных, да двесте щук трехпядных, да триста щук двупядных и меньши; сто судоков трехпядных, да двети судоков полутретьи пяди, да триста судоков полуторы пяти и меньши; да двадцать лещей полутретьи пяди, да тридцать лещей двупядных, да пятьсот лещиков полторы пяди и меньши; да десять четвертей мелкые всякые рыбы»[473]) с возможной заменой рыбы деньгами. Показатель роста товарно-денежных отношений – налицо.

Помимо единого рыбного оброка существовали в разное время и другие повинности, в частности, отработочные. Среди них особо тяжелой было «езовое дело»[474] (см. главу III), иначе фигурирующее в источниках под термином «ез бити»[475]. Освобождение от него рассматривалось как большая льгота: «и тем людем пришлым на десять лет не надобе никоторая моя дань, ни нищая белка, ни подвода, ни ям, ни томга, ни мыт, ни костки, ни восмъничье, ни весщее, ни езовое, ни побережное», – говорится в Жалованной грамоте (1423 г.) великого князя Василия Дмитриевича Нижегородскому Спасо-Благовещенскому монастырю[476].

Но и эти весьма трудоемкие отработочные повинности в XVI в. нередко переводились на деньги: «впред тех волостей и слободок и оброчных деревень хрестьяном того езу не бити и езового двора не делати. А давати им за езовое и за дворовое дело Колищевские слободы хрестьяном с сохи по гривне»[477].

Очень часто крестьянам вменялось в обязанность участвовать в княжеских зимних ловах на самой тяжелой работе: бить проруби во льду. Повинность эта так и называлась – «поледное» или «подледное». О ней говорится, например, в грамоте великого князя Ивана Васильевича III вотчиннику Глядящему (1487 г.): «також ни езов моих, великого князя ни поледнего не бьют»[478]. Крестьяне обязаны были также давать княжеским слугам, приехавшим на ловлю, снасти. Иногда князь отказывался от этого права в пользу монастырей или других феодалов. «Коли мой подлещик поедет на меня, на великого князя, рыбы ловити, – сказано в грамоте Ивана III Спасо-Евфимиеву монастырю (1462–1464 гг.), – и он в монастырских озерах и в заводях на меня рыбы не ловит, и невода у них и их людей монастырских на ловлю не емлет»[479].

К числу мелких поборов относилось «езовое», бравшееся за проход судов сквозь княжеские езы (а не за ловлю в езах, как думают составители АСЭИ), что становится ясным из текста Жалованной грамоты тверского князя Михаила Борисовича Кирилло-Белозерскому монастырю (1471–1475 гг.): «И вы, мои мытники, …не имали бы есте съ игуменова кутчины, и съ его лодеи, и съ его наимитовъ ни мыта, ни тамги, … ни езового, ни иных никоторых пошлин»[480]. Рыболовство же в езах облагалось другим издольным побором, получившим название: «ночь княжа в езу»[481]. Например, белозерский князь Михаил Андреевич освободил от него (1435–1447 гг.) участки в езах на Шексне Ферапонтова монастыря: «и ловцы его ловят на Белеозере, и на Прутьище на Осиновом, и в Шоксне, и что у них в езех участких, ино им не надобе рыбное, ни ночь княжа»[482].

Таким образом, среди государственных повинностей и пошлин, связанных с рыболовством, в конце XIV–XV в. наблюдался определенный разнобой: существовали повинности отработочные («бить езы», поледное, ходить на невод, волочить затоны, озеро; ставить езовые и рыболовные дворы и т. д.) и издольные (рыбное, рыбный оброк из части улова, ночь в езу, ловить неводом ночь на князя и т. д.), а также собирались пошлины на провоз рыбы в судах и на возах, за торговлю ею на базарах и ярмарках. Характерным было сочетание издольных поборов с барщиной. Но к XVI в., а особенно к его середине рыбный оброк постепенно унифицируется, становится нормированным, вытесняет прочие виды повинностей и, наконец, обнаруживает явную тенденцию к переходу в денежную ренту. Не приходится сомневаться, что за этими превращениями скрывались серьезные сдвиги в социально-экономическом развитии Руси в целом и в характере рыбного промысла в частности, товарная сторона которого приобретала всё большее значение.

В разделе, касающемся истории и организации рыбных промыслов в частновладельческих хозяйствах, нам приходилось отмечать настойчивое стремление духовных и светских феодалов на протяжении XII – начала XVI вв. к расширению за счет захвата и освоения новых рыбных угодий этой отрасли своей экономики. С другой стороны, рыболовство успешно развивалось и в крестьянских хозяйствах, заняв там в некоторых областях Руси особо видное место.

Рыба в составе феодальной ренты, получаемой землевладельцами, постоянно упоминается в источниках. Таким образом, повинности в пользу собственника, связанные с рыболовством, были двоякого рода. Во-первых, подвластное население непосредственно привлекалось к участию во владельческих промыслах. Во-вторых, часть продукции собственно крестьянского рыболовства изымалась в числе поборов за пользование рыбными угодьями. Есть все основания относить происхождение и тех и других еще к домонгольскому времени, к эпохе становления и формирования феодальных вотчин. Однако их взаимосвязь и структура в столь ранний период ввиду малочисленности наших источников прослеживаются слабо. Можно полагать, что основную массу рыбной продукции вотчинник получал тогда со своих ловищ, обслуживавшихся челядью. Исследователи справедливо указывают, что в это время «владельческое хозяйство имело более важное значение, охватывало не только подсобные отрасли хозяйства, но и хлебопашество»[483]. Со временем последнее потеряло свое значение (барская запашка вновь увеличивается лишь с XVI в.[484]), но промыслы, наоборот, всемерно поддерживались и расширялись.

Несомненно, претерпели серьезную трансформацию и всякого рода феодальные повинности. К изучению этого процесса на примере рыболовства нам следует сейчас приступить. Сравнив полученные результаты с аналогичными материалами по великокняжеским и государственным землям, возможно, удастся нащупать и некоторые общие закономерности.

Внимание исследователей не раз привлекала Уставная грамота митрополита Киприана владимирскому Царевоконстантиновскому монастырю (1391 г.)[485]. В этом документе дан перечень феодальных повинностей, которые сироты – монастырские крестьяне – должны были нести в пользу игумена и братии. Многие из них непосредственно касаются рыболовства. Прежде всего крестьяне были обязаны: «ез бити и вешней и зимней, сады (садки? – А. К.) оплетать, на невод ходити, пруды прудить, …истоки… забиваты». Кроме того, им полагалось изо льна игумена прясть сежи и дели неводные наряжать. Все эти повинности – отработочные. Иными словами, зависимые крестьяне постоянно привлекались к непосредственному участию в монастырских ловлях («ходити на невод»), оборудовали ловища соответствующими сооружениями («ез бити зимней и вешней», «пруды прудить», «истоки забивать»), а также снабжали монастырь рыболовными орудиями («сежами» и «делями»). Таким образом, основную массу рыбы Царевоконстантиновский монастырь в конце XVI в. получал со своих собственных промыслов, где использовался труд зависимых крестьян. Можно лишь предположить, что какая-то часть рыбы попадала к игумену в качестве обязательного приношения к праздникам: «А на велик день и на Петров день приходят к игумену, что у кого в руках».