Отныне и вовек - Джеймс Джонс

— Так точно, сэр.

В радостном предвкушении веселого вечера Хомс бодро расхаживал по канцелярии. Тербер нечасто видел его таким. В свете ламп, масляными бликами подсвечивавших хмурый, дождливый день за окном, всегда румяное лицо Хомса, казалось, еще больше раскраснелось от счастья.

— Все работаем, и пошалить некогда, — сказал Хомс и подмигнул. Чисто по-мужски — мол, мы, мужики, насчет этого всегда друг друга поймем. На мгновенье над разделявшей их кастовой пропастью пролег мостик. — Вам бы тоже не мешало взять выходной, — продолжал Хомс. — Сидите тут, корпите над бумажками и света белого не видите. Нельзя жить одной работой, есть вещи куда интереснее.

— Я и сам об этом подумываю, — неуверенно согласился Тербер, перекладывая бумаги и беря карандаш. Сегодня четверг, у ее прислуги выходной — удачнее не бывает. Он пристально смотрел на похотливо ухмыляющегося Хомса и удивлялся, что именно сейчас Хомс вызывает у него симпатию.

— Ладно, — сказал Хомс, — я пошел. Так я на вас полагаюсь, сержант. — Голос его звучал проникновенно и доверительно. От неожиданного избытка дружеских чувств Хомс даже хлопнул Тербера по плечу.

— Все будет в ажуре, — откликнулся Тербер. Но это была просто реплика из роли, и голос его ничего не выражал.

Твоя «женская интуиция» еще не гарантия, Милтон, говорил он себе, ты давай-ка поосторожнее и сначала все как следует обмозгуй. Он проводил Хомса взглядом и, сев за стол, стал дожидаться ротного писаря Маззиоли, потому что даже сейчас, когда великий миг наконец наступил, он не мог позволить себе оставить канцелярию только на дневального.

Пока он ждал Маззиоли, снова пошел дождь. Чтобы убить время, Тербер разбирал бумаги. Накопилось много недоделанных мелочей, нужно было составить несколько служебных писем, которые Маззиоли потом перепечатает и даст на подпись Хомсу. Покончив с письмами, он взялся за черновой вариант расписания учебных занятий роты на следующую неделю и то и дело листал «Наставление», чтобы не ошибиться.

Он сидел один в сырой комнате и работал как проклятый, вымещая на бумаге свою ненависть, забыв обо всем, кроме того, что лежало перед ним на столе, он работал с остервенением камикадзе, таранящего самолет противника, и его энергия, казалось, вот-вот разнесет канцелярию в щепки.

Вымокший Маззиоли вошел с пачкой картонных папок и конвертов из плотной коричневой бумаги, которые он прижимал к груди, спасая от дождя.

— Боже мой, — поежился он, глядя на Тербера, сидевшего с засученными рукавами. — На улице холод собачий. Закрой окно, а то мы оба тут окоченеем.

Тербер прищурился и коварно улыбнулся.

— Нашему малышке холодно? — ехидно спросил он. — Мальчик мерзнет?

— Кончай, — сказал писарь. — Хватит.

Он положил папки на стол и хотел захлопнуть окно.

— А ну не трогай! — заорал Тербер.

— Но ведь холодно же, — возразил Маззиоли.

— Холодно — мерзни, — ухмыльнулся Тербер. — А я люблю свежий воздух. — Лицо его внезапно стало жестким. — Где тебя носит весь день, бездельник? — прорычал он.

— Ты прекрасно знаешь, где я был, — сухо ответил писарь. — Меня вызывали в полковой отдел кадров.

На гражданке Маззиоли учился делопроизводству в колледже, и он считал, что это дает ему право на интеллектуальное превосходство; он гордился тем, что пишет и говорит грамотно, и всегда участвовал в дискуссиях, которые затевали у Цоя полковые писари. Иногда он даже вступал в споры с самим Попом Карелсеном, сержантом взвода оружия, а у того, по слухам, отец был когда-то весьма богат.

— Я работал у сержанта О’Бэннона, — обиженно добавил Маззиоли, поджимая губы. — Вот уж кто настоящая старая дева…

— Гранта сегодня отправили в госпиталь, — грубо оборвал его Тербер, взял со стола журнал учета больных, раскрыл его и сунул Маззиоли под нос. — Ты знал, что он в изоляторе? У него триппер. Слыхал про такую штуку?

Писарь попятился. В его броне была пробита брешь, он чувствовал себя виноватым.

Тербер мрачно усмехнулся.

— М-да, по сто седьмой статье инструкции это получается прогул, — сказал он, запугивая Маззиоли. — Ты выписал ему освобождение по болезни? Подготовил справку к утреннему рапорту? Сделал пометку в ведомости денежного довольствия? Вписал его в мою картотеку? Учет больных твоя обязанность. Писарь здесь — ты, я не могу работать еще и за тебя!

— Я утром не успел, — начал оправдываться Маззиоли. — Эти врачи не возвращают нам журнал раньше одиннадцати. Они…

— Ты мне голову не морочь, грамотей. — Тербер презрительно усмехнулся и незамедлительно разнес в пух и прах оба аргумента писаря; — Журнал сегодня вернули в полдесятого, а вестовой от О’Бэннона пришел за тобой в десять. Тебе лень задницу поднять, сидишь с утра кроссворды разгадываешь! Сколько тебе повторять?! Ничего не откладывай на потом! Поступила бумажка — разберись. Один раз что-то пропустил, потом столько накопится, что не разгребешь.

— Ладно, старшой, — уныло сказал Маззиоли. От его самоуверенности не осталось и следа. — Сейчас все сделаю. Дай мне журнал.

Маззиоли протянул руку и взялся за журнал, но Тербер не разжал пальцы. Он стоял, выпрямившись во весь рост, высокий, чуть сутуловатый, и с отвращением смотрел на писаря из-под зловеще взметнувшихся бровей.

Маззиоли поглядел на него снизу вверх.

— Ну ладно, — виновато проблеял он и отпустил журнал. — Тогда я сначала заполню карточки. Я быстро. — И чтобы не видеть полные молчаливого сарказма глаза Тербера, раскрыл свои папки.

Тербер швырнул журнал ему на стол.

— Я все вписал, — брезгливо, но уже не повышая голоса, сказал он. — Все давно сделано.

Маззиоли оторвался от картотеки и бросил на Тербера восхищенный взгляд.

— Спасибо, старшой.

— Пошел ты к черту! — снова разъярившись, крикнул Тербер. — Не возьмешься за ум, быстро вылетишь у меня рядовым на строевую. А маменькиным сынкам вроде тебя на строевой каюк! В колледжах учатся, ха! Вот они, плоды американской системы образования — типичный случай!

Маззиоли не принял угрозу всерьез, однако напустил на себя грустный вид. На всякий случай. Но Тербер видел его насквозь.

— Думаешь, я шучу? — взорвался он. — Будешь и дальше валять дурака — увидишь! Отправлю на кухню посуду мыть. Старшина здесь я, а не ты, и свободное время полагается не тебе, а мне, понял? А когда на двоих свободного времени не хватает, то работать должен ты! Чтоб я тебя не видел с этими штабными писаришками! Тоже мне великие философы собрались. Дождешься, будешь у меня здесь полы мыть!.. Сегодня о чем трепались? — после паузы спросил он.

— О Ван Гоге. Это такой художник.

— Да? Интересно. Художник, говоришь? А ты хоть читал «Жажду жизни»?

— Читал, — удивленно сказал Маззиоли. — А ты?

— Нет. Я ничего не читаю.

— Советую прочесть, старшой. Хорошая книга.

— А «Луну и грош» читал? — спросил Тербер.

— Конечно. — Маззиоли не мог скрыть изумления. — Ты тоже читал?

— Нет. Я ничего не читаю.

Маззиоли повернулся и внимательно посмотрел на него:

— Да ладно тебе. Ты что, разыгрываешь меня?

— Кто, я? Не обольщайся, детка.

— Ты же читал, я знаю. — Маззиоли положил карточки назад в картотеку и закурил. — Понимаешь, у меня насчет Гогена своя теория…

— Иди ты со своими теориями! Наведи порядок в картотеке. Мне нужно уйти по делам.

— Сейчас. — Маззиоли обиженно поднялся из-за стола и снова принялся перебирать карточки.

Увидев его обиженное лицо, Тербер откровенно рассмеялся.

— Стало быть, Грант подцепил триппер, да? — миролюбиво сказал он.

— Я ему говорил, лучше уж ходить в бордель, — поморщился Маззиоли. Он был еще обижен. — Или хотя бы заглянул сначала в аптеку.

Тербер пренебрежительно фыркнул.

— Ты, мальчик, небось и ноги моешь в носках?

— Старо, — холодно сказал писарь.

Тербер снова фыркнул.

— И где же Гранту так повезло?

— В «Люксе», — брезгливо ответил Маззиоли.

— И поделом дураку. Надо было головой думать — там проходной двор. А теперь выйдет из госпиталя вшивым рядовым. Повеселился — пусть расплачивается.

Тербер встал и так треснул по столу кулаком, что Маззиоли от неожиданности подскочил.

— Пусть это будет тебе уроком, капрал, — рявкнул Тербер, — если не хочешь распрощаться со своими драгоценными нашивками.

— Ты это кому? Мне? — обалдело спросил Маззиоли.

— Да, тебе. Обслуживай себя сам в резиновых перчатках и вообще обходись без женщин, как рекомендуют в лекциях по половой гигиене.

— Послушай, ты это уж… — возмущенно начал Маззиоли.

— Это ты послушай, — перебил его Тербер. — Мне надо уйти по одному весьма важному делу, ясно? Вернусь, наверно, не раньше четырех. Пока не вернусь, будешь сидеть здесь, в канцелярии, ясно? И чтоб не смел выходить даже в сортир, понял? Узнаю — завтра же загремишь в рядовые.