ФАНТАСТИКА. 1966. Выпуск 1 - Д. Биленкин

— Как он не понимает! То, что с ним происходит, это и есть истинно человеческое!

— Попробуйте объяснить ему, — хмуро сказал Новиков.

— И объясню. Мы без конца исследуем ориентационные способности животных, ломаем себе голову над бионическим моделированием, обрастаем горами приборов — один сложнее другого. И мы забыли, черт побери, что мы тоже живые! Человек не рождается с термометром под мышкой. Термометр находится в нем самом, как и многое другое. Приходилось вам видеть змею?

— Змею? — ошалело переспросил Новиков.

— Да, змею — ту самую, которая в древности была символом мудрости. Так вот, змея ощущает изменение температуры на одну тысячную градуса, это известно давным-давно. Есть бабочки, которые воспринимают одну молекулу пахучего вещества на кубометр воздуха. Одну молекулу! Но человек был всем — и рыбой и птицей, и он сейчас проходит все эти стадии в эмбриональном развитии. А родившись, немедленно хватается за приборы…

— Позвольте, Сергей Сергеич…

— Не позволю! — Резницкий угрожающе помахал мокрой туфлей. — Мы носим в себе великолепный природный аппарат для восприятия широчайшей информации об окружающем мире — и сами же глушим его, ибо то, чем не пользуются, атрофируется…

У него не хватило дыхания. Новиков немедленно воспользовался паузой:

— Разрешите мне все-таки сказать. Может, вы и правы насчет инстинктов. Но как понимать то, что творится с Володей? Истинно человеческое, вы говорите? Значит, но вашему мнению, у Заостровцева всего лишь пробудился инстинкт ориентации в пространстве, который дремлет у нас в подкорке? То, что изначально связывает человека с его предшественниками на Земле, со всякими там рыбами и змеями?

— Видите ли, Алеша, если взять суммарное воздействие магнитного и гравитационного полей…

— Не согласен! Простите, Сергей Сергеич, я не согласен. Наденьте на птицу скафандр и забросьте ее в Космос. Ни черта не сориентируется она, скажем, в Ю-поле.

— Конечно, в условиях, не похожих на земные…

— Значит, инстинкт тут ни при чем! Здесь что-то новое. Качественно новое. — Новиков усмехнулся. — Вы провозглашаете анафему приборам, а ведь то, что случилось с Володей, — результат воздействия прибора. Надо уж признаться, Сергей Сергеич. Прибор-то основан на схеме из вашей последней статьи…

— Я это заметил, — сказал Резницкий, задумчиво глядя на Новикова. — Из моей схемы и вашей отсебятины получился удивительный биогенератор. Как эта штука работает, я пока представляю себе весьма смутно. А вот результат налицо — Заостровцев.

— Почему же со мной ничего не произошло?

— Откуда я знаю? Очевидно, сказались индивидуальные особенности. Кроме того, я не уверен, что с вами завтра или через неделю не произойдет чего-нибудь экстраординарного.

— Вы так думаете? — Новиков обеспокоенно уставился на биофизика.

— Да не в этом дело. Необычайно важен сам факт… Трансцензус! — Резницкий вскочил, забегал по комнате. — Именно трансцензус! Переход границы, считавшийся недозволенным… Новый этап познания, качественный скачок в развитии человека. Ай-яй-яй! Вы не можете понять всей грандиозности… впрочем, и я еще не могу охватить в полной мере…

— Нужно ли это, Сергей Сергеич?

Резницкий круто повернулся, стал перед Новиковым, недоуменно помигал.

— Что — нужно?

— Ну, этот ваш трансцензус. Все-таки удобнее и проще пользоваться приборами, чем…

— Да, да, понятно, — быстро сказал Резницкий. — Человек не вправе по собственному усмотрению менять самого себя — вы имеете в виду это? Тут мы, наверно, не найдем общего языка.

— Я имею в виду… Извините, Сергей Сергеич, я думаю сейчас не о человечестве. Я очень боюсь за Володю.

Биофизик опять зашагал по комнате.

— В одном я уверен, — сказал он после долгого молчания: — емкость человеческого мозга вместит такой поток информации.

Он сказал это твердо, но вид у него был немного растерянный — так по крайней мере показалось Новикову.

— Идемте к нему. — Резницкий направился к двери.

— Погодите, Сергей Сергеич. По-моему, вам надо обуться.

— Ах да, — сказал биофизик.

Они спустились этажом ниже. Володи дома не оказалось.

Они засели в его комнате и взялись за видеофон. Они обзвонили библиотеки, лаборатории и вообще все места, где мог находиться Володя. И отовсюду отвечали: “Нет, не был”.

— А может, он у той девушки, — начал Резницкий, — из-за которой…

— Исключено, — сказал Новиков. — Впрочем, на всякий случай.

На экране появилась верхняя половина Тосиного лица — видно, она вплотную подошла к аппарату.

— Не был, — сказала она.

Экран сразу потух.

Они просидели до поздней ночи. Беспокойство перешло в тревогу.

— Что-то они сегодня затянули дождь, — Что? — спросил Володя.

Она пристально посмотрела на его каменное лицо.

— Мне кажется, ты все время к чему-то прислушиваешься. И совсем не слышишь меня. — сказала Тося.

— Да нет, я слышу. Ты сказала про дождь…

Тося прошла по беседке, в которую их загнал ливень.

Подставила ладонь струйке, стекавшей с крыши.

— Володя, почему ты избегаешь меня? Я ужасно волновалась, когда вы там, у Юпитера, молчали так долго.

Володя не ответил.

— Конечно, если ты больше, веришь тому дурацкому прибору… — В ее низком голосе прозвучала обида. — Мало ли что я думаю, я вообще очень быстро думаю, если вчера было одно, то сегодня другое… Вообще, по-моему, ты от этого прибора сам не свой. Слышишь, что я говорю?

Володя вскинул на, нее глаза. Лицо его ожило.

— Тося, — сказал он тихо, — ты сама не знаешь, как ты права. Так оно и есть, я сам не свой.

Тося быстро подсела к нему, продела руку под его неподатливый локоть.

— Я должна все знать.

Это было новое в их отношениях. В ее голосе прозвучало такое, словно она заявляла на него, Володю, свое право.

И еще в ее голосе была озабоченность, от которой ему вдруг стало легко. Он словно бы перешагнул мертвую точку, за которой осталось то, что затопляло мозг.

И он рассказал ей все.

Тося ни разу не перебила его. Даже когда он умолкал надолго. Он не смотрел ей в лицо, только чувствовал на щеке ее дыхание.

— Значит, ты можешь видеть… — она запнулась. — Видеть то, что не видят другие?

— Ты понимаешь, я не вижу. И не слышу. Только чувствую, что это у меня внутри… Вот здесь… и здесь… — Он указал на горло, на переносье. — Но чаще всего — где-то глубоко в мозгу. И я не могу от этого избавиться.

— В общем ты видишь… ты видишь остальное.

Некоторое время они молчали. Дождь барабанил по крыше беседки, остро пахло свежестью, мокрой листвой. Сверкнула молния, фиолетовый свет на мгновение заполнил беседку. Коротко проворчал гром. Тося ойкнула, прижалась теплым плечом.