Собрание сочинений в 4 томах. Том 2. Одиночество - Николай Вирта

Мужики покряхтели, покурили и разошлись.

Во всем прочем комитет распорядился толково: попу мирским приговором вернули тридцать три десятины церковных земель, и дьякону тоже, и псаломщику. Фрол Петрович бесился, мир матюкался, но баптист помянул о том, какие друзья Петр Иванович с попом, и старики замолчали.

Выучились, дьяволы, слушаться!

Крепко заботился баптист и о том, чтобы очистить село от всякого соблазна.

Однажды вечером к жене уехавшего на станцию Никиты Семеновича пришел сам председатель комитета и два милиционера, приказали Пелагее завтра же уходить из села, пообещав в противном случае в щепки разнести избу. Пелагея, рыдая, упрашивала отменить приказ: без рук и глаз останется, мол, хозяйство, коровы и овцы, куры и гуси. Баптист дал ей три часа на сборы и ушел. Пелагея завернула в узел самое что ни на есть лучшее в доме — одежду, белье — и отправилась в путь. Близ кладбища ее задержали милиционеры, узел отобрали, вернули два платья и велели, не оборачиваясь, уходить.

Таким же манером комитет выпроводил из Двориков Матвея Бесперстова и всех, кто был некогда замечен в дружбе с коммунистами. Все добро выселяемых людей баптист отправлял в волостной комитет, но и себя не забывал: щедро возмещал протори, что нанесли ему красные, — у него была своя кузница, Листрат ее отобрал.

Сторожев, взяв Токаревку и пробив брешь в обороне красных, неуклонно продвигался на юг. Но однажды ему не повезло: под Хопром отряд его был почти целиком уничтожен.

На обратном пути, взбешенный неудачей, Сторожев ворвался в маленький коневодческий совхоз.

Было дело ночью, падал редкий снег.

Антоновцы порубили охрану, схватили начальство. Заведующий совхозом не успел одеться, сидел в подштанниках, по лицу текла кровь: один из людей Сторожева, отнимая у него наган, ударил его прикладом по голове.

Сторожева в схватке ранили в плечо, рука повисла как плеть, он был свиреп, как никогда.

— Коммунист? — спросил он заведующего.

Тот утвердительно кивнул головой.

— Судить будем, — решил Сторожев. — Собрать народ!

Конники будили тех, кто спал, тащили людей из соседнего села, ударили в набат. С постели подняли помятого сном попа; он приплелся с епитрахилью и святыми дарами.

Народ согнали в контору совхоза; иззябшие, испуганные люди дрожали. Два фонаря, принесенные с конюшни, освещали похожее на сарай помещение — грязное, заплеванное.

Сторожев пошептался с попом и назначил судьями трех мужиков — на них показал поп как на надежных людей.

Два старика и средних лет бритый крестьянин, бледные и угрюмые, слушали Сторожева, вытянувшись в струнку.

— Чтобы судить, как совесть подскажет, — внушал он судьям. — А там сами понимайте, что к чему.

Ввели совхозное начальство: руки у всех связаны, за спиной каждого — вохровец.

Допрос начал Сторожев. Шорох и шепот смолкли. Слышно было, как потрескивало в фонарях пламя.

— В бога веруешь? — спросил Петр Иванович заведующего.

— Ни в бога, ни в черта. И больше отвечать тебе не буду.

Сторожев вытащил из кобуры револьвер.

— Ничего не скажу! — закричал заведующий.

— Погоди, скажешь, — прошипел Сторожев. — А ну, ребята, всыпать ему!

Пятеро вохровцев ринулись к заведующему, повалили на пол, один сел на ноги, другой — на голову. Засвистели плети. Били молча и долго. Заведующий безмолвствовал, словно он был мертв.

— Воды! — приказал Сторожев.

Избитого окатили ледяной водой, подняли на скамью, он открыл глаза.

— К стенке! — приказал Сторожев.

Заведующего подвели и поставили к стене. Петр Иванович выстрелил.

Заведующий упал, из простреленной головы струей била кровь.

— Начинай! — крикнул Сторожев судьям.

Те молчали.

— Ты кто? — обратился Сторожев к сухонькому, седому, наголо бритому старичку.

— Агроном.

— Жид?

— Еврей.

— Это твой прадед Христа продал?

Старичок молчал.

— Ты что молчишь? Тебя спрашивают! Сколько земли у совхоза?

— Четыре тысячи десятин.

— Раньше что тут было?

— Имение Безрукова.

— Сколько земли было?

— Четыре тысячи триста десятин.

— Вот, мужики, большевистские порядочки: четыре тысячи десятин под советское имение, а триста десятин вам. Нате, дескать, подавитесь!

Мужики молчали.

— Какую ты себе желаешь смерть? Повесить нешто? Судьи, как вы?

Судьи тряслись от страха. Из передних рядов поднялся горбатый мужик.

— Напрасно вы его судите, — сказал он. — Исак Исакович человек справедливый. У нас с этого совхоза жеребят в селе не один десяток. И притеснений не видим.

— А ну, пойди сюда! — приказал Сторожев.

Горбун вышел. Сторожев, оглядев его с ног до головы, размахнулся и ожег плеткой по лицу.

— Чуешь, как коммунистов защищать? Сейчас его вешать станут, ты петлю ему приготовишь. А не захочешь — за компанию повешу, чтобы другим неповадно было.

В толпе закричали, зашевелились. Окружавшие Сторожева антоновцы направили на сидевших винтовки. Мужики смолкли. Слышалось лишь прерывистое дыхание и треск пламени в фонарях.

— Ну, дед, скажи что-нибудь напоследок.

Агроном поднялся.

— Мне нечего говорить тебе. Разве звери понимают что-нибудь?

Сторожев посмотрел на этого седого человека, бледного, тщедушного, но гордого, — его глаза блестели, поблекшие щеки покрылись румянцем. Петру Ивановичу стало страшно.

«Вот они стоят, осужденные на смерть, — думал он, и никто не молит о пощаде, никто не плачет. Откуда эта сила?» И бессмысленным показался ему суд, затеянный им. Никого он не убедил, никого не устрашил.

Никого!

— Повесить! — приказал Сторожев.

Агронома увели. Вместе с ним увели горбатого мужика. Один за другим вставали коммунисты совхоза, одного за другим приговаривал Сторожев к смерти.

Безмятежно потрескивая, горел огонь в фонарях, люди, шатаясь, подходили к стене, лилась кровь.

Сторожев уехал поутру, взял сотню лошадей, а на прощанье поджег совхоз.

Ехал он в Каменку и радовался: «Добыл Вохру добрых лошадок».

Но Вохр не получил лошадок.

Накануне Антонов получил от Федорова-Горского письмо. Требовал главный агент лошадей. «Они нужны для братьев по борьбе», — писал адвокат.

Послал бы Антонов вымогателя ко всем чертям, да нужен позарез. Теперь лошадей требует, сукин сын! Ах, будь он неладен!

Антонов приказал приведенных лошадей сдать в назначенном месте уполномоченному Петроградской конторы Автогужтранспорта. Сторожев разъярился. И тут впервые крупно поссорились они.

— Это за что же! — кричал Сторожев. — Ради чего я потерял четыреста человек?! Повешусь — не отдам!

— Отдашь, — играя желваками, выдавил Антонов. — Сам отведешь. А пикнешь — я тебя к стенке поставлю. Умен больно стал, сукин сын, волк паршивый!

Сторожев закусил губу и вышел — кончилась его вера в Александра Степановича.

Мужики, узнав о неудаче Сторожева под Хопром, начали над ним подсмеиваться. Пересмешки пошли гулять по селам, девки складывали побаски одна другой обидней и орали во все горло:

Бандит молодой,Дали ему плетку,Сопли-слюни распустил,Едет на разведку.Как под речкой ХопромУчинили им погром!

Сторожев разгонял плетками гульбища, порол запевал… Да разве всем заткнешь рот?

Глава четвертая

Орловскому военному округу главком приказал ликвидировать ударные силы Антонова. План в отличие от предыдущих был составлен дельно. Раньше в погоне за легкими победами занимали кое-какие центры мятежа, два-три дня стояли в них воинские части, уходили, искали антоновцев, обнаруживали их, рассеивали… А через день они собирались вновь.

Разведка донесла, что пять отборных антоновских полков совершают рейд юго-западнее камышинской железнодорожной ветки, медленно передвигаются по замкнутому кругу, подкармливаются за счет сел, легко расправляются с немногочисленными красноармейскими соединениями, демонстрируя тем свою непобедимость.

По плану части Орловского округа должны были окружить ударную группировку Антонова, гнать ее к Юго — Восточной дороге, куда послали бронепоезда вдобавок к уже имеющимся, снабдили оружием, фуражом и продовольствием партизанские коммунистические отряды, осевшие на станциях. Наконец-то вспомнили и о них.

Здесь и должен был завершиться разгром главного ядра антоновских армий.

Антонов-Овсеенко всеобщих восторгов по поводу нового похода против мятежников не выражал. Но план был утвержден главкомом и одобрен кем-то из военных верхов: называли очень большое лицо. Хорошо, пусть попробуют — так примерно выразился Антонов-Овсеенко и помог округу советом, людьми.