Рыбы молчат по-испански - Надежда Беленькая

– Гм… У тебя это давно? Или только последнее время? – спросил Макс.

В его голосе внезапно послышалась усталость, и она подумала, что, вероятно, зря завела с ним этот разговор.

– Нет, – ответила она. – Так было. Я всегда жила в какой-то нереальной реальности. В детстве сны путала с явью. Но теперь я еще отчетливее это понимаю. Вокруг появляется все больше и больше людей, время ускорилось, я совершаю все больше действий, а мне это не свойственно. Это не мое. Люди стремятся куда-то, заняты какими-то делами, страдают, радуются. А я смотрю на них и словно вижу сон.

– Странно. Но разве тебя не увлекает твоя работа? – искренне удивился Макс. – Мне казалось, тебя затянуло.

– В том-то и дело. Увлекает, да. Конечно, увлекает. Но разве можно сравнить меня с другими? С Ксенией, например.

– А что Ксения?

– Изменилась, злая стала. Деньги копит: прикупила участок земли под Москвой, собирается строить коттедж. Чертежи заказала… Вообрази: у нее в коттедже будет четыре этажа! Восемь ванных комнат. Восемь! В каждой спальне по ванной. Сауна с бассейном. Просто в голове не укладывается! И это та самая Ксения – здравомыслящая, неприхотливая. Ведь что она говорила еще совсем недавно? Что ей замечательно живется в однокомнатной квартирке. Что она привычную жизнь ни на что не променяет! И говорила все это абсолютно искренне, от чистого сердца… И вдруг – другой человек…

– Что-то многовато ванных комнат… Прямо не верится. Но Ксению твою можно понять. Все зависит от толщины пирога. Раньше ей таких пирогов никто не предлагал, а тут – пожалуйста. Но скажи, почему ты сама эту работу не бросишь, если тебя не привлекают пироги? Если все это не затягивает тебя по-настоящему, почему не уйдешь?

– Бросить? Я не могу ничего бросать. И даже не собираюсь. Если честно, сперва я придумала оправдание: может, когда-нибудь отправлюсь с тобой путешествовать, понадобятся деньги. Прости, я тебе ничего не говорила… А на самом деле это не так. Точное, не совсем так. Просто все это пока еще со мной происходит, понимаешь? Случается. Набирает обороты и не думает кончаться. Я не могу выйти из игры сама по себе, это как поезд – на ходу не выскочишь. Меня должно что-то вытолкнуть, что-то должно произойти. Я чувствую, что главное еще не случилось. Оно впереди.

Макс смотрел на нее очень внимательно.

– По-моему, у тебя проблемы не с чувствами, а с волей. У тебя нет воли. Даже не пойму: как это? Ведь ты взрослая женщина. Умная, прекрасно образованная. Почему ты такая аморфная?

– Аморфная, – повторила Нина, слегка растягивая слово. Несколько секунд она размышляла, стараясь правильно понять его значение. – Пожалуй, дело не в этом. Просто каждую встречу, каждое событие я воспринимаю не само по себе, а… Как бы это получше выразиться… как дорожный указатель.

– И куда же ведет твоя дорога?

– Вот это я и пытаюсь выяснить. И это и есть самое интересное!

– Все-таки ты очень странная, – сказал Макс, почесав подбородок.

Нина испанцев не помнила. Помнила только детей.

Особенно она запомнила девочку Тишу. Возможно, так случилось потому, что это был редкий случай, когда Нине удалось подружиться с испанцами. Дружба не угасла, когда конверт с авансом перекочевал в Ксенину папку и даже когда была выплачена вся сумма целиком, оформлены последние документы и получен заграничный паспорт на имя Кристины Олье Пуйч с черно-белой, тревожно-выразительной фотографией. Другая фотография Тиши, большая и цветная, стояла у Нины на письменном столе: высокая строгая девочка совершенно каталонского вида в очках и балетной юбочке – Тишу водили в танцевальную студию.

Тиша прожила в детском доме почти целый год, но так и не научилась играть с детьми. Не умела и не любила, потому что когда-то была единственным ребенком на всю полумертвую деревню и играть было не с кем. Стоило немалых трудов втянуть ее в игру, Тиша покорно выполняла все, что от нее требовали, но как только воспитатель отходил, игра прекращалась. Зато в дальнем углу площадки у нее была волшебная полянка, где она знала каждую травинку, каждую шишку, каждую трещину в коре. Снимала со ствола пахучую сосновую смолу, скатывала из нее шарики и сосала, как конфеты. Аккуратно втыкала в древесную плоть упругие хвоинки, как будто по стволу к вершине поднимались длинноногие человечки. Зимой ела снег и с наслаждением глотала чистую воду, пахнущую лесом.

Невролог из районной больницы сказал, что у Тиши скорее всего аутизм. Ставить окончательный диагноз не спешили, но на всякий случай к зиме собирались перевести ее в коррекционный интернат.

Тишин мир сжался до размеров полянки после того, как умерла тетя Настя, мамина родная сестра.

Тетя Настя была старше Тишиной матери и внешне скорее напоминала бабушку, чем тетку. Большая, грузная, с жидкими седыми волосами и желтоватой нездоровой кожей, она страдала одышкой и несколько раз лежала в больнице с сердцем. Младшую сестру, Тишину мать, тетя Настя считала никудышной бабой. Тиша еще в раннем детстве узнала, что мама у нее пьяница и что от ее пьянства умер несколько лет назад Тишин старший брат Ванечка. В доме матери всегда околачивался какой-нибудь дядя: сперва у них жил положительный дядя Слава, который относился к Тише хорошо, был мирным и незлым, но пил горькую. Дядю Славу сменил дядя Миша, потом снова появился дядя Слава, на этот раз другой, а тот, первый, которого Тиша звала папой, умер, выпив с похмелья тормозную жидкость.

У тети Насти был дом и небольшое хозяйство: куры, корова и собака Белка. Корову звали Маняня, она была норовистая и кроме тети Насти никого не подпускала, а собаку Белку тетя Настя любила едва ли не больше, чем Тишу. Вопреки деревенским обычаям Белка круглый год околачивалась в доме, ела со стола и даже спала в постели под одеялом вместе с хозяйкой.

Куры были самые обычные, одинаковые, как желуди, и имен не имели.

Весной Тиша помогала тете Насте в огороде. Ей нравилось проковыривать дырочки в рыхлой черной земле и опускать туда картофелину, луковку или семена, а потом ребром ладони заравнивать. Ожившая по весне земля пахла сладко, и, не удержавшись, Тиша иной раз засовывала в рот ароматный жирный комочек, жевала и проглатывала, потому что он был вкуснее любой конфеты, и Тиша на мгновение чувствовала себя дождевым червяком или личинкой жука. В тети-Настином хозяйстве вообще все было вкусным: хлев, кухня, сени, свекольный самогон – все пахло сытно и уютно.

Когда-то тетя Настя работала в бухгалтерии – выдавала колхозникам зарплату, и в деревне ее уважали. Зарплату выдавали все реже, мужики ходили к тете Насте под окно выяснять отношения, будто бы это она привозила из города и распределяла деньги. Тетя Настя ругалась с ними до хрипоты: деньгами-то заведовала не она, и ей самой, как и другим, не платили несколько месяцев подряд. До глубокой ночи во дворе раздавалась пьяная ругань.

Наконец колхоз развалился, ферму закрыли, коров отправили на бойню, и тетя Настя осталась без работы. Но и тогда не стала обижаться на жизнь, не запила с горя, как соседи. Тетя Настя принялась гнать на продажу самогон. Самогон делали многие хозяйки в окрестных деревнях, и в таком занятии, с точки зрения деревенской морали, не было ничего предосудительного. Наоборот, основательная и честная тетя Настя готовила чистый самогон хорошего качества, став спасением для соседских баб: если бы не она, пили бы их мужики купленный у цыган смертельный яд.

По-прежнему числясь бухгалтером, тетка разливала свой самогон по пластиковым бутылкам, которые собирала по округе, и под вечер отпускала тихонько у себя в сенях. Тети-Настин бизнес шел в гору, а деньги она аккуратно пересчитывала и хранила за картиной, висевшей в комнате над кроватью.

Первый раз Тиша заночевала у тети Насти в тот год, когда исчез первый дядя Слава и до появления второго дяди Славы в доме временно околачивался злой и жадный дядя Миша. Мать жила на широкую ногу: вставала поздно и до глубокой ночи принимала гостей, которые приносили дешевую водку и закуску – ливерную колбасу, лук и хлеб. Гости кричали, танцевали, под водку сметали всю еду, не оставляя даже хлеба, на который укладывались ломти колбасы и лук. Иногда приходила тетя Настя, приносила Тише гостинцы, но после ее ухода гостинцы тоже шли в дело и быстро исчезали в утробах гостей.

Мать с Тишей жили в старом бревенчатом срубе, доставшемся им с тетей Настей в наследство от покойной бабушки. В доме была всего одна большая комната, кухня и русская печь, на которой спали зимой. Дверей внутри не было, вместо них висели занавески, чтобы лучше расходилось тепло. Полы не мыли никогда, белье не стелили и ложились в одежде прямо на почерневшие от грязи матрасы, а тараканов было столько, что когда Тиша по вечерам смотрела на стену, где они копошились, ей казалось, что каждый таракан бегает по кругу.