Сексуальная жизнь в Древней Греции - Ганс Лихт

Едва ли требуется особо упоминать и то, что радости винной чаши приправлялись — в соответствии со вкусом и прихотью гостей — всевозможными представлениями танцоров, акробатов и певцов обоих полов: мы уже говорили о танцовщицах, которые плясали на пирах фессалийской знати. Уже у Гомера («Одиссея», i, 152) песня и танец нерасторжимо связаны с застольем; редко обнаружишь изображения пирушки, на которых отсутствовали бы флейтистка или кифаристка. Если серьезные мужи во время симпосиев имели намерение предаться важной беседе, они отправляли флейтисток домой, как поступает у Платона Эриксимах («Пир», 176; ср. «Протагор», 347), замечая, что флейтистка может сыграть, если желает, самой себе или женщинам в гинекее; в «Протагоре» Платон еще резче выступает против обычая приглашать флейтисток: «Они... неспособны по своей необразованности общаться за вином друг с другом своими силами, с помощью собственного голоса и своей собственной речи, и потому ценят флейтисток, дорого оплачивая заемный голос флейт, и общаются друг с другом с помощью их голоса. Но где за вином сойдутся люди достойные и образованные, там не увидишь ни флейтисток, ни танцовщиц, ни арфисток, — там общаются, довольствуясь самими собой, без этих пустяков и ребячеств, беседуя собственным голосом, по очереди говоря и слушая, и все это благопристойно, даже если и очень много пили они вина»[перевод Вл. С. Соловьева].

Однако подобное мнение было редкостью; общий вкус не желал отказываться от танцовщиц, которые после пира использовались, разумеется, в других целях; и действительно, согласно Афинею (xiii, 607d), их зачастую продавали с аукциона, а рисунки на вазах не оставляют никаких сомнений в сексуальных функциях танцовщиц и флейтисток. В одной из драм Херемона (фрагм. 14, Nauck2, p. 786; у Афинея, xiii, 608d) о таких услужливых девушках говорится: «Одна лежит здесь и, приспустив платье с плеч, показывает при свете луны нагую грудь; другая, танцуя, обнажает левое бедро — нагая, обращая глаза к небу, она напоминает живую картину; другая оголила свои пухлые ручки, обвив ими нежную шею подруги. Одна из них выставила обнаженное бедро в разрезе между складками платья, и красота ее сияющего тела превзошла всякие ожидания».

На расточительно роскошном свадебном пире македонянина Карана, подробно описанном у Афинея (iv, 128с ел.), наряду с флейтистками присутствовали также sambykistriai, или девушки, играющие на самбике (о самбике см. Афиней, xiv, 633 ел., Аристотель, «Политика», viii, 6, И) — треугольном струнном инструменте. В данном случае они прибыли с Родоса и выступали в прозрачных одеждах, так что многие гости думали, что они обнаженные. Позднее на празднике в роли плясунов выступили ithyphalli, которые также исполнили фаллические песни. После них жонглеры — как мужчины, так и женщины принялись плясать вокруг мечей, вбитых в землю, и извергать огонь. Затем появился хор из ста певцов, который пропел свадебную песнь, и снова выступили танцовщицы, облаченные в наряды нимф и нереид. В то время как гости налегали на вино и подкрадывались сумерки, открылась комната, убранная белой материей. В ней перед гостями предстали юноши и девушки, изображавшие наяд, Эрота, Артемиду, Пана, Гермеса и других мифологических персонажей. Они разливали свет серебряных ламп, а их более или менее обнаженные тела принимали самые прелестные позы (Bekker-Goll, Charicles, i, S. 152, в основном следуют Ксенофонту, Sympos., 2, 1 ел.). Игравшие на самбике девушки благодаря своей безотказной уступчивости пользовались огромной популярностью. У Плутарха они упоминаются в одном ряду с кинедами.

Из других текстов греческих авторов явствует, что большим успехом на подобных пирушках пользовались акробатические трюки, так описываемые Беккером: «Профессиональный танцор, за деньги показывавший свои умения, ввел прелестную девушку и прекрасного мальчика, который ростом походил на молодого мужчину; за ними следовала флейтистка. Мальчик взялся за кифару и в лад флейте ударил по струнам. Затем звуки кифары смолкли; девушка получила несколько обручей, которые она подбрасывала в воздух и ловила один за другим, танцуя под наигрыш флейты. Ей подбрасывали все новые и новые обручи, пока между ее руками и потолком не стала летать добрая дюжина, а зрители не начали громко выражать одобрение прелести и ловкости ее движений.

Затем внесли большой обруч, к краям которого были прикреплены отточенные ножи; его положили на пол и надежно закрепили. Девушка вновь пустилась в пляс; сделав сальто, она вскочила в середину обруча, а затем выпрыгнула обратно, и повторила этот номер несколько раз, так что зрители испугались, как бы столь прекрасная девушка не причинила себе вреда. Затем в дело вступил юноша, танцуя с искусством, еще более подчеркивавшим красоту и соразмерность его юного тела. Вся его фигура превратилась в зеркало выразительнейшего движения; никто не мог сказать, какие его члены — руки, пятки или стопы — более участвовали в произведении того впечатления, под которым находились зрители при виде прелести его телодвижений. Ему также было высказано шумное одобрение и некоторые из присутствующих были того мнения, что выступление юноши им приглянулось более, чем танец девушки».

Попойки и застолья в древности проводились в частных домах, так как рестораны и гостиницы были неизвестны. В Афинах позднейших эпох, несомненно, существовало множество мест, где люди собирались, чтобы сыграть в кости, выпить и поболтать, как говорится у Эсхина (Timarchus, 53): «Он проводил свои дни в игорном доме, где сражаются петухи и перепела и идет игра в кости»; однако места подобного рода не могут быть названы ресторанами в современном смысле слова.

В древности люди могли обходиться и без гостиниц, так как уже во времена, описанные Гомером, обычаи гостеприимства были развиты так широко, что, отправляясь в чужие земли, человек мог быть полностью уверен в том, что встретит там дружеский прием. Так же обстояло дело и в историческую эпоху. Хорошо известен рассказ Геродота (vi, 35) о том, что если Мильтиад, сидя перед своим домом, узнавал в прохожих по их одежде чужестранцев, то он поднимался и приглашал их под свой гостеприимный кров. Более того, нам известны законы, которые в память о Зевсе Ксении, покровителе прав гостеприимства, обеспечивали и делали обязательным дружественное обращение с чужеземцами и гостеприимность по отношению к ним (Закон Харонда у Стобея, Sermones, 44, 40). Даже среди негреческих народов мы находим высокое уважение к правам гостеприимства; так, закон луканов (Элиан, «Пестрые рассказы», iv, 1; ср. Геркалид Понтийский, Politika, 18; Платон, «Менексен», 91), народа, обитавшего в Нижней Италии, запрещал отказывать в приеме страннику, который просил о приюте после захода солнца, и определял суровое наказание для всех, кто его нарушал.

С развитием сообщения между городами частное гостеприимство перестало справляться с потоком путешественников; в силу этого начали появляться заведения, соответствующие нашим гостиницам. Начатки таких учреждений можно видеть в лесхе (lesche)[49], упоминаемой уже у Гомера и Гесиода; это было общинное помещение, служившее ночным убежищем для безродных и нуждающихся. Здесь можно было также укрыться в непогоду или встретиться для праздной беседы; в ту эпоху тем же целям служила и кузница. И все же интересно отметить, что Гесиод предостерегает людей от посещения обоих названных мест как обителей праздности, где человек, «прячась от зимнего холода, греется в уюте и пускает свое время на ветер, тогда как дома лежит много несделанной работы». Да и позднее пребывание в лесхе, которых в каждом городе было несколько, по крайней мере, в Афинах и Беотии, не считалось почтенным времяпрепровождением, и уважаемые люди старались его избегать. Это не относится к знаменитой лесхе в Дельфах, которая бьша возведена на средства книдян и служила местопребыванием и пристанищем для бесчисленных посетителей, стекавшихся в Дельфы.

Согласно подробному описанию Павсания (х, 25, 1), ее продольные боковые стены были украшены большими, многофигурными картинами Полигнота, одна из которых изображала завоевание Трои и отплытие греков, а другая — посещение Одиссеем подземного мира.

С течением времени в каждом сколько-нибудь крупном поселении появилась гостиница (pandokeion); в самых посещаемых местах — таких, как Олимпия или Книд (Олимпия: схолии к Пиндару, Ofympia, xi, 55; Элиан, «Пестрые рассказы», iv, 9; Книд: Лукиан, Amores, 12), куда ежегодно стекались огромные толпы чужестранцев, чтобы увидеть знаменитый храм и Афродиту Праксителя и не в последнюю очередь ради того, чтобы насладиться здесь радостями любви, подобные пристанища содержались за общественный счет. Когда Фукидид (ш, 68) сообщает о том, что гостиница, построенная спартанцами в Платеях близ храма Геры, была около шестидесяти метров в длину и имела множество комнат для гостей, мы должны учитывать, что подобные постоялые дворы были в высшей степени примитивными. Так, постояльцы должны были являться сюда со своим постельным бельем, по каковой причине никто не путешествовал без сопровождения одного или нескольких рабов, которые несли багаж на себе (ср. Ксенофонт, Memorab., ш, 13, 6).