Тайная жизнь пчел - Сью Кид

— Но он в порядке? — спросила Июна. — Он не пострадал?

— Они позволили нам повидаться лишь одну минуту, — сказал Клейтон. — Но, похоже, он был в порядке.

Снаружи на нас надвигалось ночное небо. Я осознавала и это, осознавала и то, каким тоном Клейтон сказал «похоже, он был в порядке», словно бы все мы прекрасно понимали, что Зак не в порядке, а просто притворяется.

Августа пальцами разгладила себе лоб. Я увидела на ее глазах блестящую пленочку — зарождающиеся слезы. Но внутри ее глаз я видела пламя. Это был настоящий очаг, и возле него можно было согреться или приготовить на нем что-нибудь, чтобы заполнить свою внутреннюю опустошенность. Я чувствовала, что все мы брошены на произвол судьбы и все, что у нас оставалось, — это влажное пламя Августовых глаз. И этого было достаточно.

Розалин посмотрела на меня, и я прочла ее мысли: Хоть ты и помогла мне смыться из тюрьмы, даже не пытайся удумать что-нибудь подобное насчет Зака. Я поняла, как становятся преступниками-рецидивистами. Первое преступление — самое трудное. А после ты уже думаешь: Ну еще раз. Еще несколько лет в тюряге. Большое дело.

— И что вы намерены делать? — спросила Розалин, нависая над Клейтоном, глядя на него сверху вниз. Ее груди покоились на животе, а кулаки были воткнуты в бедра. Она выглядела так.

словно хотела, чтобы каждый из нас набил свой рот табаком и отправился прямиком в тибуронскую тюрьму плевать людям на ботинки.

В Розалин тоже горел огонь. Не огонь очага, как в Августе, но пламя, которое при необходимости испепелит ваш дом, чтобы уничтожить царящий в нем беспорядок. Розалин напомнила мне статую Нашей Леди в гостиной, и я подумала: Если Августа — красное сердце на груди Марии, то Розалин — ее кулак.

— Я сделаю все, что смогу, чтобы его вытащить, — сказал Клейтон, — но боюсь, что ему придется там немного побыть.

Я сунула руку в карман и нащупала там картинку Черной Марии, вспомнив, что я собиралась сегодня рассказать Августе о своей маме. Но как я могла сделать это теперь, когда такое случилось с Заком? Придется подождать, так что я снова окажусь в том коматозном состоянии, в каком пребывала до этого.

— Я не считаю, что Мае необходимо об этом знать, — сказала Июна. — Это ее прикончит. Вы знаете, как она любит этого мальчика.

Все посмотрели на Августу.

— Ты права, — сказала она. — Для Маи это будет уже чересчур.

— А где она? — спросила я.

— У себя, спит, — сказала Розалин. — Она сегодня совсем вымоталась.

Я вспомнила, что видела Маю днем, у стены, выгружающую камни из тележки. Достраивающую свою стену. Словно знала, что вскоре она ей снова понадобится.

В отличие от тюрьмы в Силване, на окнах тибуронской тюрьмы занавески не висели. Это было здание из серых бетонных блоков, с металлическими окнами и тусклым освещением. Я понимала, что заходить внутрь было для меня крайне глупо. Я скрывалась от правосудия, и вот теперь я вламываюсь в тюрьму, где полно полицейских, которые, возможно, натасканы выявлять таких, как я. Но Августа спросила, хочу ли я пойти с ней навестить Зака. Как же я могла отказаться?

Полицейский в тюрьме был стрижен ежиком и очень высок, выше чем Нейл, а ведь Нейл был просто гигант. Похоже, полицейский не слишком обрадовался нашему появлению.

— Вы его мать? — спросил она Августу.

Я взглянула на его именной значок. Эдди Хэйзелвурст.

— Я его крестная мать, — сказала Августа, стоя очень прямо, словно бы ей измеряли рост. — А это друг семьи.

Он окинул меня взглядом. Единственное, что казалось ему подозрительным, это как такая белая девочка могла быть другом их семьи. Он взял со стола коричневую папку-скоросшиватель и несколько раз щелкнул зажимом, пытаясь решить, что же с нами делать.

— Ладно, у вас пять минут, — сказал он.

Он открыл дверь в коридор, который привел нас к четырем камерам, расположенным в ряд. В каждой из камер содержался черный мальчик. В нос ударил запах потных тел и застоявшейся мочи. Мне хотелось зажать нос пальцами, но я понимала, что это будет худшей обидой.

Они сидели на скамьеподобных койках, стоящих у стен, и смотрели, как мы идем мимо. Один мальчик кидал пуговицу об стену, играя сам с собой в какую-то игру. Завидев нас, он остановился.

Мистер Хэйзелвурст подвел нас к последней камере.

— Зак Тейлор, у вас посетители, — сказал он и посмотрел на часы.

Когда Зак сделал шаг нам навстречу, я вдруг представила, как на него надевали наручники, снимали отпечатки пальцев, фотографировали, всячески им помыкали. Мне так хотелось протянуть сквозь решетку руки и дотронуться до него, прижать свои пальцы к его коже. Мне казалось, что, только прикоснувшись к нему, я смогу поверить в реальность происходящего.

Когда стало ясно, что мистер Хэйзелвурст не уйдет, Августа заговорила. Она стала рассказывать об одном из ульев, о том, как пчелиное семейство его покинуло.

— Ты его знаешь, — сказала она. — Там еще были проблемы с клещами.

Она подробно рассказала о том, как она рыскала повсюду, в часы заката, прочесывая лес за арбузными бахчами, и наконец нашла пчел на молодой магнолии — рой висел на ней, как черный воздушный шар, застрявший между ветвей.

— Я окурила их, и они попадали в ящик, — сказала она. — И я посадила их назад в улей.

Я думаю, она старалась таким образом уверить Зака, что ей не будет покоя, пока он вновь не окажется с нами. Зак слушал, и глаза его влажно блестели. Похоже, он был рад, что разговор проходил на уровне пчелиных роев.

Я заранее продумала все, что собиралась ему сказать, но теперь не могла ничего вспомнить. Я просто стояла рядом, пока Августа задавала вопросы — как он себя чувствует, что ему нужно?

Я смотрела на него, переполненная нежностью и болью, пытаясь понять, что же нас связывает. Может, это были какие-то внутренние раны, которые помогали людям находить друг друга и порождали между ними любовь?

Когда мистер Хэйзелвурст сказал: «Время кончилось, пошли», Зак перевел взгляд на меня. У него на виске проступила вена. Я смотрела, как она пульсирует, пропуская через себя кровь. Мне хотелось сказать что-нибудь утешительное, сказать ему, что мы с ним похожи больше, чем ему кажется, но это казалось мне нелепым. Мне хотелось протянуть руку сквозь решетку и коснуться вены на его виске, почувствовать, как бежит по ней кровь. Но я не сделала и этого.

— Ты пишешь в своем блокноте? — спросил он, и в его голосе и лице я вдруг почувствовала отчаяние.

Я посмотрела на него и кивнула. В соседней камере мальчик — Джексон — свистнул, словно он был в театре или на стадионе, превратив момент в глупый и дешевый фарс. Зак посмотрел на него со злостью.

— Пошли, пять минут закончились, — сказал полицейский.

Августа положила руку мне на спину, подталкивая меня к выходу. Но я чувствовала, что Зак хочет о чем-то меня спросить. Он открыл рот и вновь закрыл.

— Я про все это напишу, — сказала я. — Я сделаю из этого рассказ.

Не уверена, что это было именно то, о чем он хотел меня спросить, но это то, чего хотят все, — чтобы кто-то понял твои страдания и придал им смысл.

Мы не утруждали себя улыбками, даже в присутствии Маи. Когда она была в комнате, мы не говорили о Заке, но и не вели себя так, словно бы мир был розовым и чудесным. Июна нашла утешение в виолончели, как она всегда делала в моменты печали. А однажды утром, по дороге к медовому домику, Августа остановилась и стала смотреть на следы от шин, оставленных на подъездной дорожке машиной Зака. Было ощущение, что она вот-вот заплачет.

Чем бы я ни занималась, все казалось мне трудным и тяжелым — мыть посуду, стоять на коленях в молитве, даже стягивать покрывало, чтобы залезть в постель.

Второго августа после того, как была помыта оставшаяся от ужина посуда и мы закончили петь «Радуйся, Мария», Августа сказала:

— Хватит хандрить, сегодня мы будем смотреть Эда Салливана.

И как раз этим мы и занимались, когда зазвонил телефон. По сегодняшний день Августа с Июной задают себе вопрос, какой была бы сейчас наша жизнь, если бы вместо Маи на звонок тогда ответила одна из них.

Я помню, что Августа сделала движение к телефону, но Мая была ближе всех к двери.

— Я возьму, — сказала она.

Никто не придал этому значения. Мы были прикованы к телевизору, к мистеру Салливану, который показывал цирковой номер с обезьянками, катающимися на крошечных мотороллерах по натянутому канату.

Когда, через несколько минут, в комнату вошла Мая, ее взгляд метался с одного лица на другое.

— Это была мама Зака, — сказала она. — Почему вы не сказали мне, что он в тюрьме?

Она стояла там и выглядела такой нормальной. С минуту никто не шевелился. Мы смотрели на нее, словно ожидали, что вот-вот обрушится крыша. Но Мая просто стояла, спокойная как никогда.