Письма с острова Скай - Джессика Брокмоул

Высоко подняв подбородок, она взяла американца под руку. Я плюнул, назвал ее дурой и всю свою семью — дураками. Однажды он подведет ее, но меня не будет рядом, чтобы собирать куски. И меня рядом с ней не было.

Но махэр я все-таки написал, несколько недель спустя. Спросил, послушалась ли Элспет моих советов и по-прежнему ли она с тем американцем. Махэр отвечала, что мне неплохо бы научиться понимать, когда в моих советах нуждаются, а когда нет, и что Элспет сейчас не очень-то волнует, что о ней думают. Она, Элспет, только что получила известие, что ее американец погиб, и махэр едва хватало сил удержать ее от того, чтобы последовать за ним.

Конечно, после такого поворота событий я почувствовал себя отвратительно. Но поскольку был молод и глуп, то решил, что уже опоздал с извинениями. Прошлое в прошлом, так всегда говорила махэр, и потому я отстранился от всего, что было. Если однажды Элспет захочет простить меня, то отыщет. По крайней мере, так я тогда думал, и для юнца, которым я в те годы был, такие рассуждения казались вполне разумными.

Теперь понимаю, что это было упрямство — дурацкое упрямство, и что я уже слишком стар, чтобы терять годы в ожидании прощения. За ее разбитое сердце, за нашу разрушенную семью прощение может никогда не прийти. И потому сейчас я хочу начать с того, чтобы извиниться.

Я знаю, что в военное время вся наша жизнь порой меняется в одно мгновение. Знаю, как быстро можно потерять все, что имеешь и любишь. Если Вы получите от своей матери какие-либо известия, пожалуйста, сообщите мне. Мне нужно написать ей. После стольких лет я должен как можно скорее попросить у нее прощения.

С любовью,

Лондон, Англия

2 сентября 1940 года

Уважаемый сэр!

Много лет назад, в начале Великой войны, молодой человек, по имени Дэвид Грэм, поступил добровольцем в Американскую полевую госпитальную службу. Насколько мне известно, Американская ассоциация полевой госпитальной службы проводит встречи подразделений и издает вестник с новостями и информацией о своих бывших членах. Если у Вас есть какие-либо сведения о Дэвиде Грэме, даже самые скудные, не могли бы Вы написать мне? Я остановилась в гостинице «Лэнгхэм» в Лондоне.

Заранее благодарю,

с уважением,

Глава двадцать третья

Элспет

Почта военнопленных, почтовая карточка

2 января 1917 года

Сью!

Если ты получишь письмо от Харри, не открывай его! Выброси сразу же. Никогда не читай.

Знаю, ты, должно быть, испереживалась, не получая от меня вестей, но поверь: раньше я не мог написать тебе.

Я в порядке, но нахожусь в плену. Пока не знаю точно, как часто мне позволено посылать письма, но ты можешь писать мне на адрес, указанный на обратной стороне этой карточки.

Ты сможешь сообщить Харри о том, что случилось, и тоже дать ему этот адрес?

Прости, что на это Рождество я не был с тобой, но свое обещание я не нарушил, а лишь отложил его выполнение.

Я люблю тебя. Больше, чем ты можешь себе представить.

Остров Скай

22 января 1917 года

Дэйви!

Я едва могу писать, ничего не вижу из-за слез. Твоя почтовая карточка — бесценный кусочек картона! — зажата в моем кулаке, и то немногое, что я могу делать сейчас, приходится делать одной рукой. Махэр пыталась взять у меня карточку, чтобы узнать, в чем дело, но я не могу выпустить ее из своих пальцев. Однако она разглядела твой почерк и выпроводила всех из комнаты.

Я знала, что ты не погиб. Наверное, все так говорят о тех, кого любят. Но я чувствовала тебя! Пока мое сердце было цело и продолжало биться, я знала, что ты где-то есть на этой земле. Так и вышло! Каждый день, когда я думала о тебе и плакала о тебе, ты тоже думал обо мне с такой же силой.

О мой дорогой, любовь моя! Мой родной замечательный мальчик. У меня — у поэта — нет слов.

Остров Скай

24 января 1917 года

Дэйви!

Я нашла их. Нашла слова.

Как ты себя чувствуешь? Тебе нужно что-нибудь? Хватает ли тебе теплых вещей?

Мне невыносима мысль о том, что ты в заключении. Как тебе, должно быть, холодно и неудобно, если там все так, как описывают в книгах. Можно слать тебе посылки?

Последние несколько месяцев были тяжелыми по многим причинам, но теперь сквозь тучи проглянул луч солнца, и я могу смять те стихи, что писала с декабря, и выбросить их в огонь.

Зима — медленное время года, занятое сидением у огня, чтением и стихами. Я пробую заинтересовать поэзией детей, но, увы, никакого результата. Тебе разрешено читать книги?

Я содрогаюсь, думая о том, что ты в плену, но не могу не радоваться, что ты жив и через какое-то время, будь на то воля Бога, окажешься в моих объятиях.

7 февраля 1917 года

Сью!

Мне позволено отправлять только два письма в месяц (не более шести страниц) и четыре почтовые карточки. Я не могу не писать время от времени матери, Иви и Харри, так что на твою долю придется совсем не так много писем, как раньше, но они будут столь же полны моей любовью.

Насколько мне известно, ты можешь присылать любое количество посылок без ограничений. Спасибо, что предложила прислать что-нибудь, так как многого не хватает. Когда я попал в плен, моей сумки при мне не было, поэтому я остался даже без предметов первой необходимости: без гребня, зубной щетки, мыла, запасных носков и рубашки. Пока приходится все это одалживать. Сумеешь ли ты прислать одеяло? И книги! Абсолютно любые книги, какие только попадутся тебе под руку. Пока что я читал и перечитывал два твоих последних, дорогих моему сердцу письма (остальные в моем вещмешке, надо будет написать об этом Харри). Все, что у меня с собой было, — это твоя фотография и «Нега» во внутреннем кармане куртки, но с этими двумя вещицами я мог бы годами жить на хлебе и воде.

Много бы я сейчас отдал ради того, чтобы все опять стало так, как тогда в Эдинбурге: только ты, я и тихое местечко. Лишь ты и я.

Я люблю тебя,

P. S. Как ты себя чувствуешь? Ты не сказала ничего о малыше.

Остров Скай

28 февраля 1917 года

Я постаралась собрать посылку как можно скорее и очень надеюсь, что ничего не забыла из того, о чем ты просил: несколько пар носков (у меня уже была навязана для тебя целая корзина шерстяных носков, так что в них у тебя не будет недостатка, любимый мой!); мужские рубашки — единственная разновидность, что нашлась в Портри; гребень, зубная щетка и зубной порошок; мыло; носовые платки. Я подумала, что тебе могли понадобиться бритвенные принадлежности, но не знала, разрешаются ли они вам. Одеяло я взяла со своей кровати.

Харри уже позаботился о твоем вещевом мешке. Когда он решил, что ты не вернешься, то все запаковал и отправил твоей матери. Отложил только «Гека Финна» и Библию — эти книжки он прислал мне. Он все понимал и догадался, какие из твоих вещей мне захочется сохранить больше всего. Знаю, что компания Гекльберри Финна тебе сейчас гораздо нужнее, чем мне. И у меня есть свой экземпляр. Так что его я возвращаю тебе.

Также я успела оглядеть свои полки и отобрала для тебя Байрона и Плутарха, дополнила их ужасными грошовыми книжонками, что сумела найти в городе. Жаль, что так мало влезло в посылку, — почти все место заняло одеяло. Внутрь Байрона я засунула немного писчей бумаги и пару карандашей. Библию я хотела бы пока оставить себе, если ты не против. Считай ее парой своих носков.

Я никогда не перестаю думать о тебе и желать, чтобы ты был здесь.

С любовью,

P. S. Я больше не беременна. Может, это к лучшему.

16 марта 1917 года

Моя дорогая Сью!

Огромное спасибо за посылку. Все отлично подошло, особенно носки.

Здесь все не так уж плохо. Пожалуюсь лишь на то, что во всем лагере я единственный американец. Нет даже ни одного англичанина, с которым я мог бы поговорить, только французы, русские да поляки. Кое-кто из французов понимает немного по-английски, и я выучил несколько русских слов, но этого, конечно, недостаточно.

А потому, Сью, скажу, что все книги просто идеальны. Даже «грошовые книжонки». Недостаток чтения сводит меня с ума. Те из нас, у кого есть склонность к литературе, прочитывают залпом все, что имеет отношение к словам, а потом еще перечитывают до бесконечности. Я уже проглотил все французские книги, что есть в лагере. Всякий раз, когда в посылке будет свободное местечко, пожалуйста, моя дорогая девочка, вкладывай туда пару томиков для меня. Буду рад всему. И я пошел бы на что угодно ради номера-другого «Чикаго трибьюн». Увы, об этом пока можно только мечтать.

Думаю о тебе,

P. S. Может, это к лучшему. Сейчас все так неопределенно. Парень в немецком плену не лучший отец. Мы сможем все обговорить, когда я вернусь домой. Люблю тебя.