В поисках истины - Матвей Медведев

В том же суде разбирались исковые требования Бориса Казакова к Маргарите Калиновской, которые разошлись после трех лет совместной жизни. В перечне вещей помимо стульев, табуреток и матрацев значились сковородка, термос, сифон, напольные весы «Здоровье» и четыре банки лака «ПФ-231». Но это еще было не все. Казаков и Калиновская делили также 12 кусков обоев. Самое любопытное, что обои уже были наклеены и разделить их можно было, только содрав со стены!

Кто же они, эти люди, делившие судебным путем сковородку и банки с лаком? Старые сквалыжники, в которых цепко сидят частнособственнические пережитки? Ничего подобного! Борис и Маргарита, например, люди молодые, вполне современные, во всяком случае по внешнему виду. Она — торговый работник, он — инженер.

В суд Борис приезжал на собственной машине. Поигрывая ключиком, надетым на палец, он спрашивал у судьи небрежным тоном: «Ну, как там обстоит с моим делом?». Маргарита являлась в роскошной шубке, красивая, томная. От нее пахло духами «Шанель»...

У вещей есть коварное свойство. Порой они делают человека своим рабом. Зеркало может ослепить так, что его владелец будет замечать только собственную персону. Кресло цепко обнимет своими полированными ручками и уже не выпустит. Пружины дивана поют, как сирены, увлекшие Одиссея. Модные портьеры подчас мешают видеть, что делается за окнами.

Когда в людское сознание проникает бацилла частной собственности, она производит разрушительное действие. Муж может поссориться с женой, дети — с матерью, сестры стать заклятыми врагами на всю жизнь.

...Это были две приличные, культурные женщины. Не старые. Интересные. У каждой была семья: муж, дети. Между собой сестры жили в мире и согласии. Им бы и дальше жить так же, а они затеяли тяжбу.

Причиной явилось небольшое наследство, доставшееся им после умершей матери: дом и фруктовый сад в Старой Руссе. И вот яблоки из сада превратились в яблоко раздора. И еще кое-какое имущество стало предметом судебного разбирательства. И несколько золотых вещиц.

— Хочу кольцо, брошку, цепочку с крестом! — заявила старшая сестра — Людмила Алексеевна Захарова.

— А я не отдам их, — ответила младшая. — Я мать хоронила, на похороны потратилась, а ты ничего не дала. Да и живешь ты обеспеченнее, чем я.

Может быть, золотые вещицы, на которые претендовала Людмила Алексеевна, были какие-то необыкновенные, редкостные? Нет, ничего редкостного в них не было: самые обыкновенные вещицы, особенно брошка, которая к тому же была еще и ломаная. Но тусклый блеск этих вещей, слово «золотые» вызвали у старшей сестры приступ алчности. Куда девались ее скромность, хорошие манеры!

Мужу ее — Сергею Николаевичу — взять бы да сказать жене: «Знаешь что, дорогая, некрасиво все это, оставь». Но ему тоже вдруг понадобилась цепочка с крестом. И супруги ринулись в суд.

Одновременно Захаровы затеяли спор из-за яблок, из-за дележа урожая. Чтобы доказать, что они в продаже яблок не участвовали, супруги даже справку из столовой потребовали, что, живя некоторое время в Старой Руссе, питались не в семье младшей сестры, а отдельно.

Но справки не помогли. Ни эта, ни множество других. Суд присудил Людмиле Алексеевне только старую кровать, два стула и половину перины. Но не резать же перину! И младшая сестра заплатила за нее старшей 27 рублей 50 копеек. Людмила Алексеевна и глазом не моргнула. Взяла эти деньги.

Тяжба из-за наследства не так уж редко приводит в залы суда. В народном суде Василеостровского района, например, разбиралось дело, связанное; с разделом наследства доктора архитектуры профессора Б. После его смерти жена (кстати, вторая, на которой семидесятипятилетний профессор женился, когда ей было 25 лет) отказалась поделить мирным путем книги и другие вещи с его дочерьми от первого брака. Началась тяжба. Делом кроме районного суда занимались судебная коллегия Ленинградского городского суда, прокуратура, Верховный суд РСФСР. Десяткам людей пришлось тратить время на то, чтобы определить, кому должны достаться книга «Описание города Шуи», комплект журнала «Мир искусства» и ковер!

Наследство является личной собственностью. Наследование имущества предусмотрено советским законодательством. Право каждого — передать свое имущество, кому он захочет. И родственники имеют юридическое право на имущество. Речь идет о другом. О том, что вещи, достающиеся по наследству, порой действуют, как лакмусовая бумажка: они выявляют моральные качества людей.

Если бы это происходило много лет назад, не было бы ничего удивительного. При буржуазном строе наследство — это обеспеченная жизнь, положение в обществе, даже слава. Вот почему герои Бальзака и Мопассана, Салтыкова-Щедрина и Сухово-Кобылина набрасывались, как волки, на наследство и грызлись из-за каждого лакомого куска. Советским же людям особенно неприятны эти рецидивы прошлого, отдельные отрицательные явления, связанные с разделом наследственного имущества.

Вещи и деньги, как мы уже сказали, преображают некоторых людей. Просто диву даешься, во что они могут превратить иного человека.

...Петр Захарович Ананьев работал на автоматно-штамповочном заводе установщиком штампов. Кое-кто в цехе считал его человеком странным.

Какая бы ни была погода — лил ли дождь, дул ли пронизывающий ветер или же, наоборот, солнце нещадно жгло затылок, — Петр Захарович шел на работу и с работы пешком. Делалось это из соображений отнюдь не спортивно-гигиенических. На предложение товарищей по цеху поехать в трамвае или автобусе Ананьев обычно отвечал, вздыхая:

— Денег нет... Экономить надо...

По той же причине он не ходил в столовую, а закусывал тут же в цехе куском черствого хлеба. Иногда добавлял к нему плавленый сырок за 12 копеек. Этим его обед и ограничивался. Новой одежды он никогда не покупал, а донашивал старую, приобретенную много лет назад и уже ставшую решетчатой от ветхости.

И развлечений он не позволял себе никаких. Разве лишь возьмет летом книжку и поедет на пляж. Вокруг кипит веселая пляжная жизнь, плещутся, брызжутся, хохочут купальщики, взлетают волейбольные мячи, звучит музыка, а Ананьев сидит на берегу в одиночестве. Солнце печет, в горле пересыхает, а Петр Захарович даже маленькой кружечки квасу выпить не может: как же потратить три копейки! Вздыхает и лишь облизывает пересохшие губы.

— Странно, что он такой, — говорили о нем на заводе. — Ведь и зарабатывает, кажется, не так уж плохо. Ну, да понятно: престарелый отец на иждивении, больная мать...

Если дома сестра или другие родственники спрашивали у Петра Захаровича денег в долг, он только горестно охал и разводил руками:

— Откуда... деньги-то? Нет у меня денег...

И вдруг оказалось, что этот вечно ноющий, страдающий, охающий человек — обладатель огромной суммы денег. Они хранились у него на 29 сберегательных книжках!

Но он ничего не покупал, ничем не обзаводился. Наоборот, предпочитал ничего не тратить. Ведь каждая неистраченная копейка умножала его состояние.

Симптомы заболевания, которому можно дать название «вульгарис стяжателюс», в принципе одни и те же во всем мире. Пушкинский Скупой рыцарь похож на бальзаковского Гобсека, Гобсек — на Плюшкина, а Плюшкин — на гражданина Корейко из «Золотого теленка», обладателя десяти миллионов, из которых один миллион ему пришлось уступить Остапу Бендеру. Черты же Корейко, вымышленного литературного персонажа, воплотились в вполне реальном Петре Захаровиче Ананьеве.

«С трудов праведных не наживешь палат каменных», — гласит поговорка. Ананьев палат каменных не построил — не та натура. Но и деньги свои нажил не только трудами праведными.

Во время Великой Отечественной войны Ананьев, находившийся на фронте, числился «пропавшим без вести». Поэтому государство позаботилось о его родителях — назначило им пенсию за сына. Но Ананьев вовсе не пропал без вести. Произошла путаница. В 1945 году Ананьев благополучно вернулся домой.

— Петюша, голубчик! — всплеснула руками мать. — Жив?

Ананьев развязал вещмешок, вынул из него кое-какое барахлишко. Походил по квартире. Мать тем временем собрала на стол.

Сели. Выпили.

— А мы за тебя, Петюша, пенсию получаем, — сказала мать, доставая пенсионную книжку.

Петр Захарович взял ее в руки, полистал.

— Пенсия? Очень хорошо. Только вы, мамаша, никому об этом не говорите. Слышите? Молчок. Пусть она идет, как шла.

Мать понимающе кивнула головой. Отец тоже не возражал.

Ананьев устроился на завод, стал работать установщиком штампов. Ежемесячно родители расписывались в получении пенсии и отдавали деньги сыну. А тот относил их на сберегательную книжку.

Когда в райсобесе все же спохватились и Ананьеву стали угрожать неприятности, он даже глазом не моргнул — тут же перевел обратно 4057 рублей, — столько Петр Захарович получил незаконно за это время. Поразительное хладнокровие, с которым он проделал эту операцию, объяснялось просто: у него еще оставалась такая сумма денег, которая в несколько раз превышала то, что было им возвращено государству. Откуда взялось у Ананьева столько денег? Каким путем они были приобретены? Только ли в результате отказа от радостей жизни, скопидомства? Нет, не только!